Как русские князья переняли у Орды караван-сараи и боролись с пьянством

II. Влияние татар на административное управление, финансы и военное устройство русских княжеств

4. Приказы. Ямская гоньба. Институт местничества. Караулы. Кабаки

Под влиянием татар и по их образцам в Московском государстве возникли некоторые административные учреждения и правовые институты, а именно: приказы, ямская гоньба и институт местничества.

Монгольские «диваны» или «палаты» возникли из личных поручений, которые ханы давали своим приближенным. Такой характер они имели при хане Монге (1248—1259), но уже при его преемнике, хане Хубилае (1259—1294), они превратились в постоянные учреждения, которые были созданы не только при самом хане в его резиденции, но и в областях при местных правителях. Так возникли и развивались русские «приказы». По мнению Леонтовича, русские князья, часто бывавшие в Орде, должны были хорошо ознакомиться с татарскими «диванами», которые и послужили образцами для учреждения их под названием «приказов» и в Московском государстве, когда оно стало слагаться из прежних княжеств.

Косвенным подтверждением мысли проф. Леонтовича о том, что делопроизводство татарских диванов могло сделаться образцом для русских приказов, служат указания старинных русских грамот и актов о том, с каким вниманием и заботою хранились татарские правительственные документы. В договорной грамоте Можайского князя Ивана Андреевича и Вел. князя Василия Васильевича 1447 года мы читаем: «Грамоты докончальные, и ярлыки, и дефтери и иные некоторые грамоты надобные». Ярлыками назывались ханские грамоты, указы, подлежащие объявлению для всеобщего сведения, а дефтерами или дефтерями — акты чисто административного характера, не имевшие такого назначения. Эти дефтери, как видно из русских летописей, давались русским князьям и баскакам для записывания в них ордынской дани. Из текста договорной грамоты 1447 года видно, что эти татарские документы были для русских князей руководящими, так как они названы «надобными». Эти документы продолжали бережно храниться и в последующие столетия, хотя нужда в них с падением татарского ига давно отпала. Так, в описи царского архива 1575—1584 годов говорится о том, что в особом ящике хранились «дефтери старые от Батыя и от иных царей, переводу им нет, никто перевести не умеет».

Ярлык 1397 года Тимур Кутлуг хана. Фото wikimedia.org

Убедительным свидетельством хорошего знакомства старинных русских канцелярий с делопроизводством ханских диванов являются и монгольские пометы на некоторых княжеских и духовных грамотах, обнаруженные управляющим Московским архивом Министерства иностранных дел М.А. Оболенским в 50-х годах XIX столетия, о чем им был сделан доклад в заседании Восточного отделения имп. Археологического общества.

Оболенский в своем докладе высказал мнение, что княжеские жалованные и духовные грамоты в монгольский период утверждались в ханских канцеляриях, причем на них делались особые пометы. Против этого мнения представил веские соображения казанский монголовед А.А. Бобровников, который пришел к заключению, что эти пометы, писанные на татарском языке монгольскими буквами, были сделаны на Руси русскими дьяками, умевшими хорошо писать по-монгольски и знавшими татарский язык. Оказалось, что подобные пометы заключали в себе указание года, месяца и числа написания документа по русскому календарю и даже имели подписи дьяков, носивших русские имена. Подписи дьяков и их пометки чисел (дат) монгольскими буквами и на татарском языке, по мнению Бобровникова, имели целью скрепить документы так, чтобы не было возможности его подделать. Как бы то ни было, но подобные пометы, сделанные в конце документа, где обычно на монгольских документах ставилась дата по монгольскому календарю, и хорошее знание монгольского письма и татарского языка русскими дьяками говорят о том, что русские правители в княжеской Руси хорошо были знакомы с делопроизводством татарских канцелярий, которое для них являлось образцом.

А.И. Маркевич, автор капитальных работ о местничестве, по поводу мнения Леонтовича о заимствовании этого института у монголов говорит, что мнение Леонтовича документально не обосновано: что обычное местничество сходно «чуть ли не у всех народов»; что «прикрепления чиновных мест к людям известного рода, что так характеризует монгольское местничество, у нас никогда не бывало»; что у русских не было и точного определения старшинства городов. Однако Маркевич, не соглашаясь с мнением Леонтовича, не объясняет, почему у нас «первый из известных случаев местничества относится к началу XIV века», т.е. почему местничество возникло у нас при татарах, а именно в 1332 году при Иоанне Калите.

Татарское местничество возникло на основе старинного сословного деления тюркских народов на сословие «благородных» — «белая кость» (ак соек) и простонародья — «черная кость» (кара соек). Зачатки такого деления существовали еще в тюркском каганате VI—VII веках и получили свое дальнейшее развитие у тюркских народов Азии и Восточной Европы. Даже целые народы, платящие дань, на Востоке назывались черными (Кара -Китаи), а свободные от нее именовались белыми.

