Француз в России 100 лет назад: шемякин суд, «медвежье» проклятие и ночная рыбалка

Комедийный суд

В нескольких километрах от кочевья Мурзабая мы посетили лесное хозяйство Бакиево (речь идет о поселке углежогов вблизи д. Бакеево Белорецкого района Республики Башкортостан. Сама деревня сохранилась, а от поселка остались одни развалины. — прим. ред.) с его большими печами для производства дегтя, смолы и древесного угля, и, уставшие, возвратились в Старое Сеитово, где поужинали молочными продуктами. В нашу комнату башкиры бросили несколько связок сена для отпугивания клопов, которые были здесь повсюду.

— Завтра, — сообщил мне писарь, — я буду присутствовать на заседании башкирского суда.

Мне тоже захотелось посмотреть, что это такое. Оказывается, в каждой башкирской волости или, по-нашему, кантоне, земский начальник ежегодно выбирает судей из двух предложенных сельчанами кандидатов. Суд обычно состоит из председателя и двух-трех членов, за делопроизводство отвечает писарь, обладающий, как у всех отсталых племен Урала, Туркестана и Сибири, огромной властью. Туземцы, для которых он олицетворяет государство, боготворят его и одаривают всякого рода подношениями. На самом деле все писари — плуты, работающие на попа или мелких вышестоящих чиновников. Зная о прегрешениях своих хозяев, они держат их на крючке, угрожая в случае чего прибегнуть к широко распространенному в России способу борьбы с неугодными — анонимному доносу.

Суд в Старом Сеитово напоминал комедию: оба судьи едва понимали по-русски, а говорить на этом языке вообще не умели (судопроизводство в описываемое автором время должно было вестись по всей России исключительно на русском языке. — прим. ред.). Что касается председательствующего, то он лишь озвучивал мнение писаря, старшина же участвовал в прениях, сидя на ящике. На повестке было несколько дел и все они касались споров башкир с русскими ростовщиками. Последние уже дали взятку писарю, и, следовательно, решение было известно заранее. Тем временем судьи заняли скамью, а писарь пристроился за маленьким столиком. Меня и Гавриила Эдуардовича посадили в середине комнаты. За нами навытяжку стоял Антонов с моим фотоаппаратом через плечо.

Наконец писарь открыл заседание и стал расспрашивать несчастного башкира, с трудом понимавшего, о чем идет речь. Оба судьи, тоже не разумевшие по-русски, рассматривали летавших вокруг мух, а председатель лез из кожи вон, пытаясь изображать деятельное участие в процессе. Старшина, видя, как башкир путается в бесконечных объяснениях, взял слово и вкратце изложил суть дела. Эта самодеятельность не понравилась писарю, который тотчас же отослал его что-то принести.

— Председатель, — время от времени приказывал писарь, — а ну-ка, спроси-ка об этом!

Но председательствующий чаще всего не понимал, чего от него хотят, и взбешенному писарю приходилось вновь и вновь повторять свой вопрос, который председатель затем воспроизводил слово в слово, как ребенок на школьном уроке.

Обратив внимание на забавные физиономии судей, я шепнул Антонову:

— Вот бы их сфотографировать!

Писарь, однако, услышал меня и переспросил:

— Вы хотите их запечатлеть? — и затем рявкнул:

— Судьи, а ну-ка все живо во двор!

Судьи и председатель, которые скорее поняли жест, чем слова, встали и собрались около избы, где я их и сфотографировал. Затем они возвратились обратно и возобновили рассмотрение дела.

Тем не менее, несчастному башкиру не удалось отстоять свою позицию, и председатель вынес приговор, кое-как пробормотав то, что ему диктовал писарь.

Обычно башкиры стараются решать все споры между собой с помощью какого-нибудь уважаемого старца, которого приглашают в качестве арбитра. По словам местных жителей, раньше у них были честные судьи, которые занимали свою должность пожизненно, и молва о справедливых блюстителях закона привлекала к ним много клиентов. Рядом с ними жили ученики, которые перенимали нормы обычного права. Теперь такого нет: сегодня судьи назначаются на один год и стараются побыстрее набить себе карманы, так как не уверены, что займут эту должность вновь.

