Равиль Акмаев: «Еду с Донбасса в Казань приобщиться к татарской ауре»

«Трепещу от предвкушения встречи с Казанью»

— Тебе приходилось раньше бывать в Казани?

— Да, я бывал там дважды, на Всемирных конгрессах татар. Но то были мои поездки не как художника, а, скорее, как представителя диаспоры, тогда у меня не было там выставок или вернисажей.

— А есть у тебя сожаление о том, что наши предки снялись с родных мест и переехали сюда?

— Ну, я-то в Москве родился. Вот очень жалею, что меня оттуда мать вывезла, очень жалею. Но уже дело сделано. А по натуре я, конечно же, россиянин. У отца моего, сколько я его помню, всегда была мечта уехать в Казань или на родину, в Россию. Но тоже не получилось. Пустил корни и не стал вырывать их.

Мы же все перемешались тут. А когда-то ехали сюда целыми деревнями. Мои предки тут оказались в 30-х годах прошлого века, в «голодоморной Украине», как нам тут до недавнего времени объясняли. А на самом деле это у нас там жрать нечего было, голод был, вот и ехали сюда. Хотя чернозем знаешь какой в Пензенской области — жирнючий как нефть! Но тем не менее сюда все приехали на заработки и прожили, и умерли тут.

Я везу 55 картин — такой экспозиции у меня еще не было, обычно я выставляю меньшее количество работ

— Когда ты приезжаешь в Татарстан или на малую родину — в Пензенскую область — возникает ли ощущение репатриации?

— Мы часто слышим, что пожилых людей нельзя срывать со старого места, они не приживаются на новом. А недавно у меня был случай, который доказывает, что в моем возрасте срываться со старого места просто опасно. Под этот Новый год, 30 декабря, мне сделали операцию на сердце, поставили кардиостимулятор. Если бы я был где-то — неизвестно, чем бы дело закончилось. А тут, слава Богу, у меня друг — ведущий кардиохирург, донецкий профессор Александр Кузнецов. Он меня посмотрел и мгновенно принял решение — на стол. Он меня фактически спас. Но это крайний случай. А вообще я считаю, что к таким переездам надо относиться без фанатизма. Вот, живешь, тебе здесь хорошо. Но возникло желание, попробуй, езжай туда, попробуй себя там. Не получилось — вернись домой. Это у каждого, наверное, по-своему. У меня среда обитания здесь в Донецке, я тут живу с 1972 года, это для меня родной город.

А в Казань я просто влюбился. Шикарный, просто шикарный город! В прошлом году звонит мне оттуда моя хорошая знакомая Дильбар Газизова и спрашивает: «Как ты там, старичок, у вас там, говорят, бомбежка?! Приезжай сюда, переживешь здесь. Ты же член Союза художников, я спрошу, может, есть какие-нибудь свободные мастерские, остановишься там».

Я был тронут, конечно, очень, но… Не поехал я. Трудно объяснить почему. Наверное, потому что уже слишком тут привязан и крепко.

Может, выскажусь высокопарно, но я уже трепещу от предвкушения встречи с Казанью. Хотя бы потому, что это будет не зимой, как предыдущие два раза. Мечтаю увидеть осеннюю, почти летнюю Казань. К тому же я знаю, что она стала еще краше за то время, которое я ее не видел. Там была Универсиада, город преобразился. Уверен, что я там буду чувствовать себя очень комфортно. У меня в Казани уже есть знакомые улицы, у меня там появился пусть пока небольшой, но уже круг знакомых. А вдруг мне повезет, и я там встречу Минтимера Шаймиева, у которого тоже есть моя картина. Предвкушение праздника у меня. Тем более что я еду туда с добрыми намерениями, со своей персональной выставкой. Я везу 55 картин — такой экспозиции у меня еще не было, обычно я выставляю меньшее количество работ.

— В Казани будет твоя персональная выставка?

— Да, там я буду выставляться один. Выставка открывается 28 сентября в Доме дружбы народов Татарстана.

У меня в Казани уже есть знакомые улицы, у меня там появился пусть пока небольшой, но уже круг знакомых. А вдруг мне повезет, и я там встречу Минтимера Шаймиева, у которого тоже есть моя картина. Предвкушение праздника у меня

— А есть ощущение того, что ты возвращаешься на малую родину? Пусть Казань — это не Пензенская область, откуда ты родом, но все-таки?

