Гэлнур Клетенкова: «Я руками и ногами за менеджмент качества в медицине»

«Мне помогло провидение»

В 1979 году Гэлнур с золотой медалью окончила сельскую школу в Ульяновской области. В медицину, казалось, не собиралась, но незадолго до выпуска объявила родителям о том, что хочет учиться на детского доктора и поехать в медицинский институт, в Казань. Родители препятствовать не стали. Ни родственников, ни знакомых в Казани не было, поэтому устраиваться пришлось самостоятельно. Мама Гэлнур познакомилась с семьей другой абитуриентки — девушки из Азербайджана, которая поступала на лечебный факультет. И родители решили поселить двух будущих студенток вместе на квартире на время подготовительных курсов, которые длились месяц.

— На этих курсах я увидела, что вокруг так много талантливых сверстников! Но почему-то меня это нисколько не удручило. Видимо, была юношеская уверенность в том, что я буду доктором. И мне помогло провидение, — улыбается сегодня Гэлнур Ривальевна.

Случай распорядился так, что соседка сдавала первый вступительный экзамен несколькими днями раньше. Придя домой, она рассказала, как все проходило, и главное — какой билет ей попался. Усердная Гэлнур на всякий случай тем же вечером назубок выучила ответы. И на экзамене ей попался тот же самый билет! Разумеется, сдала отлично и стала готовиться к зачислению (при наличии золотой медали для этого достаточно было первого испытания, пройденного на пятерку).

Поступив в институт, девушка заметила за собой серьезную метаморфозу. В школе она была председателем совета отряда и дружины, секретарем комсомольской организации, участвовала в конкурсах чтецов и ораторов, выступала от лица пионерской организации на праздниках — словом, была социально активным ребенком. А в институте сразу же углубилась в учебу, и вся веселая студенческая жизнь ее практически не волновала. Сегодня, вспоминая об этом, доктор списывает все на собственную целеустремленность. На третьем курсе девушка вышла замуж, на четвертом родила старшего сына Алешу. А в 1985 году, окончив институт, получила диплом педиатра.

«Дети — удивительные существа, которых мы, к сожалению, очень часто портим»

Сегодня, размышляя о том, почему все-таки с самого начала выбрала педфак, Гэлнур Ривальевна объясняет:

— Видимо, потому что я была старшим ребенком в семье. Привыкла заботиться о младших, поэтому даже мыслей не было о другой стезе — я видела себя именно детским врачом. Ну и потом, дети — это такие прекрасные создания, которые знают гораздо больше, чем взрослые. Просто их нужно уметь «читать» — они говорят не словами, а невербальными знаками. Удивительные существа, которых мы, к сожалению, очень часто портим. Может расти маленький гений — а мы приписываем ему непонятную форму эпилепсии. Или, может быть, перед нами гиперчувствительный ребенок, тонко чувствующий — а мы присваиваем ему диагноз «гипервозбудимость»... Видимо, у меня было какое-то внутреннее ощущение, что я смогу не вредить детям, лечить их, не применяя жестких и избыточных мер.

В 1985 году, закончив институт, Гэлнур Ривальевна пошла работать в детскую поликлинику, на участок — и выбор этот сделала абсолютно сознательно:

— Будучи интерном в стационаре детской горбольницы №4, я видела, что там работают «взрослые» врачи, а молодежь у них все время спрашивает, что делать. А мне хотелось самостоятельности. И поэтому, думаю, я сделала правильно. Хотя поначалу мне было очень страшно. Бывало такое, что днем, сходив на вызов, я вечером под каким-то предлогом снова уходила по этому адресу, чтобы проверить, все ли там в порядке. Так я себя учила.