— Эти дикари, — заявил мне писарь по окончании суда, — лишены чувства справедливости!

— Но ведь для этого есть вы! — стараясь не расхохотаться, заметил ему Гавриил Эдуардович.

Между тем ко мне подошел председатель суда, и я нарочито серьезно поздравил его с успешным завершением дела. Он принял мою похвалу как должное и признался, что является потомком знаменитого судьи, основавшего Старое Сеитово. Отсюда я сделал вывод, что все сеитовцы — это прирожденные судьи, а некоторые из них по совместительству еще и замечательные жулики.

Вполне возможно, что деревню и впрямь основал некий Сеит. Говорят, что его сын был знаменитым священнослужителем, святым, совершавшим при жизни и даже после смерти чудеса, рассказ о которых взволновал самого Антонова. Когда этот мулла в старости ослеп, он посещал больных, брал их за руку, и они, излеченные этим простым прикосновением, вставали и бросались на колени, чтобы благодарить бога. После смерти муллу похоронили в бакиевском лесу, и с тех пор из его могилы якобы иногда вырывается и поднимается к небесам пламя.

Именно последнее больше всего изумило Антонова:

— Разве такое бывает? — мучился сомнениями он. — Нет, это все выдумки! Хотя ведь огонь видно, его же нарочно не придумаешь!

— Да, — серьезным тоном ответил я ему, — если огонь действительно вылетает из земли и устремляется в небо, значит так оно и есть!

— Наверное, это правда, — согласился Антонов. — Впрочем, многие башкиры умеют колдовать, и их чар нам нужно опасаться!

По дороге в Умитбаево

Верхом на лошадях мы выехали их Старого Сеитово и направились в Умитбаево (ныне деревня Уметбаево Белорецкого района Республики Башкортостан. — прим. ред.). Нам предстояло через долину Малого Шишеняка выйти к Таре и ее притоку Мазаре. Тара впадает в Зигазу и Зилим, а те в свою очередь — в Белую. Первой горой, встретившейся на пути, была Белетау, а второй — Баштинтау (имеется в виду Баштин (Биштин) — горный хребет ныне в Ишимбайском и Белорецком райнах Республики Башкортостан. — прим. ред.). Леса, покрывающие обе эти горы, состояли из деревьев разных пород, но постепенно в них стали преобладать сосна и ель, поэтому ландшафт и окраска гор стали иными. Понемногу тропинка стала получше — работники французского завода в Авзяно-Петровском (ныне село Верхний Авзян Белорецкого района Республики Башкортостан. В 1897 г. Авзяно-Петровские заводы были приобретены французскими инвесторами. — прим. ред.), которому принадлежали эти леса, расчистили просеку.

Наш маленький караван состоял из меня, старшины, о котором я писал выше, помощника писаря, и еще двух башкир, а также Гавриила Эдуардовича и Антонова. Старшина постоянно жаловался мне на сеитовского писаря:

— Это настоящий ворюга и негодяй! — кипятился он.

— Да успокойся ты, наконец! — не выдержал я. — Как только об этом узнает земский начальник, он назначит вам нового письмоводителя.

— Боже упаси! — воскликнул старшина. — Наш-то уже наворовал достаточно, еще немного и он успокоится. А новому все придется начинать сызнова!

Возможно, тут мой собеседник был прав. Сопровождавший нас лесник, а это был самый замечательный башкир из всех, которых я знал, в этой связи заметил:

— Если все время жить в своей глухомани, иметь хорошее ружье и два-три раза в неделю охотиться, то, конечно, можно прожить и без писаря.

Слушая нас, писарский помощник расхохотался. Я искренне симпатизировал этому забавному, недавно сыгравшего свадьбу юноше двадцати одного года от роду. Как он жалел, что не родился башкиром, ведь им разрешено иметь несколько жен!

— Да как тебе не стыдно говорить такое! — возмущался Антонов. — Ведь ты без году неделя как женился, и всем известно, как ты любишь свою бабу!

— Разумеется, очень люблю, но что мне делать, если я способен доставлять радость двум женщинам одновременно!

