Без дождя
В Камаловском театре сыграли спектакль, где проза превратилась в поэзию
Вчера в ТГАТ им. Г. Камала прошла премьера драмы «Миркай и Айсылу» по пьесе Наки Исанбета. Режиссер спектакля Ильгиз Зайниев умело обошел антиклерикальные мотивы, выстроив спектакль как поэтический рассказ о призрачности счастья. Подробности в материале «Реального времени».
При аншлаге
Драму Наки Исанбета театралы ждали, поэтому на все премьерные спектакли ноября уже раскуплены билеты. Вчера же лишние билетики спрашивали далеко от подступов к театру. Безусловно, большая часть зрителей Камаловского театра любит классику, та же часть публики, что не против ее не совсем традиционного прочтения, ждала возможности увидеть, как же будет трактовать неновую пьесу Ильгиз Зайниев. Так что интересы сошлись.
Говорить о том, что Зайниев не стал рассматривать «Миркая и Айсылу» как социальную драму, наверное, не стоит. Этого и быть не могло. Режиссеру удалось избежать и акцента на антиклерикальной теме, которая наличествует у Исанбета. Протестные настроения зачастую присутствовали у детей священнослужителей, а Наки Исанбет, как известно, был сыном муллы и учился в медресе «Мухаммадия».
Как ни странно, «Миркай и Айсылу» в полной мере нельзя назвать и спектаклем о любви. В распоряжении главных героев Миркая (Эмиль Талипов) и Айсылу (Ляйсан Файзуллина), по сути, одна любовная, очень целомудренная сцена. «Миркай и Айсылу» скорее о невозможности счастья, о власти толпы, которая, поддаваясь психозу, может затоптать самые чистые и светлые чувства. Просто так, из чувства стадности.
Под палящим солнцем
Зайниев выстроил спектакль как череду символов. Самый главный — ведра, простые металлические ведра. Они и стали главным элементом декорации (сценограф Булат Ибрагимов). Пустые ведра висят в воздухе, они занимают большое пространство сцены. Обратите внимание — именно пустые ведра. Встретить человека с пустым ведром — не к добру, это поверье — словно эпиграф к спектаклю.
Потом ведра будут многажды обыгрываться — их будут использовать вместо стульев, вместо ложа, на котором будет лежать больная Айсылу, из них в сцене сумасшествия она будет умываться. Самый красивый символ, когда из ведер герои выстраивают некое подобие лунной дорожки, по которой они будут пробегать, дурачась. Самый страшный образ — когда связанные веревками ведра будут опутывать героев в сцене расправы, здесь они подобны гремящим кандалам каторжников.
Деревня погибает от засухи, ждет дождя. Ведра стоят наизготове, чтобы собрать в них воду. Засуха здесь — не просто природный катаклизм, это выгоревшие человеческие души, которые не способны к состраданию. Записной злодей Даули (Фаннур Мухаметзянов), напоминающий скинхеда, только чуть-чуть подталкивает односельчан, и линчевание молодой пары начинается. Не будь этой толпы, которая консолидируется в своем чувстве ненависти ко всему иному (а люди любящие, они иные, их души живые, не выгоревшие), не было бы трагедии молодой пары. Толпа, а не конкретный злодей, не муллы виновники трагедии.
Второй символ — река. Мост через нее — то место, где завершится трагедия. В воду упадет убитый Миркай, в нее же каким-то случайным движением соскользнет безумная Айсылу. Засуха и река — две разные реальности. Герои соединятся в этой стихии, и на ум придет известная строчка: «Наконец свободны!» Жаль только, что так четко и образно выстроенный финал немного смажет проплывающая большая «рыба», очевидно, подсказывающая местонахождение героев. Хотя и без этой подсказки все ясно.
Не Ромео и Джульетта
Наки Исанбет, как известно, переводил на татарский Шекспира. В одном из интервью Ильгиз Зайниев назвал его «татарским Шекспиром». Но сравнивать Миркая и Айсылу с Ромео и Джульеттой нет причины, автор писал не о вражде двух кланов. Хотя сцены безумия Айсылу и гибель героини в бурлящем потоке отдаленно могут напомнить финал истории Офелии. Так что шекспировские мотивы при желании можно обнаружить.
Айсылу — Ляйсан Файзуллина — олицетворение чистоты и цельности. Она далеко не отважная влюбленная, готовая на все ради любимого. Она скорее все еще та девочка, которая смотрит на мир через синее стеклышко, как в детстве, когда эту синюю стекляшку дарил ей товарищ по детским играм Миркай.
Она дарит Миркаю вышитый платок — дурная примета, дарить носовой платок — к расставанию. Фольклорист Наки Исанбет наверняка хорошо знал приметы. Она расстилает белое полотно (еще один символ), приготовленное для приданого, и это как дорога в никуда. «Это белое полотно я отбелила в лунном свете», — говорит героиня. Весь спектакль соткан из таких поэтических символов, и это помогло режиссеру преодолеть бытовую сторону пьесы.
Ну а Миркай — Эмиль Талипов — умен, решителен и непреклонен. Он оторвался от деревни, он работает на строительстве железной дороги, эта новая жизнь его закалила, но его уязвимое место — Айсылу. Он бросается на Даули с бесстрашием обреченного, потому что терять ему уже нечего.
«Миркай и Айсылу» — это спектакль, где быт, проза уступают место народным поверьям, приметам и предрассудкам («прелюбодеи виноваты в засухе»), здесь одним из элементов драматургии становится музыка талантливейшего Эльмира Низамова, светлая и трагичная. И все вместе рождает новую реальность, поэтическую, образную. И трагический финал воспринимается светло, потому что души влюбленных омылись в прохладе струй реки и навеки соединились.
