Француз в России 100 лет назад: как западный путешественник не нашел красавиц среди башкир

«На женщине лежит вся самая тяжелая работа»

Летние кочевья обычно располагаются на поляне вблизи пастбища и одинаковы у всех башкир. Хижины, которые русские называют шалашами, а башкиры утын (вероятно, имеется в виду утар — в ист. значении: хутор, усадьба, имение, — прим. Кучумова) или бурама (деревянная изба), делаются из липовой коры. Из нее они изготовляют веревки, лодки и, как уже было сказано, жилища. Однако для колес используются дуб или вяз, а для примитивных рессор — береза и осина. Внутри утын ужасно грязный, кроватью в нем служит что-то вроде помоста, покрытого старым ковром, посередине единственной комнаты завсегда горит огонь, который едва выходит через дырявую трубу, вследствие чего жилище бывает заполнено густым дымом, обрекая башкир-мужчин на глазные болезни, а женщин — на слепоту. Обстановка хижины крайне простая, там нет ни стола, ни стульев, а только примитивные предметы кухонного обихода — деревянные ведра для кумыса, березовые емкости для айрана и забродившего коровьего молока. Над очагом висит длинная, во всю хижину, доска, на которой хранят башкирский сыр, называемый «корот». Его делают из смеси коровьего и козьего молока, которую сначала кипятят, а затем оставляют скисать, предварительно сняв сливки, потом вновь ставят на огонь. Затем, отделив от сыворотки, корот помещают в липовый чан, называемый «чуман», солят и коптят в течение пяти-шести дней, пока он не станет темно-серым. Березовое ведро для хранения айрана и кумыса называется «батман». Из березовых же коры и древесины башкиры, подобно всем туземцам Азии, а иногда и русским, изготовляют корзины, плетенки, ложки, обувь и различные предметы домашнего обихода.

Приготовлением кумыса и корота занимаются исключительно женщины. Мужчина нанимается заготавливать лес для соседних заводов, охотится на волков или лисиц и разводит пчел, только когда ему нужны деньги, обычно же он бездельничает и спит. На женщине лежит вся самая тяжелая работа: починка повозки и избы, изготовление конской сбруи, косьба сена и увоз его на продажу в соседние деревню или город. Вся домашняя одежда — тоже творение женских рук.

Путешествуя по миру, я пришел к выводу, что чем более дикими являются туземцы, тем больше загружены работой их женщины, а если за дело берется мужчина, значит, это общество уже стало цивилизованным. Изнуренная непосильным трудом, башкирка быстро стареет. Я встречал множество стариков-башкир, но пожилых женщин почти не видел. Я не называю их старухами, потому что уже в тридцать лет все башкирки кажутся таковыми. Это седые, преждевременно увядшие, изуродованные материнством (впрочем, многие из них умирают во время родов) создания.

«В дальней поездке мужик не может быть верным своей бабе»

Среди башкирских девушек редко встретишь красавицу, порой мне даже казалось, что они никогда не умываются. Один только Антонов находил в этих уродинах очарование. Он всегда был готов полюбезничать с башкирками, особенно после приема пищи, когда в нем просыпалась неуемная энергия либо его начинало клонить ко сну.

— В сущности, — заявил он нам однажды, — все бабы одинаковы, и их надо любить всех подряд!

Впечатлительного Гавриила Эдуардовича такое объяснение крайне возмутило:

— Неужели для тебя, Антонов, все женщины на одно лицо? Согласись, что между настоящими красавицами и этими полузверушками — целая пропасть!

«Полузверушками» в представлении моего друга были две сопливые и грязные башкирки, доившие рядом с нами коров. Одна была старой и безобразной, а другая, помоложе, обладала выдающимся бюстом, едва прикрытым рубахой. Взглянув на нее, Антонов пояснил:

— Ха-ха! Главное, чтобы у бабы здесь все было на месте, — при этих словах он обеими руками схватился за свою грудь, — а остальное не так уж и важно!

Я сразу подумал, что мадам Антонова, вероятно, не могла рассчитывать на верность своего супруга. Когда я путешествовал по Сибири, меня сопровождал полицейский, тоже большой любитель женского пола. Однажды, когда он поделился со мной своим очередным любовным приключением, я с усмешкой спросил у него:

— Не стыдно ли тебе обманывать свою жену?

— А чего тут плохого? — весело ответил он мне. — Вдруг она в это время тоже мне изменяет?

Тогда этот аргумент показался мне убедительным, но Антонов был из другого теста.