— Корни моей семьи — в деревне Мочалейка, что в Пензенской области, это в семи километрах от усыпальницы Лермонтова. Оттуда мои отец и мать. Но мне кажется, можно сказать, что Казань и татары — это слова синонимы. И моя поездка — это, в определенном смысле, приобщение к своего рода «татарской ауре». Это можно сравнить с тем, как евреи, которые прожили в том же Донецке всю жизнь, возвращаются на Землю Обетованную. Правда, они еще смелее поступают — берут и уезжают туда навсегда, причем в совершенно неведомые земли. А я еду в гости, в город, который мне очень приятен.

«На Дерибасовской во всех окнах домов висели наши плакаты!»

— Так или иначе мы с тобой люди татарской культуры, хотя бы на какую-то часть…

— Ну, конечно….

— Потому спрошу, какое влияние на твое творчество оказала татарская или, обобщая, восточная культура? Ислам?

— Безусловно, восточная культура оказывает на меня влияние, но, думаю, в той же степени, что и на любого другого современного художника. Я думаю, что в творческом человеке сейчас уживается наследие всех, известных ему культур. У нас в Донбассе ведь проживает более ста национальностей: русские, греки, татары, евреи. И они, когда творят, пользуются все одними и теми же общими источниками. Даже когда пишут городской пейзаж или натюрморт. Вообще, простой натюрморт очень много расскажет о художнике и той культуре, каноны которой он предпочитает. Вот среднеазиатские мастера изобразят на своих картинах кумган и обязательно гранат. А у нас — непременно яблоки и виноград. То, что растет здесь у нас. Я вот еще какой интересный пример приведу: иконы, как известно, пишут на досках. Так вот в качестве доски берут то дерево, которое растет именно в этой местности. В Сибири — лиственница. В Греции — кипарис. У нас — липа или береза.

А у меня дома хранится несколько разных изданий Корана. Одно даже на украинском языке. Причем мне интересно оформление каждой книги. Однажды, увлекшись этой темой, я даже написал небольшую свою, как я ее называю, восточную серию. Несколько картин из нее, кстати, я сейчас везу в Казань.

«Хочется верить, что такие обмены, вроде того, что состоится сейчас между Донецком и Казанью, будут способствовать восстановлению былого творческого единства и возрождению общего культурного пространства». Фото mincult.govdnr.ru

— Кто формировал твою связь с историей народа, его культурными и религиозными традициями?

— Бабушка, конечно, бабушка. Я жил с родителями до 18 лет, пока не поступил в институт. Так вот главенствовала у нас бабушка. Мать моей мамы. Она и прабабушка моя, которую я тоже застал, были очень набожными. Молились пять раз в день, вставали на утренний намаз. В те минуты требовалось, чтобы в доме была полная тишина, ни шума, ни гама. Они молились в отдельной комнате. А еще приобщали к вере меня и мою младшую сестру, обучали коротким молитвам — несколько я даже выучил. А потом мы пошли в школу, родителям тоже было некогда нами заниматься, и эта связующая нить прервалась. А с моим уездом из родительского дома это влияние и вовсе прекратилось, о чем я очень сейчас жалею.

— Поездка с картинами из Донецка в Казань по нынешним дням событие экстраординарное. Но мы же помним еще те времена, когда была большая страна и культурные обмены были совершенно привычным явлением. Как ты думаешь, что наше общество потеряло из-за возникновения новых границ после распада Союза?

— Конечно, потеряло, очень много потеряло! Все рухнуло. Сейчас я сравниваю это состояние с ампутацией. Ведь тогда людей, которые даже не были членами союза художников или писателей, а просто активно занимались творчеством, замечали. Это и со мной произошло. Я начинал с плакатной живописи. Это был 1986 год, когда я впервые повез свои плакаты на республиканскую выставку, мою работу заметили и напечатали. И после этого у меня появилась возможность поехать на два месяца в так называемую творческую группу. А группы такие ездили по всей стране — вплоть до Дальнего Востока. Организовывались передвижные выставки. Одна была в Челябинске, как сейчас помню, другая в Одессе, вот такой был размах! Представляете — на Дерибасовской во всех окнах домов висели наши плакаты!

И хочется верить, что такие обмены, вроде того, что состоится сейчас между Донецком и Казанью, будут способствовать восстановлению былого творческого единства и возрождению общего культурного пространства.

«Как можно научить ребенка рисовать, если он и так умеет. Пикассо говорил, что он всю жизнь мечтал научиться рисовать так, как это делает ребенок. Дети, ведь они рисуют, как от Бога! К ним вдохновение идет оттуда, сверху!» Фото mincultrk.ru

«В один прекрасный день гитара… разбилась о мою непослушную голову»

— Ты пытался заниматься преподавательской, менторской или наставнической деятельностью?

