Айгуль Сафина: «Новорожденный ребенок — это всегда киндер-сюрприз»

Отделение для самых маленьких

Перинатальный центр РКБ — одно из самых радостных, но и в то же время самых сложных мест во всей клинике. Большинство потенциально сложных родов, недоношенные малыши и дети с внутриутробно диагностированными пороками, случаи, требующие особого внимания медиков, — все это концентрируется здесь. Доктора делают все, чтобы дать и маме, и малышу максимум заботы, сохранить здоровье, а в сложных случаях — спасти жизнь и обеспечить ее качество в будущем.

В Перинатальном центре работают неонатологи высочайшего уровня. А крох, которым уже с рождения требуются экстренные мероприятия по спасению жизни, встречают реаниматологи новорожденных. С ними малыши и проводят свои первые недели. Это дети, родившиеся существенно раньше срока (ведь сегодня выхаживают новорожденных с экстремальным весом: от 500 граммов, и родившихся на сроке от 22 недель); крохи с врожденными заболеваниями или пороками; малыши, которые появились на свет в условиях сложных родов и требуют интенсивной терапии…

Прямо сейчас под опекой детских реаниматологов здесь находятся больше трех десятков детей, жизнь которых началась не так радужно, как хотелось бы, но во что бы то ни стало должна продолжиться благодаря самоотверженной работе докторов и медицинских сестер. Айгуль Сафина, реаниматолог новорожденных из Перинатального центра, говорит: каждого новорожденного врачи пропускают через свое сердце. Здесь нет случайных людей, ведь работать тут совсем не просто.

Дети лежат в специальных кювезах, в затемненных боксах. Вокруг царит полутьма и тишина, кювезы накрыты специальными тканевыми куполами, чтобы обеспечить крохам максимальный покой. В соответствии с последними тенденциями в детской реаниматологии рядом с каждым ребенком лежит мягкая игрушка, на детях любовно вывязанные волонтерами теплые шапочки, а куполы украшены аппликациями. Все-таки это детская, хоть здесь и обитают необычные дети…

Каждый кювез оснащен многообразным оборудованием: тут и подача кислорода, и питательные зонды, и мониторинговые приспособления, и техника, которая поддерживает под куполом комфортную для младенца температуру. В случае сильно недоношенного ребенка кювез служит местом, где он растет и дозревает, раз уж не удалось провести больше времени в утробе мамы… На экране постоянно видны жизненные показатели ребенка: температура тела, артериальное давление, частота сердцебиения, уровень насыщения кислородом крови и другие.

В каждом боксе четыре-пять кювезов и сестринский пост: медсестры внимательно следят за состоянием малышей и молниеносно реагируют, если что-то вдруг идет не так. А не так что-то может пойти в любой момент: слишком слабы, слишком нестабильны эти пациенты, слишком они непредсказуемы…

«В тот момент у меня и произошло первое осознание: не всех можно спасти»

Реаниматолог Айгуль Сафина признается: с детства хотела быть врачом, и именно детским. Вариант работы со взрослыми людьми не рассматривала никогда. В 2009 году поступила в Казанский медуниверситет. Пока училась, мечтала о неонатологии: хотела работать в роддоме и встречать на свет новую жизнь. В 2016-м прошла интернатуру в ДРКБ, а потом и первичную специализацию — как и хотела, по неонатологии. Но в итоге прошла вторую специализацию — реанимационную. К этому подвела сама жизнь:

— Пока училась, с четвертого курса я работала в ДРКБ медсестрой в отделении кардиореанимации, у Дениса Юрьевича Петрушенко. Уже хотелось какой-то финансовой самостоятельности, пора было и в медицинскую профессию входить, познавать на себе жизнь больницы. Место медсестры было только там. Отработала я там до конца учебы, и это был захватывающий опыт, я прикипела к этому делу, — вспоминает наша героиня.

Айгуль Айдаровна отчетливо вспоминает свои первые сутки на дежурстве в кардиореанимации: работали с очень тяжелым ребенком, случай был летальным. Девочка умерла, а молодая медсестра получила свое невеселое «боевое крещение».

— Эта девочка родилась с тяжелым пороком сердца, ее пытались спасти. Сразу после рождения ее забрали к нам, провели три операции, но ничего не вышло. В тот момент у меня и произошло первое осознание: не всех можно спасти.

