Дряблов сам «остановил фабрику и делать не велел», чтобы рабочие «вовсе разорены были»

III. Процесс суконщиков в Сенате в 1742 г.

Стойкость и организованность рабочих во время забастовки 1741 г. внушили и сознание придерживаться более твердой тактики в судебном процессе против Дряблова. Конечно, со стороны последнего было приложено много стараний, чтобы информировать правительство как можно подробнее о «злодействах» рабочих, чтобы так или иначе избыть ответственность за недовыработку сукна. Но и рабочие, в лице своих руководителей и ходатаев по судебным делам, воспользовались прекрасно возобновлением работ на фабрике и подали новую челобитную на «фабриканта» в Кабинет ее величества, минуя все остальные инстанции. На этой челобитной нам и надо сейчас сосредоточить внимание, т. к. она дает не только новый материал, но в ней формулированы и новые требования рабочих, оформившиеся в результате забастовочного движения.

Челобитная подана была от имени Род. Иванова, Андр. Иванова сына Цыплехина и Григ. Горчакова не позднее как в первых числах мая месяца 1741 г., т. к. 12 мая она была прислана в Кабинет «от е. и. высочества», а 22-го числа была уже наложена резолюция. В первых строках указывается на невыполнение администрацией указа Коммерц-Коллегии от 20 декабря 1740 г.: «через происк и злобу содержателя А. Дряблова, изо взятков как Казанская Губ. Канцелярия, так и определенные адмиралтийские офицеры по отъезд наш из Казани, никакого следствопроизвождения и указного по силе в. и. в. прав и указов решения не учинили, чего ради, по данному от них нам, нижайшим, заручному выбору, всенижайше и всепокорно просят... учинить в Кабинете в. и. в. всемилостивейшую резолюцию». Через военную коллегию «по происку содержателя А. Дряблова» во все центральные органы пошли сведения, что рабочие «чинят противности и учинились указом ослушны» и в прядении шерсти стали делать хуже, а потом-де с той фабрики все разбежались, от чего в сукнах учинилась крайняя остановка». Вследствие этого, по сведениям из Казанской Губ. Канцелярии, будто бы Коммерц-Коллегия распорядилась «более 1000 человек всех при собрании наказать плетьми нещадно, а нас, нижайших просителей, наивящше наказать же, дабы-де впредь на него, Дряблова, просителей не было», а если будут жалобы и после, то и принимать их не велено. Всего этого Дряблов добился в Губ. Канцелярии и Коммерц-Коллегии через поверенного своего А. Ускова происком своим, «надеясь на свой происк и многое богатство», и этим происком: приводит рабочих «в крайнее разорение» так, как «в деле значит», не отдает заработанные деньги, с прошлого 736 г., которых наберется более 15000», всегда, приезжая на фабрику, «мучит кошками безвинно», по «ложному и умышленному представлению» Дряблова многие сосланы на каторжные работы, всего 21 человек, «дабы на него, Дряблова, просьбы никакой не происходило, да и другим бы впредь был страх»; все это делалось губернским начальством «через взятки и происк его, Дряблова». Что же касается обвинения рабочих, что они «своевольно от фабрики отлучились», челобитная называет это «злодейски умышленным» представлением Дряблова, желавшего разорить рабочих и с этой целью не остановившегося перед клеветой. На самом деле, как только пришел указ о следствии из Коммерц-Коллегии, Дряблов сам «остановил фабрику и делать не велел», чтобы рабочие «вовсе разорены были»; поэтому-де «видя себя пришедша в крайнее разорение, что с женами и детьми пропитаться чем не имеем, того ради не вытерпя горести своей, принуждены итти в работу и кормиться работой своею, а он, Дряблов, написал в этом своем представлении напрасно».

Мы ознакомились с фактами, вызвавшими новое челобитье рабочих. Они устанавливают непроходимую волокиту в правительственных учреждениях губернии, в которых Дряблов «взятками» купил всех чиновников, не исключая губернатора. Чем же иначе можно объяснить, что губернатор буква в букву переписывал дрябловские сообщения или сообщения, сфабрикованные другими чиновниками и офицерами со слов Дряблова и его «поверенных» и приказчиков, для Коммерц и Военной Коллегии. Чем же иначе можно объяснить готовность губернатора в апреле месяце «наказать плетьми нещадно» более 1000 человек, когда об этом даже и распоряжения не было. В этом рабочие были совершенно правы, как и в том, что «напрасно», «по проискам» и «за взятки» сослан был на каторгу 21 человек.

