Казань в 1917 году: доносы цензоров, голодные бунты и первый народный муфтий

В Казани все спокойно? Рапорты правоохранителей

Два с половиной года войны привели страну к продовольственной катастрофе. Первоначальный патриотизм интеллигенции и буржуа сменился усталостью от войны, социально-экономическими трудностями. Дорожали не только продукты, росли цены на жилье, отопление и промышленные товары.

При этом накануне февральской революции — с конца 1916 и до начала 1917 года — охранители правопорядка (исправники) отправляли на имя казанского губернатора шаблонные рапорты о том, что во вверенном им участке (уезде, городе) все спокойно, незаконных выступлений нет, как и никаких «выдающихся происшествий», преступность на прежнем уровне и т. д. Подобные рапорты и отчеты для вышестоящих чиновников, безусловно, серьезно влияли на их бдительность и создавали ложную картину всеобщего патриотического настроя и стабильности.

Лишь немногие из представителей уездной и городской власти допускали в своих рапортах некоторые отступления от общей линии. Например, казанский полицмейстер в документе от 14 февраля 1917 года упомянул о том, что среди населения губернского города «ходит слух недовольства, основанный главным образом на экономической почве, высказывается неудовольствие на отсутствие необходимых жизненных продуктов, как то: муки, хлеба и пр.». Он указал, что горожане недовольны распоряжениями городского управления, в особенности долгими очередями за продуктами. Более того, «слышится иногда в единичных случаях и угрозы бить стекла и громить стекла», — писал полицмейстер.

В отличие от осторожных рапортов уездных исправников и полицмейстера был откровенен в своих секретных сообщениях начальник Казанского губернского жандармского управления. 18 января 1917 года он отмечал, что «настроение казанского общества повышенное; огромное большинство настроено против правительства, чего никто и не скрывает, говорят об этом совершенно открыто». В губернском городе в это время ходили слухи о предстоящем государственном перевороте в Петрограде с участием великих князей. «Все это создает в обществе нервное настроение, — докладывал казанскому губернатору полковник П. Ратников, — подогревает дороговизну жизни толками о грядущей возможности голода». Причем эти настроения были характерны не только для лиц свободных профессий и мелких служащих в органах самоуправления, не говоря уже о рабочем населении, но и для высокопоставленных чиновников.

Подтверждали это наблюдение и военные цензоры. «Содержание внутренней русской корреспонденции довольно разнообразно, но интересного в ней с точки зрения военной цензуры, было немного. Однако замечено, что многие авторы тщательно описывают всякие беспорядки, «голодные бунты» и забастовки», — сообщал 10 февраля 1917 года казанский цензор, полковник Прогнаевский.

Накануне революции на имя казанского губернатора поступали анонимные заявления, где звучали те же жалобы на нехватку продовольствия и угрозы. «Если на хлеб будет существовать карточный способ, если будем дежурить около городских лавок, останемся на весь день голодными и на другой день без хлеба, мы это перенести не можем»; «мы вынуждены будем разгромить всех спекулянтов, у которых гниет запас хлеба», — говорилось в анонимном заявлении от имени «жителей города Казани», отправленном в январе 1917 года.

Ненавистная реквизиция

Поэтому, несмотря на «спокойные» отчеты исправников, начальник губернии был осведомлен о сложившейся тяжелой ситуации. Помимо нехватки продовольствия, зимой 1917 года не менее острой стала проблема с топливом. Во-первых, дров было недостаточно в свободной продаже, во-вторых, из-за неполадок в работе железной дороги и отсутствия вагонов, этот товар попросту не могли привезти из других губерний. В телеграмме от 22 февраля 1917 года в Министерство внутренних дел казанский губернатор П.М. Боярский докладывал, что «погром лесоторговцев и крупные беспорядки могут начаться каждую минуту». Он просил срочно разрешить ему реквизиции 8 тысяч кубов на лесной бирже, т. к. помимо гражданского населения, нужно было еще обеспечить топливом казармы и лазареты.