— В дальней поездке, где столько соблазнов, мужик не может быть верным своей бабе, — однажды заявил он. — И в данном случае это нельзя считать изменой. Моя жена сама померла бы со смеху, если бы узнала о моих похождениях на стороне. Она была бы только рада, если бы я… доставлял удовольствие другим бабам.

— А если, — перебил его Гавриил Эдуардович, — женушка, узнав о твоих шалостях, сама начнет погуливать?

Этот вопрос Антонова озадачил, он смутился, но так как в душе был философом, то быстро нашел, что ответить:

— Разве от баб узнаешь правду? Обманывает ли меня моя или нет, откуда ж знать? Но я думаю, что нет! А вот если она по глупости бабьей сделает это, преимущество все равно будет у меня. Я ведь могу заделать детей где угодно, и она об этом даже не узнает, в то время как у всех ее детей отцом буду только я!

Да, Антонов воистину был великий философ!

«Прежние изуверские обычаи сейчас почти не соблюдаются»

Поляк, приютивший нас у себя, месье Сигизмунд де Веславич, представил нам обеих башкирских доярок, за которыми мы наблюдали. Старухе, которой на вид было лет пятьдесят, на самом деле стукнуло тридцать пять, а другой было не больше двадцати пяти. Они были женами одного башкира, который заплатил десять баранов калыма за первую и две лошади за вторую, хотя она, по его словам, того не стоила.

Горные башкирки, вероятно, не столь несчастны, как степные: работая наравне с последними, они ведут более здоровый образ жизни, могут оставлять себе немного денег от продажи молока и сохраняют отношения со своими родителями даже после выхода замуж.

— У вас бьют жен? — спросил я одного из кочевников.

— О, что ты, что ты, никогда, никогда! — стал отмахиваться он. — Только если они того заслуживают!

Решение поженить своих чад обычно принимается самими родителями. Отец семейства платит за своего сына, еще ребенка, калым другу, у которого есть новорожденная, и как только девушка достигнет брачного возраста, празднуется свадьба и брак благословляется муллой и уважаемым стариком, одним из «белобородых» деревни. Иногда случается, что жених умирает до свадьбы. Так как отец девушки не может вернуть калым, который он скорее всего уже израсходовал, с девушкой сочетается брат покойника. При этом бывает, что десятилетнему мальчику достается жена гораздо старше. Обычно женщина до рождения первого ребенка остается в доме своего отца, если только ее муж не вдовец и у него нет детей, о которых нужно заботиться. Если молодой человек беден, он может оплатить часть калыма работой на тестя.

Мужчине позволено иметь до четырех жен, но не всякий может их содержать, поэтому у башкира редко бывает более двух супруг. Брак между двоюродными кузенами, который не дозволяется у русских, у уральских мусульман разрешен. Согласно башкирскому обычаю, два брата могут сочетаться браком с двумя сестрами, что также запрещено в православии.

В некоторых горных селениях во время родов муж должен лежать на земле недалеко от жены. Роженице помогают соседки. Прежние изуверские обычаи сейчас почти не соблюдаются, даже если роды проходят тяжело. И хотя все продолжают верить, что в женщине сидят злые духи, во время родов ее не истязают, как это принято у других туземцев, чтобы изгнать из нее эту нечисть. Мулла нарекает ребенка именем, которое ему выбирает отец, но обрезание почти всегда делает женщина (П. Лаббе, видимо, понял башкирское слово «бабá» — «мужчина, совершающий обряд обрезания» — как обозначение женщины. На самом деле эту операцию всегда производили мужчины, — прим. Кучумова). У всех местных народов имеются свахи, и это занятие приносит им неплохой доход.

Ни в одном из кочевий мне ни разу не встречалась бездельничающая женщина: все они трудятся в любую погоду. У башкир всегда горит большой костер, рядом с которым в клубах дыма, отгоняющего многочисленных и ужасных горных комаров, на земле лежат мужчины. В конце дня они становятся такими же закопченными, как их сыры, или даже еще хуже! Когда через их кочевье проезжает путешественник, его зазывают к себе, это хоть какое-то развлечение: чужаки забредают сюда редко. У путника спрашивают, кто он и откуда приехал. Когда у меня интересовались, где находится моя страна, я показывал на запад, и башкиры понимающе кивали:

— Ты пришел оттуда, куда заходит солнце!

Меня угощали кумысом, пели старинные песни, устраивали борьбу двух обнаженных по пояс парней.