В острые моменты классовой борьбы предприниматель не разбирает средств этой борьбы и домогается своего всеми доступными для него способами. А взятки и происк среди них стоят прежде всего. Но в вопросе о длительном прекращении работ неправы были и челобитчики. Дряблов мог остановить фабрику на короткое время, это — вполне допустимо. Но и рабочие ведь объявили забастовку, и на работу их не могли загнать ни маленькие, ни большие военные отряды, которые не жалели плетей и высекли хоть не 1000 человек, а раз в 10, пожалуй, меньше, но все же работы до мая месяца могли только чуть возобновиться и то на короткое время при незначительном количестве рабочих и особенно мастеров. Вполне допустимо, что остановкой работ на время следствия Дряблов хотел припугнуть рабочих, но сильно проиграл на этом, вызвав четырехмесячную забастовку.

Чего же просили челобитчики в результате этой информации? Конечно, не только указа о возобновлении следствия. «Мастеровые люди всенижайше и. вел. слезно просят, дабы повелено было оную фабрику от него, Дряблова, отрешить, а поручить казанскому гостинной сотни купцу Борису Пушникову, который у себя капитал имеет не меньше его, Дряблова, и содержать может. К тому же, при оной фабрике он, Пушников, был и прежде в компании с купцом Ив. Микляевым; а ежели он, Дряблов, от той фабрики отрешен не будет, то наивящше по злобе и по происку его может воспоследовать, что мы, нижайшие, в конец разорены и многие в ссылки сосланы будут, ибо мы, нижайшие, как выше показано, ему, Дряблову, отданы в его руки и что хочет, то учинит». Кроме того просили они: 1) возвратить на работу сосланных в каторжные работы мастеров; 2) поручить следствие по их делу другому составу, а именно, советнику Адмиралтейской Коллегии А. Баранчееву и канцеляристу Вас. Высоцкому, т. к. «оной следствие учинит не изо взятков, но по силе в. и. в. указов»; 3) следственное дело на решение внести в Кабинет ее величества, чтобы Дряблову отрезан был путь к его «злокозненным проискам»; 4) взыскать с Дряблова заработные деньги с 1736 г.; 5) в отмену распоряжения Коммерц-Коллегии, по представлению Дряблова без указа в ссылки де ссылать, «понеже он, Дряблов, не проча тое фабрику, чтобы она была в добром и порядочном содержании, может многих представлять к ссылке в каторжную работу», и, наконец, 6) впредь платить ткачам по 6 коп. с аршина сукна и всем прочим — «как было при Микляеве и его жене».

Ясно, что целый ряд новых требований рабочих явился в результате описанной забастовки. Отвод Дряблова от фабрики и местных чиновников от следствия следует особенно подчеркнуть. Подобного рода «просьбы» посессионных рабочих были новостью для центрального правительства в это время, и казанские суконщики были первыми инициаторами. Позже, в конце 50-х и в 60-х годах такие явления наблюдались на заводах Репнина, Демидова и Твердышева, но в начале 40-х годов ничего подобного не наблюдалось даже там, где волнения были более острые и более продолжительные.