И потом, уже учась в интернатуре, доктор поняла: ее больше тянет в сторону реанимации. Хотелось работать со сложными случаями, где нужно долго вести пациента, полноценно включаться в него. Поэтому и специализацию она проходила дважды: по неонатологии и по детской реанимации. Все это было здесь, в Перинатальном центре, тут она и осталась работать реаниматологом новорожденных.

Отработала я там до конца учебы, и это был захватывающий опыт, я прикипела к этому делу.

«Здесь держит в том числе и адреналин»

Реаниматолог — человек, который каждый день видит тонкую грань, отделяющую жизнь от смерти. Вместе со своими пациентами балансирует на ней и пытается вытянуть их «на светлую сторону». В нашем проекте было немало реаниматологов, и мы не раз слышали от них, что в этой профессии огромный дефицит кадров: здесь тяжело работать и морально, и физически. Эти врачи несут огромный груз ответственности. А каково нашей героине, хрупкой молодой женщине, работать реаниматологом новорожденных, спасать жизнь, огонек которой вот-вот норовит погаснуть, не успев даже толком зажечься?

— Если говорить откровенно, здесь держит в том числе и адреналин, — отвечает Айгуль Айдаровна. — Когда я в студенчестве работала в кардиореанимации, меня звали доктора, говорили: «Приходи потом к нам, нужны кадры, ты подходишь, мы тебя всему научим». Эльза Касимовна Зайнетдинова, доктор, которая очень многое мне дала, предлагала учиться у нее. Но я сказала: «Эльза Касимовна, я в жизни не буду, не смогу так работать, как вы. Сутками сгорать на работе мне не хочется, я хочу более размеренной жизни. Поэтому пойду специализироваться по неонатологии, работать со здоровыми детками». А когда проходила интернатуру, поняла, что мне этого очень не хватает. Динамики, интенсивной работы, адреналина — всего того, что делает реанимацию реанимацией. Кто-то идет заниматься экстремальными видами спорта, а кто-то, как я, черпает адреналин в работе. И знаете, когда я в отпуске, скучаю именно по этому ощущению.

Врачи, которые работают с самыми крошечными детьми, которые не могут ничего сказать, выразить, — особые специалисты. Наша героиня признается: работать с подросшими детьми, которые могут пожаловаться, показать, где у них болит, разговаривают, наверное, ей было бы сложнее. Неонатолог и реаниматолог новорожденных считывают состояние своих пациентов «по приборам», по внешним признакам, по совокупности клинических проявлений. И еще у этих врачей, как ни у кого другого, развита интуиция. В их специальности без нее просто никак.

Кто-то идет заниматься экстремальными видами спорта, а кто-то, как я, черпает адреналин в работе. И знаете, когда я в отпуске, скучаю именно по этому ощущению.

— Интуиция, опыт работы — все это имеет колоссальное значение в нашем деле. Первые пару лет, пока набирала свой опыт, я постоянно наблюдала за тем, как работают старшие коллеги, наши учителя, например Зульфия Рифовна Мухаметзянова, которая и вырастила из нас врачей. На ее интуиции мы работали первый год. Вроде бы смотришь на ребенка и думаешь: «По клиническим рекомендациям нужно делать так-то и так-то». А она подходит и говорит: «Послушай меня, я такое много раз видела и знаю, что это такое. Надо сделать по-другому». И в итоге оказывается права! — рассказывает наша героиня.

«Новорожденный ребенок — это всегда киндер-сюрприз»

Интенсивная терапия новорожденных полна сюрпризов, чаще — неприятных. Кроха еще не приспособлен к этому миру, он нестабилен. Его показатели могут измениться в любой момент, даже среди полного благополучия, и от таких неожиданностей не застрахован никто. Страшный сон неонатолога: розовый спокойный малыш с хорошими рефлексами и нормальным аппетитом вдруг за три часа откуда ни возьмись выдает септический шок. А у реаниматологов пациенты изначально не розовые, и до того, чтобы иметь хоть какой-то аппетит, им тоже далеко. Чего уж говорить о внезапных ухудшениях…

Если у взрослого человека мы знаем анамнез и хотя бы накопленные заболевания или предрасположенности к ним, то в случае новорожденного младенца мы не знаем, с чем он пришел в этот мир, какой у него был внутриутробный ресурс.

Поэтому, разговаривая с мамами своих пациентов, реаниматологи новорожденных избегают обнадеживающих формулировок.