Вероятно, и у нас на Руси под влиянием тюркских народов, с которыми русские жили по соседству и на всем протяжении своей исторической жизни были в постоянной многоразличной связи, еще до монгольского нашествия, а именно в XII столетии, черными людьми стали называться представители низшего класса русского общества, на котором преимущественно лежали общественные повинности и подати. Особенно широкое применение получил этот термин у нас после завоевания Руси монголами. В эту эпоху мы встречаем выражения: «черная сотня» — по отношению к низшему сословию в Древнем Новгороде; «черные земли» — в значении «государственные земли»; «черные крестьяне» — т.е. крестьяне, живущие, как сказано было, на государственной земле; «черная соха» — так называлась в древней Руси мера земли, являвшаяся единицей налогового обложения. Вплоть до Октябрьской революции у нас употреблялось как пренебрежительное название для простонародья слово «чернь». И до сих пор мы встречаем этот термин в названии «чернорабочий».

«Белым» в отличие от «черного» в старину называлось все то, что не было обложено податью в пользу государя. Отсюда мы имеем термины: «обельные крестьяне», «обельные земли», т.е. освобожденные от податей и повинностей; «обельная грамота» — т.е. грамота, освобождающая от податей. «Обелить», как сказано было выше, значило освободить от податей и повинностей.

С.В. Иванов. Юрьев день. Репродукция с сайта runivers.ru

Иоанн Грозный называл Россию «Белою», т.е. «независимою», «великою». Эпитет «Белый» в XVI веке стал прилагаться к титулу царя для того, чтобы показать независимость русского царя от других государей. Белым царем называл Иоанна Грозного сибирский царь Кучум, а калмыки даже в XVII столетии так именовали царя Алексея Михайловича. Выражение «белая кость», воспринятое от татар, сохранялось в среде русской аристократии вплоть до Октябрьской революции.

Организация государственной и общественной безопасности также восходит к татарскому времени. От середины XIV столетия мы имеем известие о существовании сторожевых пунктов на юго-восточной границе русских княжеств, которые носили татарское название караулов. В самом начале XVI века (в 1504 году), при Иоанне III, в Москве, по образцу восточных городов, по всем большим улицам города были устроены крепкие заборы с воротами, которые запирались на ночь решетчатыми щитами, называвшимися в просторечии решетками. Решетки ночью охранялись караульщиками — городскими обывателями, дежурящими по очереди от каждого дома. В XVIII столетии решетки были заменены рогатками, т.е. брусом с остроконечными спицами. В 10 часов вечера рогатки запирались, а утром отпирались за час до рассвета. Сторожа при рогатках были по большей части вооружены дубинами и в опасных случаях били в трещетки, а обыватели, взывая о помощи, кричали: «Караул, помогите».

Татарский термин «караул», так прочно вошедший в русский язык, состоит из двух слов: «кара» — смотри и «аул» — селение. Это слово от татар было позаимствовано и персами, города которых, вероятно, и служили образцом для устройства городской охраны в Москве. Для предоставления удобства путешественникам в Персии как правительством, так и частным лицами-благотворителями устраивались караван-сараи, своего рода гостиницы с помещениями для склада товаров. Что-то вроде этого, по-видимому, было и у татар.

Рихтер в своем «Исследовании» пытался провести сходство между подобными караван-сараями и русскими постоялыми дворами. Он говорил, что русские для предоставления проезжающим безопасного и удобного убежища, по примеру восточных караван-сараев, стали строить постоялые дворы с продажей первоначально бузы, напитка, приготовляемого из проса и бывшего в большом употреблении у простого народа. Эти постоялые дворы и получили первоначально татарское название кабаков.

Однако мы знаем, что теперь слово «кабак» у турецких народов означает только тыкву и в этом значении оно вошло и в русский областной словарь. О том, что слово «кабак» в старину у татар имело значение и питейного заведения пытался обосновать казанский профессор ориенталист Эрдман. Он говорил следующее: «В древней Азии существовала игра: за городом ставили длинную жердь, на верху которой укрепляли золотую или серебряную тыкву, с голубем внутри. Наездники на всем скаку стреляли в эту тыкву; счастливый стрелок получал в награду халат, а по окончании игры и саму тыкву. Эта игра называлась кабаком. У нас нет теперь такой игры; но то, что было необходимо во время ее, при множестве собравшегося народа, домик или шатер, где продавались напитки и съестные припасы, удержал до сих пор название кабака и обычай ставить при кабаках жердь и на вершине ее венок, указывает на древнее значение кабаков в России».

И.К. Кондратьев в своей работе «Седая старина Москвы», говоря о старинных московских кабаках, в примечании указал на Татищева, который «в своем лексиконе слово «кабак» производит от татарского «кабал», что означает у них двор для постоя».