22 мая 1741 г. на этом челобитьи была сделана такая резолюция: «велеть взять из Коммерц-Коллегии имеющееся о тех мастеровых людях дело и о всем против оного прошения рассмотри, надлежащее решение учинить, как указы повелевают по сущей справедливости, безо всякой норовки и послабления в непродолжительном времени, дабы оные челобитчики, ежели подлинно так с ними означенный фабрикант Дряблов поступает, как они объявляют, не токмо от того были обронены и защищены и заработные деньги сполна им заплачены, и сосланные по нападкам его в ссылки освобождены, но и оному Дряблову то упущено не осталось, и какое об оном решение учинено будет, о том в Кабинет е. и. в. сообщить письменно». Эта резолюция, за подписью ген.-рекетм. кн. Ф. Щербатова, вместе с челобитной была направлена в Сенат. Сенат зашевелился, так как только через 11/2 месяца он отправил запрос о деле в Коммерц-Коллегию. Через 10 дней, 7 июля 1741 г., «экстракт» из Коллегии был уже отправлен в Сенат. Этим, можно сказать, вся сенатская прыть и ограничилась, т. к. дело попало в «очередь» и рассмотрению подверглось через год слишком. Но челобитчики были довольны резолюцией, которая знаменовала, что и после забастовки «дело не пропало совсем и можно было ожидать и полного его завершения, т.к. следствие велено вести по последней челобитной. Ходоки приложили все усилия, чтобы оно не попало под сукно, и время от времени добавляли к нему новый «материал», который в изобилии доставлялся с места, из Казани, где Дряблов все еще свирепствовал, узнав, что главари снова «сбежали» в Петербург жаловаться на своего «фабриканта».

Так, в челобитной от 13 июля 1741 г. Родион Иванов пишет, что Дряблов, не удовольствуясь прежними своими на нас разорениями и крайними обидами, по отъезде нашем из Казани... по злобе своей, взяв многое число гарнизонных солдат, тех мастеровых людей многих сек без всякого милосердия батожьем, принуждая их подписаться, дабы оные мастеровые люди заработные деньги от него получали только по 5 коп. с аршина, а по 2 копейки с фунта, за которым его, Дряблова, мучением иные из тех мастеровых людей, не вытерпя несносных его побой, по той цене брать подписались, а которые не подписались, из оных иные, по представлению его, Дряблова, к ссылке на каторгу содержатся в казанской тюрьме». Лишний раз приходится подчеркнуть удивительную солидарность рабочих. Если им и пришлось прекратить забастовку, то не для того, чтобы подчиниться предпринимателю; только батогами он мог добиться подписки части рабочих получать по 5 коп. с аршина, а некоторых не сломили не только батоги, но и перспектива отправки в каторжные работы. Вполне возможно предполагать, что такая стойкость определялась хорошей информацией об успешном проведении в Петербурге последней челобитной.

В заключение Иванов сообщил, что все представительство рабочих, явившееся в столицу в числе 13 человек, из списков фабричных рабочих исключено. «Дряблов, уведав, что мы... от той фабрики на него просили, всего 13 человек, признав свою вину, не зная, чем убеждать, из именного тех мастеровых людей списку выключив, от фабрики отрешил, а мы в оправдание на то себе имеем точные от всех мастеровых людей подписки с таким показанием, что мы... к мастерству весьма достойны и многого мастерства произошли и обучили многих учеников, отчего-де та фабрика за отрешением нас в деле имеет быть в остановке». Челобитная характеризует распоряжение Дряблова об отчислении от фабрики Иванова с товарищами как факт бессилия и, пожалуй, злобы фабриканта; нам представляется здесь некоторое сгущение красок с целью произвести большее впечатление. О бессилии или признании своей вины Дряблов еще не думал. Много у него было еще возможностей и средств борьбы с рабочими, и «отрешение» зачинщиков всевозможных беспорядков было лишь ближайшей и совершенно доступной мерой. Но, несомненно, с новой челобитной 1741 г. Дряблову выпало много хлопот и «разорения»; «фабрикант» беспокоился и за поставку сукна, и за процесс, и из-за рабочих, которых силой приходилось заставлять получать пятаки, и, конечно, не мог лишить себя хоть некоторого удовольствия и удовлетворения, полученного от «отрешения» от фабрики зачинщиков всех «противностей». Эта челобитная заканчивается просьбой «определить им кормовые деньги» и «освободить» из тюрьмы мастеров, предназначенных в ссылку.