Активно внедряемая в этот период реквизиция — изъятие государством у собственника имущества (товара) с выплатой фиксированной стоимости (что в условиях инфляции всегда приносило убытки владельцу) — была самой непопулярной мерой правительства. Особенно бурно реагировало население на хлебные реквизиции. Например, 8 февраля 1917 года начальник КГЖУ сообщал о том, что крестьяне Свияжского уезда недовольны правительственной властью, прежде всего, из-за несправедливых закупок зернового хлеба. На рынке пуд ржи стоил 2 руб. 20 коп., а овес покупали по 2 руб. 60 коп. за пуд. Между тем крестьяне должны были сдать государству на нужды армии рожь по цене 1 руб. 35 коп., а овес — за 1 руб. 50 коп. Конечно, это возмущало сельчан.

Более того, не у всех хлеб имелся в достаточном количестве, поэтому для выполнения данного задания крестьянские семьи были вынуждены покупать зерно у помещиков и купцов по рыночной стоимости, а сдавали государству по сниженной цене. Из-за этой ситуации многие крестьяне уезда направились за хлебом в Свияжск, а городской рынок быстро отреагировал на выросшую потребность в зерновых: цены за короткое время выросли до 3 руб. 50 коп. за пуд. Скачки цен на продукты питания и предметы первой необходимости за годы войны стали привычным явлением. Однако ухудшение качества жизни населения влияло на общественное настроение, которое приобрело взрывоопасный характер. Любые очереди могли закончиться межличностными разборками и погромом лавок.

Эйфория голодной анархии

Февральскую революцию страна встретила голодной. На Временное правительство возлагались большие надежды. Общество требовало разрешения, прежде всего, вопросов о войне и продовольственном снабжении. Но в 1917 году ситуация лишь ухудшилась. Несмотря на анонимные угрозы горожан, в марте 1917 года в Казани была введена карточная система на ржаной хлеб. Еще раньше горожане получили карточки на белый хлеб. Карточная система раздражала людей, в ожидании своей очереди они были вынуждены целый день стоять в «хвостах». К осени 1917 года в Казанской губернии карточки были введены уже на все виды круп, сахар, чай, мыло, ткани, галоши. Голодное состояние усиливало агрессию, покупатели со злостью смотрели на лавки спекулянтов.

Февральская революция поначалу виделась как долгожданное спасение от этого тяжелого положения. Первые месяцы после Февраля, особенно в городах, прошли в бесконечных митингах и собраниях. Анализируя начало революции, свидетель этих событий и социолог П. Сорокин отмечал, «начало ее характеризуется «расторможением» речевых рефлексов — и с количественной и с качественной стороны. «Язык людей развязывается». Его «перестают держать за зубами». Он получает свободу (то же самое применимо и к письменным речевым реакциям). Начинаются речи, речи и без конца речи. Митинги и собрания, заседания и демонстрации. Широка река газет, брошюр, листовок, плакатов, афиш — затопляет страну».

В обществе наблюдалась эйфория от наступившей свободы. Демонстрации этого периода так и назывались праздниками «Русской свободы». Впрочем никакая революционная эйфория не могла удовлетворить материальные потребности. Поэтому с новой силой вспыхнули рабочие забастовки, свои требования выставили даже ямщики и грузчики почтовой станции Казани. На несколько дней было приостановлено почтовое сообщение в городе. Нараставшая продовольственная проблема и спекуляции оставались постоянными факторами социального взрыва. В условиях междувластия такого рода выступления очень трудно было обуздать, т. к. никто никому уже не подчинялся. Например, 13 марта 1917 года в Арске толпа крестьян из 300 человек, недовольная высокими ценами на ржаную муку, разгромила лавки местных торговцев Капралова, Колесникова и Капраловой. Новая милиция бездействовала.