Тут Антонов восхищенно присвистнул и крепко пожал молодому человеку руку, сопроводив свой восторг каким-то скабрезным комментарием, от чего парень весь зарделся. Потом они отошли в сторонку и стали хвастаться друг перед другом своими любовными похождениями. Я полагаю, что их подвигам мог позавидовать сам Геркулес.

Наконец мы достигли цели. Впереди, на берегу очаровательной речки Тара показалась спрятавшаяся в густом еловом лесу деревенька Умитбаево. Здесь мы с Гавриилом Эдуардовичем распрощались с сопровождавшими нас людьми. На околице нас уже ожидал умитбаевский староста с повозкой и молодым русским кучером. В деревне никого не было, все ее жители были на кочевье в десяти верстах отсюда. Дорога была неплохой, но вскоре мы свернули в лес на густой мох и под колесами телеги захрустели сухой валежник и сосновые шишки. Кустарников вокруг не было, мы ехали мимо гигантских елей, на стволах которых стучали клювами крупные черные дятлы с красными хохолками, а по веткам прыгали белки. Внезапно перед нами возникли еловые летние хижины, немного походившие на русские избы. Староста с криком спрыгнул на землю. Тотчас же из избушки вышел старик и пригласил нас пройти внутрь:

— Заходи, будь гостем у Сарыбая! (Ревизская сказка 1858 г., хранящаяся в Национальном архиве Республики Башкортостан, зафиксировала в деревне Умитбаево наличие 28-летнего Сирюбая Мухаметрахимовича Муллагулова. — прим. ред.).

В избе нам подали теплые лепешки, политые расплавленным жиром, есть их было невозможно, но мы умирали от голода и выбирать не пришлось. Тем временем старый Сарыбай принес свой курай и сыграл несколько мелодий. Каково же было наше удивление, когда среди них мы опознали одну французскую, которой его научил папаша, в 1815 году побывавший в составе русской армии в далекой стране, где жители якобы питались подошвами сапог: башкир думал, что то, чем его кормили русские, было привычной едой для французов.

— Мой отец вернулся оттуда больным и покрытым коростами, так как восемь месяцев не снимал одежду! Но будучи по натуре крепким, он быстро поправился, и вернулся к своему привычному занятию — охоте. К сожалению, в те годы здесь не было медведей.

— Как, неужели они иногда куда-то исчезают? — удивился я.

— В те времена был у нас некий знатный охотник, который убил девяносто девять медведей, но, к сожалению, не высушил шкуру последнего на солнце. Продав ее в таком виде, он вернулся в деревню, где встретил старика, который упрекнул его за этот грех. Башкир, не выдержав, отвесил старику оплеуху. А старик-то оказался колдуном и изрек, что отныне башкиры не смогут убивать медведей. И, действительно, в течение пятидесяти лет убить медведя не удавалось никому. Эти звери сильно размножились, приходили к башкирам, похищали девушек и уносили их с собой в лес. Однажды в кочевье некоего муллы, почитавшегося всеми за свою добродетель, пришел огромный медведь и схватил его маленькую дочку. У миролюбивого священнослужителя не было дома никакого оружия, поэтому он инстинктивно схватил маленький детский лук, принадлежавший девочке, и пустил стрелу прямо в сердце зверя. В тот же миг наложенное колдуном проклятье рассеялось, и мы смогли победить медведей.

Ночная рыбалка

Тем временем сноха Сарыбая вынесла несколько противных кусков жира, которые Антонов сразу же проглотил. Что касается нашего кучера, то он был раскольником, и его вера позволяла ему питаться только чаем, молоком, водой, хлебом и мучными изделиями. Сарыбай, видя, что его еда нам не подходит, пообещал организовать для нас рыбалку. Пока же мы занялись осмотром деревеньки. Ее еловые избы пустовали: все жители, кроме нескольких женщин, детей, стариков и инвалидов были на сенокосе. В десять часов вечера Сарыбай пригласил нас порыбачить с его сыном и племянником. По его словам, в версте от кочевья в изобилии водится форель.