В августе не видно никакого движения в этом «деле», а в сентябре синодальный копиист уже начисто переписал новую челобитную уже в Сенат, в которой Родион Иванов указывает, что Дряблов терроризует работных людей на фабрике, распространяя и нелепые слухи: «изуграживает тем, что-де ваши просители, Род. Иванов с товарищи, сечены кнутом и, вырвав ноздри, посланы на каторгу, а потом, призвав всех мастеровых людей, взяв с собою конвой гарнизонных солдат с майором Гориным и поручиком Ив. Суворовым, принуждая подписаться, чтоб на него, Дряблова, в тех его обидах и разорениях не просить, и сек без всякого милосердия вторично за посланным к нему из Гос. Коммерц-Коллегии указом и по битью велел подымать за волосы, посматривал, что жив или нет, и потом наиболее велел бить до смерти, говоря, о том я-де в ответе, от которых его нестерпимых побой многое число разбежалось, из которых и сюда пришло три человека, о чем для действительного на него, Дряблова, доказательства повелено было битые места осмотреть и описать. Притом же известен имеющийся при той фабрике священник Антон Петров, который от таких его побой лежащих в болезни многих исповедовал и причащал, а в тех побоях и в подписке велел подписаться, что будто он, Дряблов, обид и налог не чинил и в каторгу напрасно не ссылал, а будто бы ссылал по важным делам». Эта челобитная с такими данными против Дряблова свидетельствует, что последний дал волю свою зверским инстинктам, чтобы как-нибудь сохранить свой авторитет и доказать свою мощь и безнаказанность. Но исполосованные плетьми беглецы произвели и в столице соответствующее впечатление: освидетельствованные, они могли всего нагляднее доказать издевательство над рабочими предпринимателя, не говоря уже о том, что в запасе оставался еще один свидетель, напутствовавший изувеченных, конечно, в «царство небесное». Но подобное издевательство переходило в хроническое, если рабочий после избиения, излечившись, мог стать на работу. В той же челобитной читаем: «Злобствуя на то наше челобитье старших мастеров, которые с начала той фабрики были, из настоящих мест вывел и употребляет на детских работах, отчего пропитание иметь и быть им на тех работах никак невозможно». Все это как нельзя лучше защищало позиции рабочих даже от нападков тех сенаторских зубров, которые в зарвавшемся купце узнавали самих себя. Но уже тот факт, что все это присоединялось к следственному делу, говорил за то, что Сенат, выполняя директиву Кабинета е. в., может быть и не пройдет мимо этих вопиющих фактов издевательства и своеволия «фабриканта»-купца (а не дворянина). Эта надежда подкрепляла настойчивость ходоков-рабочих и помогала переносить всевозможные лишения.