— Мама спрашивает: «А какая динамика? Когда выпишут из реанимации? Когда ребенок начнет самостоятельно дышать и сможет есть не через зонд?» Мы всегда отвечаем: «Новорожденный ребенок — это всегда киндер-сюрприз». Если у взрослого человека мы знаем анамнез и хотя бы накопленные заболевания или предрасположенности к ним, то в случае новорожденного младенца мы не знаем, с чем он пришел в этот мир, какой у него был внутриутробный ресурс, — объясняет Айгуль Айдаровна.

Поэтому два ребенка, родившиеся на одном и том же сроке, с одним и тем же весом могут показывать себя в реанимации кардинально по-разному. Просто один из них получил сильный внутриутробный ресурс, который поддерживает его в выхаживании, а второй — нет…

Итак, неонатологи и реаниматологи никогда не знают заранее, с чем имеют дело. А их маленькие пациенты слишком часто игнорируют учебники и тех, кто их написал. Именно поэтому интуиция и накопленный опыт так важны в работе: экстраполируя уже пережитые и проведенные случаи на имеющийся, доктор учится справляться с ситуацией и не теряет уверенности, даже если все развивается «не по букварю».

Айгуль Айдаровна признается: она все еще считает себя молодым доктором. И учится, учится у старших коллег. Задает им вопросы, причем замечает за собой:

— В первый год мне казалось, что тут все понятно и что я четко знаю, когда нужно идти к старшим коллегам за помощью. А теперь, через 6 лет, я все чаще понимаю, что мне ничего непонятно, и лучше перестраховаться, посоветоваться. Чем больше узнаешь, тем больше понимаешь, сколько тебе еще предстоит узнать.

В общем, строго по Сократу: «Я знаю, что ничего не знаю». Но это свойство каждого нормального врача: самоуверенность — злейший враг медика.

«Если ребенок родился живой — мы должны попытаться его выходить»

Реаниматология новорожденных развивается с каждым годом, меняются подходы к выхаживанию детей. Теперь, когда врачи могут спасать даже 22-недельных новорожденных, разрастается и реанимационное отделение в Перинатальном центре. Потому что все дети, выживающие в сильно преждевременных родах, становятся пациентами реаниматологов. В реанимации их состояние стабилизируют, дожидаются момента, когда малыши начинают самостоятельно дышать и держать устойчивые параметры сердцебиения, температуры и давления, когда минует опасность для жизни. Это может длиться долгими неделями, а то и месяцами. Чем меньше масса ребенка, тем, скорее всего, дольше он будет находиться в реанимации. Потом стабилизированного пациента переводят дальше по системе маршрутизации — он отправляется крепнуть дальше, в отделение патологии новорожденных.

— Когда я пришла работать, уже действовал приказ, что выхаживаются новорожденные дети, родившиеся на сроке от 22 недель, с признаками живорождения. Независимо от того, какая у него масса, если он родился живой — мы должны попытаться его выходить, — говорит доктор.

Реанимация детей, которые родились на таком маленьком сроке, — процесс сложный не только в физическом плане. С огромной вероятностью такой уровень недоношенности не даст малышу полноценно окрепнуть, и риск инвалидизации в дальнейшем очень велик. Очень вероятны впоследствии и проблемы со зрением, и неврологические нарушения, и проблемы функционирования систем органов, и скелетное недоразвитие… Но наука идет вперед, и все больше глубоко недоношенных детей выходят на этап дальнейшего роста относительно благополучными, обещая в будущем вполне приличное качество жизни.

Айгуль Айдаровна вспоминает один из недавних благополучных случаев. Нынешним летом на сроке 27 недель в Перинатальном центре родился малыш. Появился он на свет совсем маленьким — массой в 470 граммов. Но поскольку большая часть его систем успела созреть (вот только вырасти не успела), в реанимационном выхаживании очень хорошо себя показал. Потом благополучно перевелся в ДРКБ, причем неврологически он вполне неплох, и врачи ожидают, что его ждет обычная, здоровая жизнь.

— Родители нередко присылают нам фотографии своих детей через год, через два после того, как они переводятся от нас на дальнейшее лечение. И мы вспоминаем, какие это были тяжелые пациенты, как мы переживали за их жизни и не знали, что будет с ними дальше. И если мы видим на фото сильные неврологические нарушения, то нам, конечно, становится очень грустно. Но ведь следом приходят другие фотографии — тех детей, которые здоровы! Ради этого мы и работаем, — говорит доктор.