Доктор признается: эмпатичность и сострадание были в ней сильны с детства. Настолько сильны, что в юности девушка даже боялась того, что подсознательно выберет в мужья глубоко больного человека, чтобы обеспечить себя нужным количеством эмоций и всю жизнь посвятить своеобразному служению. Этого не произошло, а ощущение твердой руки пришло с опытом первого же самостоятельного дежурства, во время которого произошли сразу две внештатных ситуации:

— Это было самое первое мое дежурство в детской больнице. В стационаре лежал ребенок с астмой, и меня предупредили, что каждый раз с 4 до 6 утра у него проходит ужасный приступ, который может закончиться трагическим исходом. Я приняла как данность, что у меня может такое случиться, перечитала все, что нашла по этому поводу, приготовилась морально и заступила на смену. Но первый эксцесс случился гораздо раньше четырех утра. Еще вечером процедурная медсестра, жившая по соседству, спохватилась, что забыла выключить утюг и побежала домой. А уходя, закрыла на ключ процедурный кабинет — все-таки там медикаменты. И именно в этот момент в больницу прямо с улицы забежала большая семья с ребенком, который подавился рыбной костью. Я же не могла им сказать, что процедурный кабинет закрыт и у меня нет доступа к инструментам? Побежала на второй этаж, в кабинет, где еще во времена интернатуры ставила пациентам банки (помните такие?). Он, на счастье, был открыт. Я нашла там большущий пинцет, продезинфицировала его, промыла и пришла с этим пинцетом к ребенку. Тот послушно открыл рот, я вытащила кость. Мне кажется, что моей рукой кто-то управлял. Ничего у меня не дрожало, ничего я не боялась — просто знала, что сейчас должна это сделать. И потом, в четыре утра, когда тот самый ребенок с астмой выдал свой приступ, у меня уже не было никаких сомнений, я четко знала, что должна делать: сначала баралгин, потом эуфиллинизацию, потом кислород и наблюдение… А ведь сейчас такая ситуация в обычной горбольнице просто была бы немыслима. Врач открывает стандарт, смотрит приказы о маршрутизации и спрашивает: «Ребята, а почему этот ребенок здесь, а не в клинике третьего уровня, в которой должен находиться?..»

Вспоминает наша героиня и о своих ошибках того периода: например, как-то на вызове не узнала редкую болезнь — гликогеноз. При этом заболевании глюкоза патологическим образом откладывается в печени, в селезенке, а причина его кроется в наследственных механизмах. Это был ребенок от кровнородственного брака, и на вызове молодая врач не распознала этой редкой патологии. Правда, на всякий случай направила семью на консультацию на кафедру в родной институт — и получила потом шутливый выговор от своей преподавательницы: ай-яй-яй, дескать, такую болезнь не узнала!

Наша собеседница уверена: медицина требует от врача определенной решительности. Ведь если доктор будет пребывать в постоянной эмпатии, он не сможет правильно провести сложные процедуры — к примеру, спинномозговую пункцию, при которой нужна твердая рука и отсутствие сомнений. Некую здоровую отстраненность Гэлнур Ривальевна в себе видела с самого начала, потому что понимала: в ее руках — жизнь ребенка, и нужен баланс между глубокой эмпатией и холодным разумом.

«Я всегда буду на стороне пациента»

В 1992 году она пришла работать в стационар ДРКБ, в диагностическое отделение, где концентрировались все сложные случаи детских болезней, когда диагноз сразу поставить не удавалось. Это отделение занималось разгадыванием загадок и поиском, что же не так с этими малышами. А с 1996 года Гэлнур Ривальевна его возглавила — молодая, деятельная, вдумчивая, она была очень многообещающим врачом.

Вспоминая те времена, доктор с особенным теплом говорит о своих пациентах и о том, как важно правильно строить отношения с ними и с их родителями. Она уверена: когда врач и пациент действуют в команде, в четком и тесном партнерстве — это очень хорошо. Но, как известно, сегодняшний пациент — человек начитанный, порой даже слишком. Многие доктора рассказывают о людях, которые приходят к ним, имея при себе уже четко сформированное мнение о том, что с ними и какое лечение они должны получать. Гэлнур Ривальевна рассуждает о таких случаях:

— В этом ничего плохого нет, и в таких случаях я всегда буду на стороне пациента. В отношениях между врачом и пациентом можно провести аналогию с отношениями между родителем и ребенком. Если родитель будет диктовать что-то ребенку просто на том основании, что он взрослый, ничего не получится. А если понять, что движет ребенком, почему он выдвигает такую методику решения проблемы — всегда можно объяснить ему, почему надо делать не так. И главное — пациенту всегда надо дать понять, что ты на его стороне. Сделать это можно разными способами. Возможно, есть смысл даже назначить ему ненужное обследование, на котором он настаивает, — просто чтобы завоевать его доверие. Это не такая большая плата за понимание, которое приходит потом.

