«И раньше климат в Казани был не очень благоприятным для творческих людей»
Киносценарист и режиссер Марина Разбежкина — о гибели исторической части города, нелюбви к новому Свияжску и об ущербности идеи национального кинематографа
Режиссер Марина Разбежкина, хотя и прожила в Казани значительную часть жизни, в своем интервью «Реальному времени» прямо говорит о том, что считает родной город для творческих людей совсем неподходящим. Да и в целом признается в нелюбви к провинциальным городам, где «все начальство знаешь по именам», а также говорит, что не верит в идею о национальном кинематографе. Подробнее — в заключительной части интервью.
«Казань и раньше была сложным городом для творческих людей»
— Вы как-то сказали в интервью казанскому изданию, что вам не нравится нынешняя Казань. А также что вы жили в другом городе, не в том, каким он стал сейчас. Какой была Казань?
— Это сложный разговор. Я родилась в Казани и жила там очень долго, полных сорок лет, часто делая прыжки в сторону, уходя, бродя в одиночку по лесам, тайге… Казань и раньше была сложным городом для творческих людей. Я просто счастлива, что уехала, вырвалась оттуда. Почему? Речь о Казани и современной, и прошлой, — это речь не только об архитектуре. Просто та, старая, архитектурно меня привлекала гораздо больше, потому что в ней была реальность какого-то очень длинного мира, который прожила там не только я, но и наши предки (не лично мои, потому что мои — не казанского происхождения). Но я чувствовала, что здесь какие-то люди жили и у них была история. В нынешней Казани я этой истории не чувствую. И даже то, что вроде бы принадлежит истории, например, памятники, стали такими памятниками памятников. Ведь памятник изымается из истории, когда он чист от человеческой горизонтали.
Почему я так люблю Венецию и стараюсь бывать там каждый год? Что уж больше памятник, но там столько жизни! И вот это непрекращающееся счастье мое от встречи с какими-нибудь зданиями историческими, в каждом из которых живут обычные люди. И когда между этими зданиями с фантастической архитектурой протянуты веревки и на них висят хозяйские портки… Мне кажется, это высший уровень какого-то правильного существования исторического города, в котором очень много неожиданностей, улочек, все эти повороты, дома, и можно, если ты склонен к длительному созерцанию, разглядывать часами фасады. А потом какая-нибудь венецианская тетка из окна, которое ты рассматриваешь, потому что там что-то необыкновенное прилеплено сбоку, высовывается, подтягивает веревки и снимает с них брюки старшего сына, среднего и младшего. И мы видим всю семью на этой веревке. Это очень круто.
А наши города, если они становятся историческими городами, городами-памятниками, то они такие стерильные, такие пластиковые, что я совершенно не могу в них существовать, даже как турист, а уж жить в них совсем нехорошо.
«Та, старая, Казань архитектурно меня привлекала гораздо больше, потому что в ней была реальность какого-то очень длинного мира, который прожила там не только я, но и наши предки. В нынешней Казани я этой истории не чувствую». Фото ok.ru
Но самое-то главное, что и раньше климат в Казани был не очень благоприятным для творческих людей. И я очень рада, что в свое время оттуда вырвалась. Я вообще не люблю существование никакого моно — мононационального, монокультурного. Мне очень нравится Нью-Йорк, в котором я попадаю в человеческий и культурный Вавилон.
Казань — миллионный город, но для России он все равно маленький, в нем есть некая группа людей, которые вместе с тобой читают одни книжки, смотрят одни фильмы, говорят одни и те же разговоры. И пытаются думать хором. И вот это меня никогда не устраивало, потому что стоит тебе выпасть из этого хора, как ты не попадаешь ни в какую другую среду. Вот эта моносреда в таких городах очень связывает творческого человека.
Поэтому я захотела в Москву, в которой тоже много гнусности. И сегодняшней архитектурной гнусности, и сегодняшней подлости. И количество идиотов, по-моему, везде приблизительно равное. Но здесь гораздо более разнообразная среда, и она дает мне возможность не быть с кем-то, а быть вообще с самой собой и делать то, что я хочу. Допустим, создать собственную киношколу, независимую, частную, которой в этом году исполнится уже десять лет.
— А какое впечатление у вас от отреставрированного Свияжска?
— Для меня существует два Свияжска. Один — тот, в котором я проводила все свое свободное время. Я приехала туда первый раз в 14 лет, была очень им заражена, и я жила в этом старом Свияжске, в котором был еще сумасшедший дом, специнтернат для детей, разваленная в общем-то человеческая жизнь, но она была настоящая, в ней не было пластмассы. А сейчас Свияжск лишился тайны, которая составляла его очарование.
«Сейчас Свияжск лишился тайны, которая составляла его очарование». Фото Дмитрия Резнова
Сегодняшний Свияжск — абсолютно другой. Я очень благодарна возникшему там музею, вполне современному, европейскому, и Артему Силкину, его директору, который тщательно собирает то, что можно еще сохранить. Благодаря ему и прекрасным ребятам из «Смены» мы сделали в прошлом году фестиваль документального кино. Выяснилось, что в России не было до этого международных дебютных документальных фестивалей. Мне кажется, важно эту землю освоить культурно, оживить, запустив туда талантливых молодых людей из разных стран. В этих всего пяти днях в Свияжске было что-то настоящее, несмотря на крошечные деньги, которые были отпущены на фестиваль. И конкурсная, и внеконкурсная программы, и мастер-классы, и две киношколы, которые там работали, помогли молодым участникам феста почувствовать: нужно им дальше заниматься кино или нет. Те, кто раньше не был в Свияжске и не прожил в нем столько, сколько я, наверное, имеют меньше претензий к острову. Но я до сих пор с болью вспоминаю тот остров, он для меня много значил.
