Кашифа Садикова: «Мне десять лет было в 1941, но я всю жизнь это помню»
«Дитя войны, человек мира» — жизнь женщины, пережившей Великую Отечественную
Кашифе Садиковне Садиковой 91 год, она ветеран тыла — войну встретила в 10 лет в деревне Куюк Балтасинского района Татарстана. Кашифа апа сохранила ясный ум до своего почтенного возраста — наверное, потому что постоянно в работе, без дела не сидит даже сейчас. Работа и была лейтмотивом всей ее жизни. Об этом говорит она сама, так характеризуют ее соседи и коллеги из ДРКБ (где она проработала санитаркой последние 20 лет до пенсии). А еще, пережив страшные военные годы, она, дитя войны и послевоенной разрухи, всегда была отчаянно жизнелюбивой и веселой. Очерк о жизни Кашифы Садиковны — в портрете «Реального времени».
«Голодно было и холодно»
Дверь в квартиру Кашифы Садиковны не заперта. Мы стучим, входим, она встречает нас: в нарядном платье, в кипенно-белом платке, с памятными медалями на шерстяной безрукавке. Радостно улыбается: говорит, с утра ждет. Тяжело опираясь на трость, провожает нас в комнату — идет медленно. Садится на диван и улыбается в камеру фотоаппарата. Прищуривается, спрашивает: «Матурмы була?» (красиво получилось? — пер. с татарского). Потом смеется: «Нинди ул анда матур, 91 ел инде!» (Какая уж тут красота, в 91-то год — пер. с татарского).
Кашифа родилась в 1931 году. Она была третьим ребенком в семье: две старшие сестры, потом она, а за ней — еще четверо сестер и братьев. Жила семья в деревне Куюк Балтасинского района. Здесь через год после ее рождения был организован колхоз «Кызыл шахтер», там и работали ее родители. Жили как все: небогато, скромно, с утра до вечера в нехитрых деревенских делах. Еще восьмилетней Кашифа начала работать — вместе с другими детьми и подростками пасла колхозное стадо коров.
— Это ни в одной трудовой книжке не записано, конечно. Но все записано у меня вот здесь, внутри, — стучит Кашифа апа по груди.
22 июня 1941-го десятилетняя девочка, пятеро ее сестер и братьев стали детьми войны. Отца забрали на фронт через месяц после начала войны, мать осталась одна с шестью детьми, которых тогда принято было характеризовать как «рты».
— Во время войны жить было тяжело. Очень тяжело! Мне десять лет было в сорок первом, но я всю жизнь это помню. Мы окна по вечерам плотно занавешивали, чтобы света не видно было — не знаю уже, почему. Может быть, боялись, что враги придут? Всю войну голодно было и холодно. Есть-то почти нечего было. Картошку копали, в печке пекли. Поздней осенью ходили на поле, выкапывали то, что там осталось, и пекли. Еще хлеб пекли, мука была не хорошая, конечно, но мы были рады и этому. Мы постоянно хотели есть, — рассказывает Кашифа Садиковна.
Но жизнь продолжалась: нужно было и по хозяйству возиться, и работать, и успевать учиться, и помогать матери управляться с малышами — один из младших братишек родился незадолго до войны. Сейчас ему 82, они с Кашифой Садиковной остались вдвоем — остальных уже нет на свете.
Летом дети работали в колхозе, на остальное время Кашифу определили на почту — она ходила в соседнюю деревню получать письма и разносила их по односельчанам. Ходила и в школу — за 4 километра от Куюка.
— Машин не было, пешком ходили. Очень мерзли, надеть нечего было. Особенно мерзли ноги. Я потом заболела, да так в школу и не вернулась — семилетку закончила, дальше уже учиться не стала, работать пора было, — вспоминает старушка.
И вся семья ждала отца. Мать собирала мужу на фронт нехитрые посылки. Кашифа апа вспоминает, как девчонки вязали носки, чтобы у отца не мерзли ноги (шерсти было в обрез, так что сами они мерзли основательно), а мать тонко нарезала картофель, сушила в печке и тоже укладывала в посылку. Такие вот «балтасинские чипсы».
«Думала, в 45 лет умру, как мама»
Мы спрашиваем, помнит ли Кашифа апа День Победы.
— Конечно помню! — улыбается она. — Я во дворе была, кто-то пришел и сказал, что война кончилась. Взрослые очень радовались. А мы радовались потом только, когда папа наш вернулся. Ой, радовались!