А что касается отношений с родителями пациентов — то они очень разные, как говорит наша героиня. По ее словам, самыми сложными были как раз те мамы и папы, кто перекладывал ответственность за своего ребенка на докторов и вел себя равнодушно и безучастно. А те, кто защищает свое дитя, — полезные для врача партнеры, потому что они действуют в интересах ребенка. Главное — найти общий язык с ними.

— Я всегда знала, как родители ко мне относятся — это чувствовалось по поведению их детей. Дети ведь считывают эмоции родителей по отношению к другим людям и передают их. Поэтому если ребенок плачет, сопротивляется, как-то агрессивно себя ведет — значит, мама настроена ко мне точно как-то нехорошо. И я всегда учитывала в работе этот эмоциональный перенос, — рассказывает доктор.

И еще одна важная вещь запомнилась ей из педиатрической практики: материнский инстинкт. Порой родители требуют провести детям тот или иной анализ, а у докторов нет зримого повода, чтобы его назначить. Гэлнур Ривальевна признается: она верит в это материнское чутье.

— И если у матери из головы не выходит какая-то мысль, я уверена, что какая-то материальная причина для этого есть. Я всегда одобрительно относилась к тому, что мама говорила, даже если могло показаться, что она немного не в себе…

«Многие болезни в детском возрасте остаются незамеченными»

Как известно, особенно строгий контроль в медицине всегда был за детьми. Да и теперь, пожалуй, к детскому здоровью внимания больше. Однако Гэлнур Ривальевна объясняет, что это пережиток прежних времен, и сегодня фокус в медицине сдвигается: под большим вниманием здоровье трудоспособного населения, важно здоровье каждого пациента, сколько бы лет ему ни было. Но доктор дает объяснение и тому, почему детская медицина может показаться более внимательной и более настойчивой.

Дело в том, что если у ребенка есть пороки, их надо найти и скорректировать как можно в более раннем возрасте, чтобы они не успели наложить отпечаток на состояние организма впоследствии. Но многие болезни в детском возрасте остаются незамеченными, потому что у детей очень высокий функциональный резерв. И получается, что все работало, но работало на грани, и когда наступил взрослый возраст, кончились компенсаторные возможности детского организма, вдруг все стало плохо, болезнь проявила себя. Поэтому так важно в детском возрасте быть очень внимательными к здоровью. А подход к детям «он израстется, и все у него будет хорошо» — в корне неверный. Но и здесь могут быть моральные дилеммы, особенно со стороны врача.

Гэлнур Ривальевна вспоминает одну девочку (с ее мамой у доктора до сих пор теплые отношения): ее привезли на диагностику четырехмесячной, и у нее не прекращались пневмонии. Вдумчивая доктор заподозрила у ребенка врожденный синдром, который со временем неизбежно приводит к умственной отсталости — и сообщила о своих подозрениях родителям. Обследование показало: да, действительно. Девочка никогда не будет умственно полноценной. Мама развернула бурную деятельность — ребенка возили в Институт мозга в Санкт-Петербург, там по особенным методикам девочку развивали, проводили реабилитационные мероприятия, старались максимально наладить работу мозга. Кое-что получилось — но факт остается фактом: ребенок тяжело болен и имеет ментальные отклонения. И сегодня доктор задумчиво говорит:

— Я порой задумываюсь: синдром этот неизлечим. Он проявился бы в любом случае. Но, может быть, мне не стоило сразу выносить этой семье приговор? Может быть, я у них украла пять — шесть лет счастливой жизни до тех пор, пока они не узнали бы своего диагноза? И размышляя об этом, я все-таки уверена: нет, все было правильно. Потому что активность, которую развернула эта мама, методы и результаты реабилитации, которых она добилась, позволили ее ребенку остаться на социально приемлемом уровне, а не в тяжелой умственной отсталости. Важно было начать это сразу же. И вот здесь проявились те самые партнерские отношения между врачом и пациентом (вернее, его родителем).