Родители нередко присылают нам фотографии своих детей через год, через два после того, как они переводятся от нас на дальнейшее лечение.

«Он не может тебе сказать, что ему больно. Ты должен сам об этом подумать»

Сильно недоношенные малыши, весом меньше 1 килограмма, которые лежат в кювезах, очень хрупкие и чувствительные. Врачи стараются лишний раз их не трогать — каждое прикосновение доставляет им физическую боль. Айгуль Айдаровна говорит, что это доказано исследованиями. Ведь на этом этапе развития кроха должен быть еще в животе у мамы, мягко плавать во внутриутробной жидкости и не соприкасаться с твердыми предметами. Его сенсорная система еще не готова к внешнему миру:

— С ними нужно работать максимально мягко, стараясь минимизировать тактильный контакт с телом. Конечно, по жизненным показаниям мы должны брать у них анализы и проводить процедуры. Но все происходит с величайшей осторожностью. У нас очень сильный сестринский персонал, медсестры строго соблюдают все, что нужно: тишина, темнота, минимум прикосновений, при этом — максимум заботы. Каждая смена подгузников — ювелирная работа. Ведь важно не приносить дискомфорт ребенку в процессе выхаживания. Он ведь не может тебе сказать о том, что ему больно. Ты должен сам об этом подумать.

Питаются такие крохи через зонд, но если малыш весит больше двух килограммов и его состояние позволяет — ему предлагается соска. Те, кто уже могут питаться через соску и усваивать пищу, как правило, уже готовы передвигаться из реанимации дальше. Это один из признаков того, что самая большая опасность миновала, малыш стабилен.

Уже ближе к выписке из реанимации и переводу в другие отделения, когда ребенок уже достаточно окреп и подрос, врачи очень приветствуют его тактильный контакт с мамой. Если состояние малыша позволяет, его кладут к маме на грудь на некоторое время: контакт «кожа к коже» по «методу кенгуру» может стать дополнительным фактором выхаживания. Ребенок чувствует сердцебиение матери, обогащается от нее специфической микрофлорой, получает тепло и, как бы «немедицински» это ни звучало, любовь. Правда, мама при этом должна быть эмоционально стабильна: если она постоянно плачет, лучше с ребенком не контактировать, потому что ее настроение он «ловит» не хуже, чем радиоприемник.

«У меня есть мечта отучиться на перинатального психолога»

Еще одна особенность работы реаниматолога новорожденных — ежедневное общение с мамами своих пациентов. Айгуль Айдаровна признается:

— У меня даже есть мечта отучиться на перинатального психолога. Потому что очень важно уметь подобрать правильные слова, чтобы у женщины не опустились руки. Ведь мы исходим из того, что каждый поступающий к нам ребенок — плод долгожданной, желанной беременности. Но окончилась она не так, как планировала мама. Поэтому нужно найти слова, прежде всего, чтобы успокоить ее прямо сейчас. Чтобы она поняла: сначала нужно привести в порядок себя, чтобы потом уметь помочь своему ребенку. Очень важно разговаривать правильно, давать ей верную установку.

Говорить с матерью, ребенок которой на грани жизни и смерти, — задача непростая. Но и в этом тоже состоит ежедневная работа Айгуль Айдаровны. На вопрос, выживет малыш или нет, реаниматолог не может ответить ни утвердительно, ни отрицательно. Но доктор стремится все объяснить и настроить женщину на борьбу.

И конечно, мама спрашивает, что будет с ее ребенком дальше, если он выживет. И тут от доктора тоже зависит очень многое. Даже если медики видят впереди неврологический дефицит, долгую реабилитацию или иные трудности — донести все это до матери можно очень по-разному. «Впереди тяжелая неврология, ничего хорошего, конечно». Или: «Будет неврологический дефицит, но сейчас очень развита реабилитация, есть много хороших возможностей». Разница между этими словесными формулами огромна.

Задача медиков — настроить родителей на то, что нельзя опускать руки. Доктор рассказывает: можно пройти все этапы реабилитации и выйти на неплохой уровень жизни с этими малышами. Ведь организм ребенка очень пластичен, у него огромные компенсаторные способности. Сколько случаев было, когда не оставалось неврологического дефицита даже при сильной недоношенности! Никто не может предсказать, как будет восстанавливаться и развиваться каждый конкретный ребенок. Поэтому маме нужно бороться. И первый, кто ее на это «заряжает» и честно объясняет, что происходит, — детский реаниматолог.