А еще больше окрепла эта надежда, когда Сенат «снизошел» к положению беглого каторжника, суконного мастера Федора Степанова, который после пятилетнего пребывания на каторжных работах покинул их и явился в Сенат просить помилования. Это был один из десятка сосланных Дрябловым в 1737 г. Подал он челобитную в сентябре же месяце и не без активного содействия Родиона Иванова. До решения дела Ф. Степанов сидел «под караулом»; но через три месяца (по сенатскому «календарю» это, конечно, не так много) назначено было рассмотрение его дела и вынесено такое решение 23 декабря 1741 г. «Ту его вину, за что он послан был в ссылку и что с дороги из-за конвою бежал, отпустить и из-под караулу освободить и быть ему до решения с помянутым содержателем Дрябловым дела на другой фабрике». В этом решении заключался такой прорыв фронта неприязни к рабочему классу в Сенате, который не прошел бесследно как среди рабочих, так и для самого Дряблова, заметившего в этом факте весьма неблагополучный для себя симптом и решившего всеми силами приналечь на это «дело», чтоб его не проиграть окончательно. Надо сказать, что имела свое значение и смена правительственной политики. Дворцовый переворот 1741 г. ознаменован был смягчением участи пострадавших во времена «бироновщины», издан был манифест об амнистии, дворянство после переворота почувствовало крепкую почву под ногами и на первых порах непрочь было заняться «милостивыми» делами по отношению даже к угнетенным бироновским режимом «работным людям». Только этим и можно объяснить получение свободы Ф. Степановым и отсутствие преследований по отношению к другим рабочим, сбежавшим с каторжных работ и явившимся в Казань; таковыми были Григорий Авдеев и известный нам инициатор первой забастовки на фабрике Дряблова Петр Бабенышев. Указанные обстоятельства и возвращение с каторги упомянутых лиц подняли дух у фабричных рабочих. В феврале 1742 г. Дряблов в своем челобитье в Сенат просит не верить показаниям Родиона Иванова и принять меры к прекращению связи его с рабочими фабрики, т. к. от этого фабричные плохо работают. Родион Иванов все время письмами агитирует, чтобы рабочие оказывали фабриканту «непослушание». Эта агитация не остается без ответа, особенно после возвращения с каторги Авдеева и Бабенышева. «А прошлого генваря 17 дня из вышеписанных беглых суконщиков из Петербурга явился Григорий Авдеев, Петр Бабенышев и паки, уже третично той моей фабрики работных людей возмутили и учинили неведомо для чего со всех суконщиков денежный сбор». Долго не знал Иванов об этой челобитной Дряблова; видимо, по ней производилось следствие, которое, однако, не дало никаких результатов. Фабрика все же функционировала без перерывов. Между тем через своего поверенного в Петербурге Дряблов мог знать и узнавал, что против него собирается громадный и неопровержимый материал. Чтобы так или иначе снизить его удельный вес, Дряблов обратился и к клевете, написав в своей челобитной о третьем возмущении рабочих. Но это не была уже забастовка, все «возмущение» выразилось не только в сборе денег для пропитания петербургской делегации, которая была к этому времени довольно многочисленной. И только в июне месяце 1742 г. Род. Иванов подал протест на февральскую челобитную Дряблова, опровергнув в нем указания Дряблова о каком-либо возмущении рабочих, а вместе с тем и о расширении суконного дела, чем надумал щегольнуть Дряблов; Р.Иванов особенно подчеркнул то, что Дряблов «привел фабрику в самую гибель и крайнее разорение». В действительности Дряблову не удалось ошельмовать перед Сенатом и Р. Иванова, т. к. последний как раз в феврале же месяце 1743 г. представил доверенность на ведение судебного дела против предпринимателя за руками 145 ткачей, 53 скребальщиков, 77 картельщиков и 114 прядильщиков, т. е. почти от 400 цеховых рабочих, составлявших главное рабочее ядро суконной фабрики».

Гораздо большее значение имела челобитная ткачей П. Иванова, Б. Дмитриева, И.Н. Ускова, А. Иванова, А. Федорова, В.С. Козлова, И. Прокофьева и Ф. Степанова, поданная ими в Сенат в апреле месяце 1742 г. «Прошедшего марта 12 дня 742 г. чрез происк его Дряблова, Казанская Губернская Канцелярия прислала к нам на тое фабрику горнодеров 6 человек для взятья мастеровых людей из-за работы в помянутую канцелярию». Взятыми оказались С.П. Усков, Я.Г. Осланчеев, П.В. Криворотов, И.П. Мазраков, Ф.Т. Бочкарев и Г.А. Горчаков: последний недавно лишь приехал из Петербурга за деньгами, собранными «на пропитание» делегации и на «прочие расходы». Повидимому! этот сбор денег и вызвал арест шести рабочих. Арестованных с завязанными назад руками отвели в Губернскую Канцелярию, откуда их, «заклепав в глухие кандалы и не исследовав об их достоинстве и воздержании сторонними и той фабрики людьми», положившись «на его ложное, Дряблова, представление, повезли в отдаленные городы в каторжную работу, а куды неизвестно». Среди рабочих началась паника, в результате которой «с помянутой фабрики бежало человек 40 и больше». Однако арестом шести человек дело не ограничилось. Часа три спустя после ареста указанных лиц, шестеро «горнодеров» снова появились и вошли, по словам челобитчиков, «в домы наши и к прочим мастеровым людем для иску показанных собираемых помянутым Горчаковым на пропитание с нас денег»; «горнодеры по обыску в домах у чуланов и сундуков отбивали замки, отчего учинилась немалая нам Обида». Но и это еще не все. «Да оной же Дряблов, захватя на фабрику жен наших, содержит в больших чепях безвинно, в том числе иные имеются и чреватые, и морит их гладом». Эта челобитная свидетельствует, что фабрикант не на шутку рассердился на рабочих и не упустил лишнего случая, чтобы нанести еще чувствительный удар рабочим. Он не только подверг аресту несколько человек для ссылки на каторгу, в чем ему с усердием помогала и содействовала губернская администрация, но руками тех же «горнодеров» он раскрыл сундуки и чуланы с барахлом рабочих и даже запер на фабрике в качестве заложниц жен рабочих, заковав и их в цепи, как крупных преступников. Издевательства Дряблова над своими подчиненными достигли своего апогея и наибольшей виртуозности. Видимо, информация его поверенного из Петербурга не внушала никаких надежд на столь же успешное «решение» дела суконщиков, как оно им было «подготовлено» в Губернской Канцелярии и Коммерц-Коллегии в 1737 и 1738 годах. «Фабрикан» продолжал неистовствовать, а рабочие продолжали настоятельно просить Сенат отрешить Дряблова от фабрики и передать ее купцу Пушникову, освободить от каторжных работ и вернуть на фабрику как бывших в каторге, так и беглых.