— Наверняка такие ваши резкие высказывания не очень нравятся руководству.
— В общем-то, я живу не для того, чтобы понравиться кому-то. Я ценю диалог и не собираюсь ни с кем драться. Так важно просто жить и не бороться с идиотами.
«Если здание казанской кинохроники и было памятником, то памятником чудовищного отношения к культуре»
— Почему в Татарстане так и не удалось создать сильную киношколу? Ни в документалистике, ни в игровом кино?
— Вроде бы Казань, по европейским меркам, совсем не провинция, но это очень провинциальное качество, когда начальство ты знаешь по именам. И знаешь, что тетя Роза все время пальчиком тебе грозит. И тетя Роза знает точно, что тебе надо снимать, и как. В Москве тоже есть своя тетя Роза, но я могу не иметь ее в виду, потому что там я могу найти себе нишу, чтобы заниматься своим делом независимо от этой условной тети. А в Казани это очень сложно сделать. Небольшое пространство все время требует, чтобы ты произнес в результате: «В Москву, в Москву!».
— И речь не только о Казани. Смотришь в «Википедии» историю какого-нибудь города, и внизу, в разделе «знаменитые люди, которые здесь родились», читаешь, что знаменитыми они стали не в этом городе, а в каком-то другом месте.
— Да, так что это беда не только Казани. Я рада, что в Казани сегодня интересно развивается современный молодой театр. Молодые казанские драматурги, режиссеры, актеры общаются с независимыми людьми из Москвы, Петербурга, других городов. Важная это штука. Должна быть некая творческая среда, в которой существует начинающий художник, в которой он проверяет, меряет себя, выскакивает из нее. А когда тебе даже не из чего выскакивать, это большая драма.
«Если это и был памятник, как говорят, то это памятник чудовищного отношения к культуре. Потому что в таком здании не могло ничего развиваться». Фото из книги Елены Алексеевой «Кинематограф. Из века в век»
— Недавно сгорело здание казанской кинохроники. На ваш взгляд, это большая утрата?
— Нет. Для меня нет. Потому что это старое, неухоженное и, как я понимаю, уже не эксплуатируемое здание. Оно никогда не было удобным. Это были такие выселки рядом с заводом кинопленки, что было на руку кинематографистам, потому что оттуда можно было воровать пленку для фильмов, которой всегда было мало.
Если это и был памятник, как говорят, то это памятник чудовищного отношения к культуре. Потому что в таком здании не могло ничего развиваться, не могли развиваться новые технологии, которые требовали другого помещения, другого оборудования, других масштабов. Это памятник пренебрежения культурой. Ну а так как у нас и более мощные памятники уничтожены, то памятник пренебрежения культурой тоже можно убрать.
— Какую нишу могла бы занять в киномире Казань? Недавно, например, появилась надежда на национальное кино. После премьеры фильма «Айсылу» говорили о том, что Татарстан может привнести в мировой кинематограф свой национальный колорит.
— Если не привнес до сих пор, значит, пока не может. По огромному количеству обстоятельств, в том числе по вышеперечисленным, из-за чего талантливые люди, неважно какой национальности, не уживаются с этим чудесным, в принципе, городом. Значит, что-то неправильно организовано, значит, что-то не так.
Я вообще прохладно отношусь к идее национального кинематографа. Мне кажется, что все это осталось в прошлом. Мне нравится единый мир, большой, в котором мы можем разглядеть присутствие другого. Никто не может жить в музее, каким бы умно устроенным он ни был. А вот что происходит в современной жизни: в татарской деревне или городе нефтяников, в Чувашии, в Якутии — это очень интересно.
Нам интересно, как живут люди в разных местах, как они по-разному существуют. Но, понимаете, не может быть кино только для своей деревни, пусть эта деревня и больше европейской страны. Обязательно в этом кино должно быть присутствие общего нашего времени и общего нашего пространства. Поэтому эти страсти по национальному кино совершенно из прошлого времени.
Два замечательных человека из Татарстана учатся в Московской школе кино — Линара Багаутдинова и Байбулат Батуллин. В прошлом году мы показывали их первые фильмы в Свияжске, на фестивале «Рудник». Они учатся рассматривать и понимать весь мир. А вот попадет ли потом в их фокус Казань или татарская деревня — не так уж и важно. Творческий человек не имеет границ: ни пространственных, ни национальных, ни политических. Ему трудно существовать в границах.
Конечно, разговор о национальном своеобразии может быть. Но это сложный разговор. Мы знаем иранское кино, румынское. Но в современном румынском кино, к примеру, нет никакого национального своеобразия. Это кино про всех нас. Это такая точная реакция на время, какой нет в других кинематографах. И мы говорим «румынский» просто потому, что все эти зрячие люди родились в этой стране, но разговаривают они с нами на одном языке.
Первая и вторая часть интервью.