Бог уберег Садика. Пройдя всю войну, он вернулся домой. Живой и даже без явных увечий. Прожил отец семейства до 1963 года — все же здоровье было подорвано за пять военных лет, долгой жизни не получилось.
После войны в семье появился седьмой ребенок, самый младший брат Кашифы — поздний, «счастливый» ребенок, ведь матери было уже 44 года. Но здоровье женщины, видимо, было безнадежно подорвано войной и поздними родами, и тиф, зацепивший деревню в 1948 году, убил ее за считанные дни. Умерла она в областной больнице, было ей 45 лет.
— Тяжело было. Я так плакала. И после этого полжизни думала, что тоже в 45 лет умру, как мама. Даже никаких вещей за всю жизнь к тому времени не собрала — зачем собирать, если жить недолго собиралась? — рассказывает наша собеседница и качает головой: вон ведь как вышло, ей уже 91, и она уже больше чем вдвое пережила свою маму…
Свято место пусто не бывает. После войны с дееспособными мужчинами в стране была напряженка, и деревня Куюк не была исключением. Практически сразу же после смерти жены в дом ко вдовцу и семерым сиротам переселилась соседка. Для детей началась жизнь с мачехой. Женщина была бездетной, и это многое определяло:
— Человек, который не родил детей, не знает, как они дорого даются и как с ними управляться, — говорит Кашифа ханум.
Мачеха не была ни ласковой, ни заботливой — выполняла свои функции и обязанности, не больше того. Дети присматривали друг за другом — старшие за младшими. Коллективными усилиями растили самого младшего брата. И, конечно, работали, работали и еще раз работали. Жизнь после войны в этом смысле вообще никак не отличалась от жизни во время войны, говорит Кашифа апа. Мужчин в деревню вернулось немного, колхоз был на плечах женщин, стариков и подростков.
«Замуж идти не хотела я»
В 16 лет девочка стала работать в колхозе на плуге (называлось это «плугаристка»), а потом пришлось пересесть на трактор. Кашифа апа и сегодня эмоционально рассказывает, какой мощный это был агрегат и как нелегко было с ним управляться девчонке-подростку:
— Он же тяжелый! И сильный как 50 лошадей, большой такой. Рычаг как дерну, он как заревет! Ремонтировать приходилось тоже, но не очень уж. Потом его мужчины на ремонт забирали, если у меня не получалось. Училась я его водить сначала. Потом мне даже права хотели выдать, но мачеха сказала: «Ты девочка, тебе это не надо». И меня на склад работать перевели, там зерно сушилось. Потом еще много где в колхозе работала, все умела делать. Работать я любила. И работа меня любила.
В родительском доме девушка прожила долго. И хотя в женихах дефицита не наблюдалось — подросло уже и ее собственное поколение — и на сноровистую, работящую Кашифу обращали внимание, замуж она не спешила. Да и куда замуж, если на руках маленький брат, которого не очень-то мечтала опекать мачеха?
— Замуж не хотела я. Все равно вышла, конечно, в 1955 году. Было мне 24 года. Но совсем не хотела.
— А зачем тогда вышли? — спрашиваем мы.
— А как не выйти? Вышла уж. Все же выходили, — разводит руками Кашифа апа.
После нехитрой деревенской свадьбы Кашифа переехала к мужу в соседнее село. Не зря девушка не хотела замуж: то ли с избранником не повезло, то ли принято так было в те годы — но муж был тяжел на руку. Ей крепко доставалось все годы брака, до самой смерти супруга. Может быть, потому Кашифа апа делает вид, что не может расслышать ни одного вопроса о семейной жизни. Так и получилось, что единственное услышанное нами от нее лично воспоминание о муже — «не хотела замуж».
У супругов родились двое детей — Закир и Зуфар. С ними Кашифу тоже жизнь не особо побаловала: Зуфар переселился в другую страну больше тридцати лет назад, так с тех пор ни разу и не приехал. А Закир живет неподалеку, но прикладывается к бутылке. На время запоев переселяется к матери в крохотную квартирку в Усадах, может и пенсию из кошелька вынуть. Потому-то сотрудники профкома и Совета ветеранов ДРКБ, которые опекают Кашифу апу (она отработала там санитаркой больше 20 лет), стараются не дарить старушке денег и сертификатов — вдруг сын заберет. Привозят продукты, вещественные подарки, следят за тем, чтобы дома все было в порядке…
А вот на вопросе о внуках и правнуках Кашифа апа снова «обретает слух». Охотно перечисляет: правнуков целых восемь! Правда, только двое из них живут рядом. Внуки к бабушке приходят, она показывает нам фотографии и с гордостью говорит:
— Приходят, приходят, меня не забывают. И еще родственники из Балтасей приезжают. Сейчас редко, но все равно не забывают…
«Где только я не работала!»