Со времени этой челобитной прошло еще чуть не полгода, обе тяжущиеся стороны успели еще подать по одной челобитной, которые мы рассмотрели несколько выше, и лишь 17 августа 1742 г. Сенат закончил рассмотрение дела и вынес свое решение. Это решение почти всецело было в пользу рабочих. С ним нам и нужно ознакомиться. Первый пункт устанавливает размер заработной платы и вытекающие отсюда последствия: «заработные деньги впредь до указу давать против того, как оная была в казенном содержании при вице-губернаторе Кудрявцеве и потом при содержателе Микляеве беспременно и бесспорно им производилась, а именно: ткачам по 6 коп. с аршина, прядильщикам по 3 коп. с фунта, ибо оная дача им по силе присланного к нему из Берг-Коллегии указу, а не собою от него была определена». Итак, рабочие добились своего: заработная плата им была повышена. Это повышение распространялось на все цехи фабрики и, что особенно важно, как и требовали рабочие, с 1736 г. В указе Сената читаем: «И для того, сколько против вышеписанной прежней в казенном той фабрики содержании заплате им, Дряблову, у них, мастеровых людей удержано, справяся и исчисля сколько надлежит, то число взыскать с него в пять лет, исчисля по пропорции, и отдавать тем мастеровым людям безволокитно, а той фабрики мастеровым людем и работным людем объявить указ с подпискою, с крепким подтверждением, дабы они на той фабрике в работе были безленостно». Этот пункт во второй его части предопределяет гражданский иск, во-первых, и во-вторых, как мастеровым и работным людям повелевается быть в работе «безленостно», так и фабриканту — выплатить всю разницу «безволокитно» равными частями в течение ближайших пяти лет. В глазах рабочих зарвавшийся в своеволии фабрикант поставлен на свое место. Это создавало удовлетворение для суконщиков и отчасти вознаграждало их за понесенные лишения.

Второй пункт касается 100 рублей, которые Дряблов вычел с рабочих для уплаты пожилых денег помещику за его крепостного Горбуна: Сенат решил возвратить эти деньги тем, «у кого оный вычет учинен» «доправя» их на Дряблове. Большее значение имел третий пункт; он гласил: «обретающихся при той суконной фабрике всякого звания мастеровых людей ему, Дряблову, содержать порядочно и ни в какие его, Дряблова, в партикулярные работы и поделки ему, Дряблову, кроме суконного дела отнюдь не употреблять, ибо оные для фабричных, а не его партикулярных дел ему даны». Получил разрешение и вопрос о вычетах за инструменты: «за старые и которые инструменты вовремя употребления при работах испортятся, вычету не чинить... и которые мастеры с пьянства или каким своим непорядочным небрежием из тех инструментов что изломают, за то... чинить жестокое наказание, бить батожьем», но все же штрафу не подвергать. Конечно, это не то, чего добивались рабочие. Если состояние опьянения можно определить совершенно безошибочно, то «небрежение» могло быть понято различно и рабочими, и предпринимателем, что предоставляло все-таки последнему полный произвол, в оценке причин поломки инструментов; хотя штраф сенатским решением и отменен, но это могло обойтись значительно дороже рабочим, особенно при таком «содержателе» фабрики, каковым был Дряблов. Насколько много удовлетворял рабочих пункт о «партикулярных работах», настолько мало был удовлетворителен для них пункт о штрафах за инструменты. Но зато можно было вернуться обратно всем сосланным в каторжные работы. Указ Сената об этом говорит так: «разосланных в ссылки с той фабрики из Казанской губ., как в прежних, так и в нынешнем доношении объявленных мастеровых людей, по силе указа прошлого 1741 г. декабря 15 дня, свободя, отпустить в Казань и велеть им быть при той фабрике, также буде которые из тех же мастеровых людей сосланы по Тайной Канцелярии, а оные по силе вышеписанного же декабря 15 дня указу подлежат к свободе, то и тех по тому ж отпустить». Что же касается подлежащих ссылке в каторгу в будущем, «о том впредь представлять и указу требовать от Мануфактур-Коллегий, а ныне от Коммерц-Коллегии».