Как дочка иудейского миссионера перевернула жизнь татарстанского врача

Казалось бы, профессиональный трек (как бы мы сегодня это назвали) был уже выстроен. Но в душе зарождалась тяга к другому виду деятельности:

— Однажды я вышла на пост, и меня пронзила мысль о том, что я не просто врач, который должен делать правильные назначения и ставить правильные диагнозы. Я еще и отвечаю за то, как это сделает медицинская сестра. И у меня начался какой-то переворот мышления: меня тогда осенило, что это не только мое личное дело — постоянно учиться и действовать правильно. Я подумала, что моя главная задача — вовлечь в это всех, чтобы все всё делали правильно. Но тогда я еще не вышла на какой-то уровень принятия решений.

Выходу на этот уровень поспособствовал случай диагностической ошибки, который, к счастью, благополучно закончился, но перевернул жизнь Гэлнур Ривальевны. К тому моменту она уже была на пике своей врачебной карьеры: отлично диагностировала, лечила, постоянно учила, была вся с головой в своей профессии. Ее уважала вся больница, с ней советовались в сложных случаях, а она жадно училась и развивалась, развивалась, развивалась… Даже в отпуске доктор Клетенкова не позволяла себе читать художественную литературу — только специальную, медицинскую, чтобы не терять зря времени…

И в этот момент, когда педиатрическая слава доктора была в зените, к ней в отделение поступила восьмимесячная малышка, дочка еврейского раввина-миссионера. До этого девочка лежала в хирургическом отделении, где ей исключали острую патологию. Хирурги по своей части ничего не нашли и перевели ребенка в диагностическое, к Гэлнур Ривальевне.

— Постфактум я уже понимала, что были знаки, по которым можно было сориентироваться в правильную сторону, — рассказывает доктор. — Но во мне было сильное доверие к коллегам — я была уверена, что не мог хирург ничего пропустить. И еще виновата была моя самоуверенность: я считала, что я отличный педиатр. Этот раввин очень переживал за своего ребенка — вплоть до того, что свечи в ординаторской расставлял. Он и его жена практически не говорили по-русски, а мы — по-английски (кстати, после этого случая я решила, что мне обязательно нужно знать английский — и долго занималась его изучением). Значит, нам приходилось работать в условиях ограниченного поступления информации. Множество специалистов было привлечено к этому случаю. У меня тогда была привычка на все инструментальные и аппаратные исследования ходить вместе с ребенком и показывать специалистам пальцем, где мне надо посмотреть. И когда мы пришли делать КТ головного мозга, то молодой доктор-ординатор спросил у меня: «А что болит? Живот?» И я крайне самоуверенно ему ответила: «Нет, голова». И только потом поняла, что это был еще один знак — надо было посмотреть и живот, «подчистить» за хирургами…

Потом оказалось, что у девочки аппендицит, проходивший в крайне смазанной симптоматике — потому-то и хирурги его пропустили, и педиатры не сразу догадались. Ребенка спасли, с ним все было в порядке, но Гэлнур Ривальевна уже поняла для себя: нужно что-то делать. Нужно как-то лечить свою самоуверенность и самоуверенность других врачей, чтобы подобные случаи не повторялись. В итоге она решила уйти туда, где принесет максимум пользы с точки зрения врачебной системы.

— Этот случай очень больно ударил по моему самолюбию: я поняла, что я — всего лишь человек. И что консилиум — это здорово, но он ни в коем случае не является средством разделения ответственности. Лечащий врач — все-таки номер один, и его трезвое критическое мышление должно превалировать в вопросе постановки диагноза и лечения, — рассказывает она о том, как фактически закончила свою педиатрическую карьеру.