В.М.Васнецов. Чаепитие в трактире. Репродукция с сайта artchive.ru

Было ли такое происхождение слова «кабак», как говорит Эрдман, сказать трудно, но что история кабаков была совсем иная, чем писал Рихтер, это хорошо разъяснил И. Прыжов, автор «Истории кабаков в России», который и утвердил мнение о позаимствовании слова «кабак» в значении постоялого двора с продажей кушаньев и напитков у казанских татар и называл кабаки вредным наследством, полученным русскими от татар. Вот как излагает начальную историю кабаков в России Прыжов.

Древнейшим славянским общественным учреждением, куда народ сходился для питья и еды, для бесед и попоек с песнями и музыкой, была корчма. Такие корчмы существовали и в русских княжествах. При Иоанне III (1462—1505) корчмы, т.е. питейные дома, были закрыты во всем Московском государстве, и простому народу было запрещено употреблять хмельные напитки. При его преемнике Василии (1505—1533) разрешено было пить только слугам великого князя и иностранцам, для чего была указана особая слобода «Налей» или «Наливки» (память об этой слободе сохранялась в названии церкви «Спаса на Наливках»). Иван IV пошел дальше своего отца и начал открывать по городам царские корчемные дворы. Против этих корчем стали восставать духовенство и население, и их осудил Стоглавый собор 1551 года.

Надо думать, что, чтобы сделать менее одиозными царские корчемные дворы, Иоанн Грозный решил их переименовать в кабаки, вполне справедливо рассуждая, что часто новое название, данное старому понятию, в главах народной массы как бы видоизменяет и сущность самого старого понятия. И если кабаками у татар в Казани назывались постоялые дворы, в которых продавались кушанья и напитки, как об этом говорит Прыжов, то кабаки Иоанна Грозного, по-видимому, не были постоялыми дворами, а оставались старыми корчмами с продажей водки, пива и меда.

Первый кабак был открыт в Москве, по словам Прыжова, около 1552 года для опричников, но это явный анахронизм, так как опричнина Грозного была учреждена только в 1565 году. После открытия кабака в Москве правительственные (царские) и боярские кабаки стали открываться и в других городах и, по свидетельству Флетчера (1588 — 1589), в каждом большом городе был устроен кабак, где продавались водка, мед, пиво и проч. Кроме винных кабаков, заводились также кабаки квасные и сусленные. В 1651 году кабаки были переименованы в кружечные дворы (сокращенно «Кружала»), и их насчитывали в то время в Московском государстве до тысячи.

Б.М.Кустодиев. У кружала стрельцы гуляют. Репродукция с сайта artchive.ru

Хотя питейные дома были переименованы из кабаков в «кружала» еще в XVII столетии, но слово «кабак» осталось, получив пренебрежительный и даже презрительный оттенок при употреблении его в речи. С легкой руки историков-«патриотов», кабак считается вредным наследством, полученным русскими от татар, хотя татары, сами в силу религиозного запрета не употреблявшие хмельных напитков, ни в коей мере не виноваты в распространении кабаков и пьянства на Руси. Наоборот, можно думать, что запрещение корчем при Иоанне III и его сыне Василии было подражанием татарам. На эту мысль нас наводит следующее:

В 1474 году началось сближение Московского государства с Крымом: Иоанн III заключил с Менгли-Гиреем союз, направленный против хана Золотой Орды Ахмата и против литовского короля Казимира. При Иоанне в Крыму жил постоянно московский посол, а в Московском государстве нашли приют изгнанные из Крыма цари Нордоулет и Зенебек и царевич Айдар; были также обещаны убежище и помощь Менгли-Гирею царю на тот случай, если он потеряет свой престол. Таким образом, связи между Москвой и Крымом установились очень близкие, которые благоприятствовали обоюдному ознакомлению русских с татарами и могли содействовать усвоению чужих обычаев.

Вероятно, как на литовского посла Михалона Литвина в XVI столетии произвели большое впечатление патриархальный образ жизни крымских татар и их трезвость, поддерживаемая не только религиозными предписаниями, но и угрозой наказания в виде 80 палочных ударов или штрафа в 80 монет, так они должны были обратить на себя внимание и русских мыслящих людей в конце XV ст., в том числе и самого вел. князя Иоанна III, который, поняв вред, происходящий от пьянства, ограничил в своем государстве производство и потребление опьяняющих напитков и предостерегал своих послов от неумеренной выпивки за границей.

Михалон Литвин ставит в пример литовцам трезвость татар и москвитян и говорит, что московский царь Иоанн IV, подобно своему отцу и деду, «заботится о трезвости народа» и «отражает силу силой, искусство искусством, воздержанию и трезвости татар противоставляет воздержание и трезвость своего народа». Наблюдательный М. Литвин отметил не только сходство между мероприятиями татар и русского правительства в борьбе за трезвость своего народа, он заметил даже такую мелочь, как позаимствование русскими у татар шапок из войлока в качестве воинского наряда.

Продолжение следует