В конце пятидесятых Кашифа с мужем переехали в Узбекистан — работали в колхозе-миллионнике под Ташкентом.
— Где я только не была! — улыбается старушка. — Там, в Узбекистане, я уборщицей работала в двух местах — в магазине и в Райпотребсоюзе, и еще в детском садике белье стирала — прачкой была. В один день на три работы сходить успевала. Мне там дали семь похвальных грамот! Сейчас их уже нет, выбросила я их.
— Почему?
— Так они сейчас не нужны. Зачем эта бумага сейчас-то?
Из Ташкента семья вернулись в Татарстан в 1966 году. Поселились в Усадах. Сначала жили в бараке, потом Кашифе дали квартиру — здесь она и живет до сих пор. Женщина успевала все: и своих детей растить, и соседям помогать управляться с малышами. Венера Гумаровна Саттарова была совсем молодая, когда они поселились рядом с Кашифой Садиковной — еще в бараке, а теперь живет в квартире в доме по соседству.
— Она тогда крепко помогала мне с моими детьми. Никогда не отказывалась посидеть с ними, советы давала, как с ними быть, как лечить, как что. А вот теперь я за ней присматриваю — как же ее бросишь?
Венера Гумаровна до сих пор работает в ДРКБ сестрой-хозяйкой, вместе с Кашифой апой она проработала больше десяти лет. А поскольку живет по соседству, то и выполняет свою почетную общественную функцию в Совете ветеранов и в профкоме клиники — каждый день приходит к старушке, ухаживает за ней, помогает. Шутка ли — в 91 год жить в одиночестве!
В ДРКБ Кашифа апа пришла работать в 1977 году — как только открылась больница, так в ней, в отделении детей дошкольного возраста, и появилась веселая, работящая санитарка. В этом отделении (которое потом переименовали в аллергологическое) она и проработала 23 года, до тех пор, пока не ушла на пенсию.
«Если бы я чужих детей не любила, разве бы вы ко мне приходили до сих пор?»
Такое ощущение, что в работе Кашифа Садиковна всю жизнь находила отдушину — вся погружалась в дело, горела им. Это та единственная сфера ее сложной, драматичной жизни, в которой все сложилось.
— Она как дома выкладывалась, точно так же и на работе. Все медсестры знали: если Кашифа Садиковна на смене, значит, все будет хорошо. У нее всегда дело спорилось. А ведь работа санитарки в те годы была совсем другая, не такая, как сейчас. Они ведь и детей там купали, и кормили их, и спать укладывали. Особенно детей-отказников, за ними же совсем некому было ухаживать — вот и занимались ими медсестры да санитарки… — рассказывает Венера Гумеровна про свою подопечную.
А Кашифа апа снова повторяет свою мантру:
— Я работать всегда любила. И работа меня любила. В ДРКБ очень хорошо мне было работать. Убиралась я там, за детьми ухаживала. И брошенные дети там были, ой много их было! В один момент целых семнадцать! — взмахивает руками старушка. — Конечно, нужно было их кому-то любить. Я их купала, кормила, спать укладывала. На горшок сажала, попы мыла… На сказки времени только вот не хватало — другой работы ведь полно было. И убраться, и помыть все…
Венера Гумаровна говорит: чужих детей Кашифа апа тоже любила. Она вообще всегда была добрая, приветливая, и в ее большое сердце помещались все.
— А как не любить было детей в больнице? — горячо говорит Кашифа апа. — Да если б я их не любила, вы бы ко мне разве до сих пор приходили? Вот приходите, спасибо вам. Начальству привет передавайте.
И старушка начинает методично допытываться у делегации из ДРКБ, работают ли там в отделениях до сих пор ее коллеги. Спрашивает про докторов, про медсестер, блестяще помнит имена и фамилии, просит передать от нее приветы.
— Ты запиши, а то забудешь, кому надо передать! — смеется Кашифа Садиковна.
Люция Галиева, руководитель профсоюза ДРКБ, успокаивает:
— Да как тут забудешь, Кашифа апа? Обязательно передам все!