Штраф за угар шерсти Сенат предписал определять Коммерц-Коллегии, в силу «необходимости» произвести экспертизу при участии специалистов. Принимая во внимание крупную сумму денег, которую насчитали рабочие, надо признать, что и тут они рисковали или совсем не получить, или получить значительно меньше, а к тому же и позже. Сенат утвердил только одну сумму в 10400 рублей заработной платы; все же остальные денежные требования рабочих должны были идти на розыск и доследование.

В общем же, решение Сената удовлетворило рабочих в требованиях повысить заработную плату, не употреблять рабочих в посторонних работах и без указания не ссылать на каторгу. Это было большое завоевание суконщиков. Указ должен был облегчить положение рабочих на фабрике, и рабочие не высказывали никакого недовольства указом. Но мы все же должны заметить, что Сенат в своем решении опирался лишь на челобитную 1737 года и совершенно обошел молчанием челобитную рабочих 1741 г. Как будто и не было разговора о требовании рабочих убрать Дряблова или произвести следствие при посредстве новых лиц, а не подкупленных Дрябловым чиновников Губернской Канцелярии. Весь процесс, длившийся более 5 лет, свелся к вопросу об улучшении материального и правового положения рабочих. Сенат напомнил Дряблову забытые им указы и совершенно затушевал социальную сторону процесса, его классовую сущность. Полное отсутствие даже упоминания о забастовках или мучениях, которым Дряблов подвергал рабочих, полное замалчивание продажности Губернской администрации, а вместе с тем и решительных требований рабочих «отрешить» Дряблова от фабрики указывают нам, что Сенат, как классовое учреждение дворянско-купеческой России, прикрыл собою все меры борьбы предпринимателя-фабриканта с крепостными фабричными рабочими. Может быть, Сенат в своем решении был бы еще более скуп, если бы можно было надеяться, что рабочие не бросят работу, хотя бы подчиняясь насилию, но этой надежды не было, а пример был налицо: рабочие московской суконной фабрики Болотина в апреле 1742 г. объявили забастовку и бросили работу, протестуя этим против бездействия властей, защищавших фабрикантов. Их примеру могли последовать и казанские суконщики, и фабрика опять остановилась бы на продолжительное время. А этого допускать было нельзя. Поставка сукна в казну и без того срывалась, расширять производство при постоянных волнениях рабочих было нельзя, оставался единственный выход: хоть частично удовлетворить рабочих, что Сенат и сделал, вынеся рассмотренное нами определение. И что важно, 17 августа частично были удовлетворены казанские суконщики, а 29 сентября — московские, и тоже частично. Боясь слишком крупного нарушения государственных интересов в области суконной промышленности, Сенат пошел на уступки рабочему классу, занятому в этой промышленности. Но надо было это решение Сената реализовать. Тут-то вот мы и увидим, насколько реальна была эта уступка и к чему она свелась.

*Редакционная коллегия: доктор исторических наук И.К. Загидуллин (научный редактор), кандидат исторических наук И.З. Файзрахманов, кандидат исторических наук А.В. Ахтямова.

**Из истории рабочего движения в России в XVIII в. Борьба казанских суконщиков (очерк по архивным материалам). Казань, 1930. 57 с.