Ночь была очень темной, между верхушками деревьев иногда просматривалось полное звезд, но безлунное небо. Первый башкир нес с собой лук, а второй что-то вроде дубинки, и у каждого в руках еще были горящие смолистые ветки. Одолеваемые любопытством, Антонов и кучер последовали за нами. Один башкир взял оба факела, а другой, вооруженный палкой, вошел в реку и медленно пошел вниз по течению. Тот, что был с факелами, тихо последовал за ним, освещая неглубокое дно Тары. Увидев спящую форель, первый рыболов оглушал ее дубинкой. Иногда он использовал лук, пригвождая рыбу стрелой ко дну реки. Наш улов был невелик, мы прошли приблизительно километр и затем возвратились в расположение кочевья. Было довольно прохладно, мы быстро шли по полям благоухающей на весь лес дикой земляники, продираясь сквозь заросли и наступая на муравейники. При свете двух факелов, которые несли башкиры, гигантские лесные деревья и особенно стволы и вырванные бурей чудовищные корни елей и берез приобретали в холодной ночи фантастические очертания. Мы шли, оставляя за собой искрящийся шлейф. Было слышно, как убегают невидимые звери, разбуженные нашими шагами, вскакивают козы, удирают охотящиеся волки, бешено лают на кочевье собаки, на верхушках елей жалобно кричат совы, тяжело хлопая крыльями, взлетают потревоженные сонные птицы.

Спать на открытом воздухе было холодно, и сын Сарыбая постелил нам в своей хижине. Сам старик уже уснул. Антонов растянулся во весь рост, загородив собою дверь. Мы улеглись в глубине дома на дощатом настиле, напоминавшем лежанку в караульном помещении. Гавриил Эдуардович лег у стены, рядом с ним я, затем сноха Сарыбая и его сын. Последний прикрепил к потолку занавеску, чтобы отделить меня от своей жены, но я сразу прижался спиной к этой башкирке, благодаря чему смог избежать воспаления легких.

Утром мы обнаружили, что соседние горы покрыты снегом, хотя дело было в августе. Наша вчерашняя форель была приготовлена на старом бараньем жире. Это было так отвратительно, что только Антонов смог ее есть. Оставив Сарыбая и его семью, мы отправились через живописные ущелья в село Авзяно-Петровское, где тогда находился французский завод. Передохнув один день, мы повернули на Стерлитамак. Новая дорога большей частью была ужасна, местами вымощена стволами деревьев, по которым повозку нещадно трясло. Мы проехали несколько зимних селений, покинутых башкирами, заходили в избы, чтобы немного отдохнуть, и если бы хозяева неожиданно вернулись, то могли бы подумать, что в их жилище прокрались разбойники. Хотя на самом деле разбойниками были сами башкиры, отказавшиеся дать нам лошадей. Они даже чуть было не избили нас, и только благодаря своей настойчивости мы добились своего. Наконец, темной ночью мы прибыли к дому муллы в Ахмерово (ныне село Ахмерово Ишимбайского района Республики Башкортостан. — прим. ред.). Из-за проливных дождей дорогу развезло, и мы с ног до головы были покрыты грязью. В избе было полно тараканов, столь многочисленных, что нельзя было понять, какого же цвета ее стены. Гавриил Эдуардович разбросал в комнате немного порошка от насекомых. Тараканы сразу же забегали, стали толкаться, ползать друг по другу, и при этом падать на нас подобно дождю.

В Зиргане (ныне село Зирган Мелеузовского района Республики Башкортостан. — прим. ред.) мы вышли на почтовый тракт Уфа — Оренбург и расстались с Антоновым. Это очень большое селение выглядело как новое, так как в прошлом году трижды сгорало в результате пожара. В нем живут русские, мордва и чуваши. Я сразу пошел к земскому участковому начальнику. На крыльце его дома меня встречали дети и слуги, желавшие посмотреть на живого француза, и были весьма удивлены тем, что я почти не отличался от них самих.

Покинув Мелеуз (ныне город Мелеуз в Республике Башкортостан. — прим. ред.), большое процветающее село, часть жителей которого составляют татары, а отдельные дома удивительно красивы, мы оказались в Оренбургской губернии, столицу которой достигли двумя днями позже.