Мы исходим из того, что каждый поступающий к нам ребенок — плод долгожданной, желанной беременности. Но окончилась она не так, как планировала мама. Поэтому нужно найти слова, прежде всего, чтобы успокоить ее прямо сейчас.

Кстати, посещают реанимацию и папы — их тут статистически гораздо меньше, чем мам, но медики встречаются и с ними.

— Бывает такой большой, грозный папочка, ему кювез с малышом открывают, а он смотрит на него и начинает плакать. Вот тут я не знаю, что делать, — говорит доктор. — Как успокоить женщину — знаю. А мужчину — нет. Папы бывают разные. Их тут процент небольшой — видимо, менталитет у нас такой, что за ребенка отвечает мама. Но есть очень вовлеченные, ответственные и деятельные, и нас это всегда радует.

«Каждого ребенка мы пропускаем через себя»

— При этом разговоре мы сами не можем оставаться безучастными, — признается наша героиня. — Мы переживаем тоже. Как бы банально это ни звучало, но каждого ребенка мы пропускаем через себя. Приходишь домой, ложишься спать — и полночи анализируешь, все ли ты сделала правильно и что могла сделать еще. Если здесь остался тяжелый малыш, ты дома всю ночь мониторишь наши чаты в WhatsApp, куда дежурные коллеги могут скинуть оперативную информацию. И если видишь, что твоему пациенту перелили кровь или у него ухудшились показатели, уже до утра не спишь и думаешь, как с этим быть.

Разные мамы реагируют на происходящее по-разному. Есть очень осознанные женщины, активные, настроенные бороться и вырывать своих детей из лап болезни. Они внимательно прислушиваются к докторам, в полной мере сотрудничают с ними. А есть те, кто даже не вполне понимает, что вообще произошло. Да и не хотят понимать. Такие мамы склонны обвинять в случившемся врачей. Врачи говорят: винить женщину сложно, ведь она переживает очень страшное время в своей жизни.

— Она находится в тяжелой ситуации. И имеет право на любые эмоции, в том числе на негативные. Конечно, иногда обидно. Мы здесь выгораем, мы здесь просто сгораем! Поэтому да, обидно. Да, тяжело. Иногда, после особенно тяжелого дежурства думаешь: «Больше не хочу. Надо уходить». Но когда начинаешь думать, где ты хочешь состояться, понимаешь, что только здесь. Начинаю анализировать: «А что я еще хочу в этой жизни?» Видите, до сих пор не придумала, — улыбается доктор.

Опасения врачей вызывает нежелание некоторых мам вникать в медицинские особенности выхаживания и дальнейшей реабилитации ребенка. Есть женщины, которые надеются на природу, которая «знает лучше». А есть те, кто решает не бороться, потому что считают это бессмысленным. И после выписки из детской больницы увозят детей домой, не тратя усилий на их дальнейшую реабилитацию. Между тем на кону стоит качество жизни человека в будущем. И вовлеченность, и ответственность, и грамотное отношение родителей к процессу — чуть ли не главный фактор, определяющий это качество.

Конечно, иногда обидно. Мы здесь выгораем, мы здесь просто сгораем! Поэтому да, обидно. Да, тяжело.

«Грамотная медсестра — залог успеха нашего отделения»

День у перинатального реаниматолога проходит очень быстро: рано утром Айгуль Айдаровна прибегает в отделение, и начинается круговерть: нужно обежать всех своих пациентов (а на одного врача их сегодня приходится в среднем больше десяти), проверить показания, скорректировать назначения. Регулярно продолжается и прием новых малышей. Как правило, перинатальные реаниматологи бывают предупреждены о том, что в Центре будут родоразрешать сложную беременность, и ждут таких родов во всеоружии. Но бывают и сюрпризы, когда в РКБ внепланово привозят женщин с преждевременными родами — в жизни случается всякое, а беременность — процесс непредсказуемый.

— Мне кажется, я, придя в отделение, успеваю моргнуть пару раз — как уже наступает обеденное время. А потом — окончание рабочего дня. Но мы не уходим домой по будильнику: работаем так долго, как этого требуют наши маленькие пациенты. Остаемся допоздна, если нужно стабилизировать ребенка. Мы регулярно задерживаемся на работе, без этого не получается, — рассказывает Айгуль Айдаровна.