«Кумыс был для башкира божьим даром, всем сущим»

Чтобы добраться от кочевья, где мы сделали остановку, до деревни Старое Сеитово, нам пришлось ехать по ухабистой дороге в дремучем лесу. Лошади скользили по крутым склонам, их не раз приходилось распрягать, идти пешком и тащить за собой экипаж, с трудом удерживая его. Несчастных случаев нам удалось избежать, но из десяти верст пять пришлось идти на своих двоих. Антонов тоже спешился: после того, как на первом же крутогоре его повозка опрокинулась, он решил больше не рисковать своей головой. Наконец мы прибыли в Старое Сеитово. Лес тут был пореже и покрасивее, раз шесть-семь нам пришлось переходить вброд небольшую речку Улуелга, дно которой состояло из крупных красных и белых камней.

Нас встретил деревенский писарь и отвел в избу, предназначенную нам для ночлега.

— Должен вас сразу предупредить, что в ней водятся клопы! — любезно сообщил он.

— И много их там? — поинтересовался я.

— Нет, не так уж, — ответил он характерным русским выражением, которому не просто подобрать аналог во французском языке.

Это «не так уж» на самом деле оказалось «слишком много»!

Все жители деревни находились на кочевке. Писарь сообщил, что по этой причине нам не удастся добыть ни молока, ни кумыса, ни яиц. Посему на завтра мы запланировали охоту, а сегодня вечером Гавриил Эдуардович предложил порыбачить. Два молодых башкира вошли в Большой Шишеняк, таща против течения длинную сеть, а в двухстах метрах выше мальчишки, стоя по пояс в воде, били по ней большими палками, чтобы загнать рыбу в этот бредень. Нам удалось поймать трех маленьких форелей и около полусотни раков, которых мы без соли и перца сварили и сразу же съели. Антонов от них отказался, заявив, что такую гадость он есть не может.

На следующий день мы верхом на лошадях побывали в живописной долине Ямантау (горный массив в Белорецком районе Республики Башкортостан, — прим. Кучумова). Из кустов вылетали вспугнутые нами рябчики и тетерева. Остановившись позавтракать на поляне, мы обнаружили там кочевье старого башкира и его семьи. Старик считался богатым, у него имелось шестьдесят лошадей и множество молочных кобылиц. Должно быть, в свое время он был очень красивым мужчиной. Мне встречались башкиры двух типов: первый, очень похожий на сибирских остяков, живущих в бассейне Оби, отличается плоским носом, прямым профилем, квадратным лицом, короткой шеей, черными блестящими глазами, немного выступающими скулами и редкой бородкой. Старик-башкир с Ямантау был скорее второго, киргизского типа, характеризующегося широким лицом и орлиным носом. Он встретил нас довольно приветливо, но увидев с нами писаря, бросил на него подозрительный взгляд. У старика была бычья шея, из распахнутой рубахи виделась покрытая седыми волосами грудь. По его словам, ему было девяносто лет, но скорее всего он, как и все туземцы, преувеличил свой возраст, поскольку точно его не знал. Звали его Мурзабай. В момент нашего прихода он молился, уткнувшись носом в старый потертый ковер, расстеленный перед хижиной.

Старик пригласил нас войти и спросил, хотим ли мы отведать барашка. Я сказал, что нам будет достаточно кумыса. Когда ему принесли в миске этот напиток, он взял большую ложку и стал его черпать и выливать обратно — кумыс бывает вкуснее, когда его взбалтывают. Помню, когда я долго жил у одного киргизского султана, наполненный кумысом большой кожаный бурдюк укладывали на спину верблюда и заставляли его ходить в течение четверти часа. Бултыхаясь между горбами, жидкость приобретала особенный вкус. Старый башкир относился к перемешиванию кумыса со всей серьезностью: этот напиток был для него божьим даром, всем сущим. Точно так же относятся к караваю французские крестьяне, осеняя его крестом, или русские мужики, целующие упавший на землю кусок хлеба.

Я принялся расспрашивать старика о его молодых годах, о победах в борьбе и участии в облавных охотах, но он испугался и замолчал, а затем зарыдал, всхлипывая и тяжело вздыхая.

— Он плачет, — после долгой паузы пояснил мне его сын, — потому что стар и уже не способен на это.

К нам подошла башкирка и мой собеседник кивнул ей в сторону отца. Она сразу убежала, так как считается, что женщин нельзя показывать старикам, чтобы не вводить последних искушение и не вызывать у них ненужных воспоминаний. Мальчишка, внук Мурзабая, уселся напротив своего деда, и тот, обняв ребенка, улыбнулся ему сквозь слезы. Я предложил старику табак, но он отказался от него:

— Мне уже ничего не нужно, отдай это моему сыну.

Однако несколько минут спустя старик вновь был в веселом расположении духа: он хохотал, когда я фотографировал его семью, и, прощаясь, помог мне взобраться на лошадь, чтобы показать, что у него еще есть порох в пороховницах.