«Врачам кажется, что их ограничивают клинические рекомендации, а на самом деле их ограничивает сама жизнь»

В 2005 году нашей героине представилась возможность возглавить клинико-экспертную службу ДРКБ — и она согласилась. В задачи этой службы входил анализ всех до единого случаев детских смертей в республике. Работа мрачная, но здесь нужен был вдумчивый, знающий, чувствующий и рефлексирующий профессионал.

— Видимо, на тот момент это отвечало моему внутреннему диссонансу, — разводит руками Гэлнур Ривальевна. — И кроме того, я наблюдала за некоторыми докторами, которые, долго проработав в одной специальности, демонстрировали признаки профессионального выгорания, которые выражались как инертность. Им не хотелось развиваться дальше, находить новые способы решения детских и взрослых проблем, у них было недостаточно эмпатии, было критическое отношение к пациентам… Я так не хотела…

Наша героиня стала заниматься проблемой детской смертности, чтобы понять, почему совершаются врачебные ошибки. Но четкого, конкретного ответа не находилось многие годы. Сегодня она говорит: дело в том, что до 2014 года все случаи медицинских ошибок пытались объяснить исключительно личностными, персональными факторами. И только в 2014 в медицинской системе республики укоренилась идея о том, что дело в системной ошибке, и зависит она не от каждого конкретного врача, а от того, как построена система менеджмента качества.

За три года до этого в ДРКБ пришел новый главный врач — Рафаэль Шавалиев (ныне главврач РКБ). И вот тогда пасьянс начал сходиться. Наша героиня рассказывает:

— Он принес с собой новый взгляд, который сейчас называется менеджментом качества в медицине. И благодаря ему я начала находить те пути, по которым можно понять, как совершаются ошибки, всю системную сторону медицинской деятельности. В 2012 году меня назначили заместителем главного врача по педиатрии, с 2016 я была заместителем по клинико-экспертной работе. На этом посту занималась контролем работы клиники, разбором сложных случаев, жалоб — внутренним контролем качества медицинской помощи. Это был период, когда на смену медико-экономическим стандартам пришли клинические рекомендации.

Гэлнур Ривальевна приводит пример того, как важно разрабатывать и применять клинические рекомендации и какие системные вопросы может снять точное и четкое следование им. К очень опытному врачу на прием приходит ребенок с мононуклеозом. Врач — суперпрофессионал, он вовремя обратит внимание на мельчайшую деталь, интуитивно почувствует правильный диагноз и не станет делать пациенту укол ампициллина, который гарантированно даст ухудшение состояния. Но суперпрофессионалов на всех не хватает: пациентов принимают хорошие, обученные доктора, но у всех разный жизненный и профессиональный опыт. И множество докторов, не таких опытных и «гиперчувствительных», руководствуясь увиденными симптомами, первое, за что схватятся — за ампициллин… Медицинские стандарты и клинические рекомендации и разработаны для того, чтобы все доктора, независимо от того, какой у них опыт, могли работать так, чтобы меньше было вреда пациенту.

— И поэтому я руками и ногами за менеджмент качества в медицине! — убежденно говорит доктор. — Ведь сейчас, с этими стандартами медицина стремительно изменилась. И не только в плане техник и технологий, но и в регуляторном ключе. Врачам кажется, что их ограничивают клинические рекомендации, а на самом деле их ограничивает сама жизнь. Потому что если четко двигаться по рекомендациям — все будет правильно, надо просто вовремя понять, какой именно стандарт надо применять к данному конкретному пациенту. Кстати, и пациент сегодня очень грамотный, он всегда может спросить мнения второго врача, правильно ли с ним работали. И если оба этих доктора хорошо знакомы с клиническими рекомендациями — скорее всего, они сойдутся во мнении.

В РКБ — вслед за руководителем

В 2018 году, когда Рафаэля Шавалиева перевели с заведования ДРКБ в РКБ, Гэлнур Клетенкова перешла за ним. С 17 сентября 2018 года она руководит клинико-диагностическим отделом Перинатального центра. Работы непосредственно с пациентами здесь, конечно, немного: или разбор ситуации с жалобщицами, или участие в консилиумах (за ней остается и курация неонатальной службы). Однако по большей части работает с докторами и медсестрами — здесь на ней те же задачи, что были и в ДРКБ: внутренний контроль качества оказания медицинской помощи и разбор инцидентов.