— Ко мне неоднократно подходили разные люди, в том числе мои близкие друзья или знакомые, и просили научить рисовать их детишек. Но я отказываю, несмотря на то, что имею педагогическое образование и понимаю в обучении. Во-первых, все же методика тут иная, но не это главное. Просто обучать детей — это очень рискованное занятие. Их надо приобщать. Как можно научить ребенка рисовать, если он и так умеет. Пикассо говорил, что он всю жизнь мечтал научиться рисовать так, как это делает ребенок. Дети, ведь они рисуют, как от Бога! К ним вдохновение идет оттуда, сверху! Они берут мелок и рисуют на асфальте такое, на что ты смотришь и не можешь понять — как?! Взрослый человек сразу начинает подключать логику, а малыши – они на чувствах, на интуиции. Ребенку можно смотреть с детства на то, как мастер работает. И если у него есть к чему-то способности, он увидит и научится. А учить искусству искусственно — в этом смысла нет. Хотя для общего развития можно, только не ждите, что он обязательно станет художником. А так я, например, очень жалею, что в детстве меня не обучили музыке, но тогда, в послевоенное время, это было очень тяжело сделать. А так — возьми ребенка подучи. Да, я сам учусь каждый день!

— Ты жалеешь о том, что не обучался музыке и в то же время являешься одним из организаторов знаменитого джазового фестиваля в Донецке. Как это сочетается?

— Я же с малых лет большой поклонник этого дела, у меня к музыке тяга с ранних лет. У меня и родители были очень музыкальные. Раньше ведь музыка какая была: патефон да гармошка. Это потом уже появился телевизор. И когда собирались мои родители со своей компанией, они начинали петь. И я вспоминаю, что у отца был шикарный голос и он знал просто огромное количество татарских народных песен. И когда они начинали петь, я поражался — настолько красиво это у них получалось. Пели многоголосие, почти как грузинский хор! А иногда приходил в гости родственник, кажется, дядька, с гармошкой. У него была саратовская гармонь с колокольчиками. И она подзванивала так весело, когда пели поволжские напевы, татарские песни. Еще мой батя очень любил военные песни. Он на фронте был и там выучил.

А у меня не сложилось. На пианино учиться — дорого. И инструмент в те годы не купишь. Родителям кто-то предложил: давайте на баяне пусть научится играть. Да, какой там! Мать мгновенно в штыки! Баянисты тогда играли на всех торжествах — от свадеб до именин. Считалось, что они первые кандидаты в пьющие люди.

А когда подрос, уговорил мать купить мне гитару. Стоила она тогда 7,50 — огромные деньги. Еще и достань, попробуй. Но купили. Ребята соседские научили простым аккордам, а один даже приходил в гости, и мы вместе бренчали на инструменте. И параллельно с тем, как улучшалась моя техника игры, снижалась успеваемость в школе. Родители это однажды заметили как-то, и в один прекрасный день гитара… разбилась о мою непослушную голову! В общем, на том мое обучение музыке и закончилось.

Я сделал скульптуру — девочку с игрушкой в руках с простреленным сердцем. Этой мой ответ на нынешнюю ситуацию. Хочется, чтобы эта скульптура появилась на какой-нибудь донецкой улице или площади

«У меня давно было предчувствие, что война будет»

— Я хочу вернуть разговор к нынешней ситуации в Донбассе. Есть известное выражение — «когда грохочут пушки, музы молчат». Молчат?

— Нет, сейчас наоборот, от противного. Концертные залы битком. Я немного о другом сейчас скажу — ты заметил, что хамства бытового сейчас меньше стало? Пацаны двери придерживают в магазине! Он выходит, но он не бросает дверь — придерживает, потому что чувствует, что сзади кто-то идет. Это дорогого стоит! И получается, что вот это хорошее — благодаря войне. Люди сплотились, благодаря общей беде. Сразу же был отток, ты помнишь, а потом — там не прижились, потому что никому они там не нужны — и основная масса вернулась. Но хамства нет, нет воровства.

— Война побудила к творчеству большое количество людей, ранее о таком самовыражении и не помышлявших. Появилось огромное количество поэтов, писателей, публицистов. А среди художников наблюдается такой всплеск?