И рассказывает нам:
— Ее до сих пор в отделении помнят. Она до начала нулевых там проработала, и она была особенная. Именно вот этой своей добротой. И веселая такая всегда была, на язык острая, как пошутит — все вокруг смеются. Она у нас такая молодец, всегда жизнерадостная, всегда на позитиве, хотя такую трудную жизнь прожила… Сейчас-то уже очень плохо слышит, поэтому так просто с ней не поболтаешь. Хорошо, хоть видит — мы ее определили на операцию, ей один глаз прооперировали, теперь она им хорошо видит. На второй глаз офтальмологи все-таки боятся делать — возраст, как-никак, нагрузка на организм.
А Кашифа апа внимательно вслушивается в разговор, аккуратно поглаживая лепестки подаренных ей роз. Вслушаться в обычную беседу не получается, но если к ней обратиться погромче — охотно отвечает. Вспоминает про свое любимое отделение:
— Коллеги и начальство были очень хорошие ко мне. А я для них старалась тоже хорошо делать. Когда работу всю закончишь — пойдешь, чайник поставишь, чай заваришь. И пили все вместе — с медсестрами и докторами. Они говорили, что никто так вкусно не заваривал. А я просто секрет знала.
Кашифа апа лукаво улыбается и свой секрет выдавать категорически отказывается.
«Сейчас жизнь очень хорошая!»
Венера Гумаровна рассказывает: старушка до сих пор полностью обслуживает себя сама. Готовит себе каши и варит суп, наводит порядок дома, даже в ванной сама моется.
— Вот, правда, боюсь я уже — надо ей помогать из ванны выбираться, а она наотрез отказывается: говорит, сама, — высказывает опасения медсестра. — Но она такая молодец! И в полном уме, в полной памяти. Все помнит, все понимает. А плов готовит до сих пор — у меня так вкусно никогда не получается.
За продуктами Кашифа апа уже не ходит: все-таки до магазина дойти в ее возрасте — тяжелый труд. Выручают соседи и первая жена старшего сына, которая живет неподалеку и до сих пор помогает бывшей свекрови. Пока мы разговариваем, дверь открывается, заходит сосед:
— Кашифа апа, как дела? Гости у тебя, да? Ну вот я тебе принес тут… Вы сидите-сидите, я тут оставлю и уйду.
Кладет на кухонный стол кулек с конфетами и уходит.
— У нее всегда дверь открыта. Она ведь здесь среди своих живет. Ей все помогают, все ее уважают. Потому что она здесь всем соседям помогала в свое время, никому не отказала. Слава богу, такая она у нас молодец, дай ей бог здоровья. Двое у нас их осталось, тыловичек, — рассказывает Люция Галиева. — Совет ветеранов очень о них заботится. Спасибо Венере Гумеровне, она сразу нам говорит, если что-то не так, если помочь нужно.
В комнате у Кашифы апы стоит телевизор, но она его не включает — поскольку плохо слышит, сконцентрировалась на чтении. У нее несколько молитвенных книг, ими и занята весь день. Поговорить с Венерой Гумеровной — тоже дело. И кашу сварить, и чай заварить... Так и проходят дни Кашифы Садиковны. Жизнь ее сегодня сузилась до пределов небольшой однокомнатной квартиры в селе под Казанью, но она очень любит эту жизнь:
— Сейчас жизнь очень хорошая, я так довольна. Пенсию дают, на все хватает, всегда есть что покушать. Дома тоже как хорошо! Печку топить не надо, дрова колоть. Лампу включаешь, она и горит, не нужно нагар чистить и керосином заправлять. Туалет теплый прямо дома, вода из крана течет, не надо на колодец идти… Аллага шекер! Хорошая жизнь, очень хорошая сейчас! И голода нет, и смерти нет. Как не быть довольной? Все ведь у меня есть. Сейчас живи да живи себе. Хлеб есть! Свет есть! Слава богу!
Люция Галиева говорит:
— Она ведь дитя войны и человек мира. Работой только жила — наверное, за это такую долгую жизнь Господь подарил. Никогда на месте не сидела. Умница она у нас, красавица и работница. Молодец, дай ей бог здоровья…
Прощаясь с нами, старушка все-таки задает вопрос, который, оказывается, мучил ее с самого начала нашей беседы:
— А бу матур кыз кем була инде? (Эта красивая девушка кто уж будет? — перевод с татарского).
— Это корреспондент, статью про тебя писать будет, Кашифа апа. Можно?
— Конечно можно, — смеется она. — Я бы, наверное, еще что-нибудь рассказала, если бы такая старая не была. Вечно хочу что-то сказать, да мысли разбегаются уже. Но живу хорошо, и спасибо, что меня не оставляют, так и напиши, кызым!
Вот, написала.