— Сюда я пришла именно за своим руководителем, — признается Гэлнур Ривальевна. — Именно от него исходит целостность этого системного взгляда на качество оказания медицинской помощи. Я не встречала другого такого руководителя, который умеет в любой сложной ситуации найти инструменты, которые помогут качественно выстроить процесс оказания медицинской помощи. У него всем надо учиться взглядам и приемам того, как правильно решать проблему — не стрелочника найти, а процесс организовать!

В кабинете у нашей героини много света, пахнет свежезаваренным травяным чаем. На столе стоит маленький сувенир — яркий петушок, привезенный из Португалии. Есть и другие небольшие детали, выдающие любовь хозяйки к уюту и оригинальному декору. Но они именно небольшие, лишь легкие штрихи, полунамеки. В остальном здесь довольно аскетично: ровные и высокие стопки историй болезни, закрытые шкафы, бумаги и техника.

— Я человек порядка, — рассказывает Гэлнур Ривальевна. — Люблю, чтобы было свободное пространство, много воздуха, красивые цвета, приятный запах. Это и для пациента очень важно, поэтому я и сотрудникам советую обращать на это внимание. Но главное — лица персонала должны соответствовать моральному состоянию пациента. Например, если ему грустно, то жизнерадостно светящаяся улыбкой медсестра может «не попасть» в его настроение. Нет, конечно, я не призываю сотрудников быть хорошими актерами — просто нужно немного включать эмпатию и не фонтанировать нарочитыми эмоциями там, где они неуместны.

Здесь, в РКБ, в ведении нашей героини — разбор сложных случаев в Перинатальном центре РКБ по результатам лечения. Каждое утро она присутствует на акушерских рапортах: если рождается ребенок с низкой оценкой по шкале Апгар, изучает документы, и если находит несостыковки или ошибки, то организовывает разбор этого случая. Не каждый сложный случай связан с врачебной ошибкой. Просто есть ориентиры, по которым доктора точно знают, на какой из инцидентов стоит обратить внимание.

Отдельной темой выделяются все случаи мертворожденности. Доктора должны досконально знать, почему произошел каждый такой случай. Поэтому вся информация из таких историй болезни тщательнейшим образом вбивается в таблицы и внимательно анализируются: на каком сроке и что происходило, кем работает роженица, были ли у нее хронические заболевания, делала ли она аборты, какой жизнью она живет. Врачи сопоставляют между собой все подобные истории, ищут между ними общее и в каждом случае ставят себе целью четко выяснить, что именно стало причиной рождения мертвого ребенка. Потом эта экспертиза отправляется в женскую консультацию, чтобы видение докторов Перинатального центра дошло до лечащего врача женщины. И в итоге это все выливается в кейсовое обучение врачей и акушерок — что делать, если ты видишь вот такие совпадения обстоятельств.

Мысли о высоком

Гэлнур Ривальевна — человек очень глубокий. Философствуя о жизни, о сути своей профессии, она не раз упоминает слово «знаки», «предназначение», «провидение». На вопрос о том, верит ли она в высшую силу, доктор улыбается и рассказывает: номинально она относится к христианству — крещены оба ее сына, и перед тем как крестить младшего, приняла православие и сама.

— Что касается моих личных взаимоотношений с высшей силой или с чем-то нематериальным — часто в жизни замечала, как мне удавалось, к примеру, блестяще сдавать сложные экзамены. И я страшно удивлялась. Мне казалось, что за меня это делает кто-то другой. Что у меня есть какая-то охрана, какое-то «Высшее Я». И что оно, это «Высшее Я», заинтересовано в том, чтобы не оберегать меня от боли и ошибок, но заставлять выходить из зоны комфорта. Может быть, оно таким образом становится мудрее и ценнее в том обществе, где оно находится. И если я получаю какие-то компетенции, какие-то новые достижения, то это значит, что мое «Высшее Я» таким образом заслуживает новую долю уважения, шагает на ступеньку выше в том нематериальном мире, в котором живет. По крайней мере, я все это пока так представляю.