Сегодня на попечении нашей героини 13 детей, по каждому из них она должна в каждый момент времени знать полную картину. Со временем к такому ритму и объему оперативной информации привыкаешь, но поначалу, признается доктор, было нелегко.

— Когда такая нагрузка на врача — очень важно то, какие медсестры работают в отделении с детьми. Они на переднем фронте работы. Мы всегда доверяем медсестре. Она видит ребенка намного больше, чем мы. И если медсестра подходит ко мне и говорит, что ей не нравится состояние ребенка, я иду смотреть, что с ним не так, даже если на мониторе картина вполне благостная. Потому что медсестра с ним на протяжении суток: она видит, как меняются его кожные покровы, как он дышит, как он кушает, что у него в памперсе. И если ее что-то обеспокоило, это повод для врача присмотреться к ситуации. Грамотная медсестра — залог успеха нашего отделения. На них огромная нагрузка, конечно. У нас остаются работать самые стойкие, — объясняет наша героиня.

«Иногда после неудачной реанимации ты вдали от всех плачешь»

В каждой реанимации умирают люди. Это не секрет, врачи не боги. Теряют пациентов и реаниматологи новорожденных. Ведь параллельно с тем, как сдвигается срок выхаживания, растет и количество самых слабых малышей, тех, кто совсем не успел подготовиться к жизни. И несмотря на то, что технологии спасения таких новорожденных совершенствуются с каждым днем, все равно «вытащить» удается не всех.

— Это тяжело, — признается Айгуль Айдаровна. — Нам, как лечащим докторам, это очень тяжело. Представьте: ты неделю, две, три тянул этого ребенка. Прикипел к нему. И он все равно «уходит». Ты переживаешь сам. Сообщаешь о смерти его маме (этого не сделает за тебя никто, ты была лечащим врачом). Готовишь сопроводительные бумаги. Читаешь протокол вскрытия... Но это часть нашей работы, мы должны и это делать. Иногда после неудачной реанимации ты где-то тихонечко, вдали от всех, идешь и плачешь. Но ты не можешь плакать вместе с родителями твоего умершего пациента. А если представишь себе, как чувствуют себя сейчас они, то тебе становится совсем плохо. Но говоришь себе мантру: «Всех спасти невозможно». Стараешься себя чем-то утешить. И идешь работать дальше.

«Не вижу себя в другой профессии»

Но все-таки реанимация — это про жизнь, а не про смерть. Здесь, в Перинатальном центре, новую жизнь подхватывают и бережно сохраняют. Каждый маленький человек — предмет заботы десятков людей, и на переднем фронте в этой битве — лечащий врач.

Айгуль Айдаровна признается, что она агностик и не относится ни к одной из религиозных конфессий. Но в самые сложные моменты почему-то где-то глубоко в душе начинает просить у высшей силы: «Если ты есть, помоги спасти этого ребенка». При всем этом наша героиня уверена: не от врача зависит успех реанимации. Не медик это решает, а целый комплекс факторов, которые определяют жизнеспособность маленького человека. Доктор здесь становится только проводником: применяет все свои знания, все свои усилия, добросовестно и старательно использует все шансы.

У Айгуль Айдаровны двое детей: дочке 6 лет, сыну 3 годика. Доктор каждый раз выходила из декрета, едва малышам исполнялся год. А за эту возможность она благодарит свою маму, которая помогает с детьми, и мужа, который поддерживает ее во всем и тоже очень вовлечен в воспитание малышей.

Я очень люблю малышей. У моих двоих детей самый любимый для меня возраст был именно младенческий.

На наш традиционный вопрос о том, что держит доктора в этой сложной сфере, ради чего она здесь, Айгуль Айдаровна отвечает:

— Я не вижу себя в другой профессии. Вообще, в принципе. Я здесь, потому что мне нравится эта работа. В ней можно получать новые знания практически ежедневно. Эта специальность быстро развивается. Всегда что-то добавляется в принципах выхаживания. Способы улучшаются, появляется новое оборудование. И еще я очень люблю малышей. У моих двоих детей самый любимый для меня возраст был именно младенческий. Мы с коллегами здесь в первую очередь для того, чтобы делать свой мир лучше. Наверное, у каждого свое предназначение. И мы видим свое призвание именно в этом!