— Не скажу о других, но мой ответ на то, что происходит сейчас, у меня есть. Упал снаряд, убило двоих детей. Это страшно. И я сделал скульптуру — девочку с игрушкой в руках с простреленным сердцем. Этой мой ответ на нынешнюю ситуацию. Хочется, чтобы эта скульптура появилась на какой-нибудь донецкой улице или площади. Но пока тут не так много средств, чтобы реализовать подобное желание. Вот еду с тайной мыслью — может быть найдется кто-то, кто сможет профинансировать установку этого памятника. Не может быть, чтобы эта трагедия трогала только сердца жителей Донецка. Ведь дети убитые, убитые, а не умершие — это тема вечная и границ не имеет.

— Ты говоришь, что во время войны стало меньше хамства. Давай считать это условным приобретением. А что еще ты приобрел, а что потерял во время войны?

— Да, все я потерял из-за войны. У меня почти нет средств к существованию. До войны я сам помогал людям, а теперь не могу. У меня пенсия — 2600 рублей. А только на лекарства уходит 1200. Правда, лекарства в последнее время подешевели и крепко подешевели. Наверное, из-за поставок из России. Но мне помогают люди, я не стесняюсь об этом говорить.

Оценка политики в моем исполнении может носить только кухонный характер, поэтому я не хочу об этом говорить. Я сделал работу — и это моя реакция на войну

— Герой твоей самой известной скульптуры держит зонт над своей собакой, оберегая ее от дождя и непогоды. Кто должен сейчас развернуть зонт над Донецком и Донбассом, чтобы уберечь его от обстрелов?

— Оценка политики в моем исполнении может носить только кухонный характер, поэтому я не хочу об этом говорить. Я сделал работу — и это моя реакция на войну. А ответ на твой вопрос я не знаю. Войны происходят постоянно, и что нужно сделать, чтобы не воевать, не знает никто.

У меня давно было предчувствие, что война будет. На уровне интуиции. Я всю жизнь живу интуицией. Не знаю, на чем было основано мое предчувствие. Может быть на том, как мы жили до войны. Слишком уж хорошо. И многим это могло не понравиться. Зависть движет этим миром, к сожалению. Поэтому я говорил: «Ребятки, тут война наворачивается».

— Ты боишься большой войны в Донбассе?

— Ну а кто не боится?! Ну, представь, ты сидишь, а рядом падает железяка, шмяк! — и нет тебя. Хорошо еще, если сразу убьет. Но с возрастом к понятию смерти относишься как-то иначе, тем более что мне уже приходилось умирать. И после того случая с сердцем я всякий раз, когда ложусь спать, какому-то там всевышнему существу говорю: «Спасибо тебе, день прошел, с хорошими людьми общался, ну, вот дурь сегодня ляпнул, хорошего человека обидел, спасибо тебе и прости». И засыпаю. И не боюсь умереть. Я ложусь с мыслью о том, что могу не проснуться. Проснулся — ай, класс! Есть работа — садись работай! Есть кушать — покушай! А есть люди — боятся. Но страх — это самое страшное, что может случиться с человеком.

• 

  Надежда Анищенко директор Донецкого республиканского художественного музея

  Так получилось, что наш удивительный Равиль Акмаев сделал большое дело, и эту историю мы между собой называем историей десяти рукопожатий. Благодаря Равилю начался процесс интеграции нашего музея в Российскую Федерацию. Как-то Равиль пришел к нам и спросил: «Чем я могу помочь вам?». А нам действительно нужно налаживать контакты для того, чтобы популяризировать искусство нашей молодой республики. И Равиль дал мне телефон удивительной Дильбар Газизовой из Казани. Я связалась с ней и получила восторженное представление о человеке, пусть я пока никогда с ней не виделась и не общалась. Она порекомендовала мне других людей и постепенно начался процесс интеграции нашего музея в пространство Российской Федерации.

  Сейчас идут плотные переговоры по подготовке персональной выставки Равиля Акмаева в Казани. Но это только половина этой прекрасной истории. Потому что мы познакомились с удивительным художником из Татарстана, Рустемом Хузиным, выставку которого мы собираемся провести уже в стенах нашего музея.

  А Равиль Акмаев — это отдельная страница в донецком художественном мире. У него свой стиль, своя философия, свое понимание и видение этого мира. С очень четким сарказмом и юмором по отношению к жизни.

  Недавно Равиль сделал скульптуру, посвященную памяти детей, погибших на этой войне. Я не могу на нее смотреть без слез в глазах. Фигура девочки с игрушкой в руке и с пробитым сердцем, говорит о боли всех, кто живет на Земле. И хочется верить, что эта скульптура поможет достучаться до всех сердец, в том числе и до сердец жителей Украины, которые скажут своей власти — хватит убивать детей!