Разговаривая с доктором, удивляешься: как легко и быстро она переходит от глубоких размышлений о жизненной философии, от цитирования классической литературы — до узких медицинских вопросов и терпеливых рассказах о регламентах и стандартах. Она не скрывает: в ней высока доля романтизма, но если ее не приземлить, то работать просто не получится. Так и живет в своей дуальности: воздушный и тонкий философ и одновременно — строгий организатор здравоохранения, стоящий на страже стандартов.

Есть и еще одна ипостась нашей героини — и ее она считает главной. Прежде всего она не доктор и не заведующая. Прежде всего она мать и жена. На протяжении всего разговора Гэлнур Ривальевна то и дело вспоминает о муже и двоих сыновьях. Это ее гордость, ее отдушина, ее счастье. И надо видеть, с какой любовью она говорит о своей семье.

«Сегодня в медицине есть система, и если ей следовать — все будет в порядке»

На традиционный наш вопрос о том, что доктор больше всего любит в своей профессии, Гэлнур Ривальевна отвечает:

— Больше всего в своем деле мне нравится системность и эмоциональная вовлеченность. То, что у меня есть очень много знаний по медицине, — это только благодаря пациентам. Как только у меня появлялся не укладывающийся в мозаику пациент, я начинала перекапывать всю литературу, до которой могла дотянуться. Тогда и поняла, что уже все давно описано, надо просто уметь искать и задавать правильные вопросы. Сегодня в медицине есть система, и если ей следовать — все будет в порядке. Вот это мне больше всего нравится.

Кстати, о знаниях. У нашей героини есть и еще одна специальность (которая выросла из ее хобби): она обучилась на специалиста-рентгенолога. В свободное время в своем кабинете Гэлнур Ривальевна еще и пишет заключения по рентгеновским снимкам новорожденных пациентов Перинатального центра. Эту специальность она получила по своей собственной инициативе — предложила шефу, а тот согласился отправить ее на обучение. Свое стремление, помимо чисто эстетического удовольствия, доктор объясняет так:

— Мне не нравится стареть. В медицине так принято, что если ты профессор — то ты до ста лет будешь полезным. А если это простой врач, то с определенного возраста возникают вопросы к его способностям соображать (вне зависимости от того, как он соображает). Иными словами, социально приемлемый «срок годности доктора» ограничен возрастом. Именно поэтому я выучилась на рентгенолога и собираюсь учиться на диетолога. Несмотря на мой романтизм, во мне всегда была трезвость, которая вела меня правильно. Поэтому я в свое время пришла к главврачу и сказала: «Старых врачей никто не любит. Давайте я научусь и буду тихонечко сидеть и снимки описывать в кабинете, все равно же никто не увидит, сколько мне лет».

Лукаво улыбаясь, Гэлнур Ривальевна, конечно, признает: до старости еще далеко, а впереди, кроме рентгена и разнообразных проектов в Перинатальном центре, есть и еще одно важное и полезное начинание. Совсем скоро она начнет еще один цикл обучения — будет диетологом. И дело совсем не в модных веяниях. Еще когда наша героиня работала в ДРКБ, у нее была мечта: привнести дух современности в медико-генетическую консультацию, чтобы эффективно помогать людям с орфанной патологией.

— У нас в ДРКБ были орфанные пациенты — например, дети с муковисцидозом. Мы на них смотрели и думали: как же сложится их судьба потом, когда они уйдут во взрослую сеть... Конечно, внимание к ним большое, они получают свои лекарства, терапию, госпитализации в нужном объеме. Но в первую очередь им нужно правильно организовать быт и питание — этому их надо научить. И поэтому в медико-генетической консультации должен работать обученный диетолог, который научит родителей, как кормить малышей с генетическими болезнями с самого рождения и до взрослого возраста. Потому что не существует одной универсальной диеты — каждый случай надо рассматривать в комплексе. Думаю, мне это будет интересно, и я смогу помочь многим пациентам!