Весть о свержении монархии сельчанами была воспринята неоднозначно. Были те, кто отнеслись с недоверием к этой информации и продолжали верить, что монархия скоро будет восстановлена. Но большая часть крестьянства восприняла революцию как наступление безвластия и разрешение анархии. Те, кто осуждал их действия и не участвовал в беспорядках, предпочли молча наблюдать за происходящим. «Масса же более рассудительная при разговорах не одобряет их действий, но остается совершенно инертной, так как удача первых не приносит им ничего кроме выгоды», — отмечал современник.

Для того, чтобы хоть как-то завладеть общественными настроениями в сельской местности казанский губернский комиссар в марте 1917 года просил архиепископа Казанского и Свияжского Иакова ознакомить всех священников на местах с манифестом об отречении царя от престола. По его мнению, именно духовенство должно было взять на себя ответственность по объявлению последней царской воли населению. Комиссар просил, чтобы они рассказали об этом прихожанам в церквях, «при торжественной обстановке и соответствующим разъяснением», с пастырским призывом к населению «поддерживать порядок и спокойствие и продолжить обычный мирный труд на благо Родины». В дальнейшем священники, действительно, выступали как посредники между старой и новой власти.

Права верующих и нацменов

Но, вместе со свержением старого режима, наблюдалось падение и авторитета церкви, призывы духовных лиц не оказывали должного воздействия на основную массу населения. Более того, к весне 1917 года во время аграрных беспорядков некоторые крестьяне стали претендовать на церковные и монастырские земли. Например, крестьяне приходов сел Порфировка и Лебяжье Спасского уезда захватили причтовые земли и поделили между собой. Участились кражи из православных храмов. Только весной — летом 1917 года были ограблены церкви сел Исаково, Нижний Услон, Бежбатаман, Вязовое Свияжского уезда. Представители Чебаевской волости Ядринского уезда на местном съезде крестьянских депутатов в июне 1917 года требовали отстранения чувашского духовенства от преподавания в церковных школах и просили открыть вместо этих учебных заведений в чувашских селениях «настоящее учение», «без псалтыря и славянского языка».

Подобные эпизоды являются яркой иллюстрацией отношения определенной категории населения к церкви и религиозным служителям. В августе 1917 года казанский губернский комиссар выразил свое недовольство по поводу бездействия священников. Он надеялся, что духовные отцы могли бы призвать крестьян к порядку и выполнению государственных обязательств. Но в условиях хаоса, некоторые прихожане считали, что они имеют право сами выбирать себе священника. В селе Гусих Спасского уезда в мае 1917 года крестьяне решили удалить из прихода священника Нечаева и передать его обязанности дьякону Брызгину, но последний отказался от их предложения.

Мусульманская общественность была воодушевлена новыми гражданскими правами. По примеру первой русской революции были организованы мусульманские съезды. По данным жандармерии, съезд планировался еще в 1916 году. Но первый Всероссийский мусульманский съезд прошел в Москве в мае 1917 года, второй — в Казани с 21 июля по 2 августа. В этот же период в Казани были организованы Всероссийские съезды мусульманского духовенства и мусульманских военнослужащих. Знаменательным событием стало избрание в мае 1917 года муфтием Оренбургского магометанского духовного собрания казанского муллы Галимджана Баруди. Мусульмане впервые получили право свободного избрания главы своего духовного ведомства. Этого права они добивались еще с 1915 года.

22 марта 1917 года, по инициативе приват-доцента Казанского университета, чуваша Н.В. Никольского, было организовано Общество мелких народностей Поволжья. Основной целью общества было избрано изучение и просвещение народностей Поволжья, издание литературы на национальных языках. Первый съезд организации, где приняло участие более 500 представителей чуваш, мари, удмуртов, мордвы и других народов, прошел в Казани с 15 по 22 мая 1917 года, 2-й съезд был проведен с 1 по 4 августа того же года.