«Нам часто говорили: «Это разве музей? Здесь даже фондохранилища нет»
Владельцы Музея чак-чака — о критике, господдержке и о том, может ли частный музей быть бизнесом
Супруги Раушания и Дмитрий Полосины выстраивали образцовую карьеру в автобизнесе, пока не совпали экономический и экзистенциальный кризисы. Перекладывать бумажки и просто делать деньги им стало неинтересно, и 3,5 года назад они открыли дело без особых перспектив на сверхприбыли — Музей чак-чака. Хорошее дело само себя продвигает, считают они. Предлагаем читателям их интервью «Реальному времени».
— Вы бросили карьеру наемных менеджеров, чтобы создать музей. Как вы принимали это решение?
Раушания Полосина: Мы застали золотое время в автобизнесе. Сейчас с друзьями вспоминаем, как все развивалось, как это было здорово. Но когда грянул кризис в 2008 году, он зацепил и автобизнес, это и стало для нас отправной точкой. Потому что в такие моменты начинаешь думать: «А чем бы я еще мог заниматься? Что я могу сделать полезного?». Кризис дает понимание, что тебе все равно нечего терять, что то, чего ты достиг, всегда с тобой, у тебя этого никто не отнимет, и есть возможность попробовать себя в чем-то новом.
Дмитрий Полосин: Принятие решения заняло время. Сначала был кризис, потом развалился «Нур-авто» (один из крупнейших автодилеров, входил в группу компаний «Нур», — прим. ред.), в котором Раушания была руководителем отдела продаж, а я — директором автосалона в Набережных Челнах, развивал дилерскую сеть Volkswagen, еще до «Нура» строил автоцентр в Липецке. Все складывалось, как пазл. Мы с Раушанией похожи в наших увлечениях: я люблю путешествовать, она — тоже. Не могу сказать, что считаю себя каким-то любителем старины, но тяга к познаниям у меня всегда была, я изъездил все Подмосковье. А когда совпали кризис среднего возраста, кризис в стране, кризис в автобизнесе, это стало шоком, когда ты понимаешь: готов заняться тем, чем никогда в жизни не занимался.
— Но далеко не каждый решит начать дело в таком сомнительном, с точки зрения бизнеса, проекте, как музей…
Р.П.: Мы не сразу поняли, что это будет музей. Года два мы жили в Москве, снова объездили все Подмосковье — уже вместе, друзья затаскивали нас в музеи, но мы никогда не любили классические учреждения, где на тебя шикают смотрительницы. Те музеи, в которые ездили мы, были частными, уютными, с душой. Только потом мы узнали, что это называется познавательным туризмом. Самым показательным для нас был музей пастилы в Коломне, в который нас тоже привели друзья. Мы думали, что если делать подобный музей в Казани, то это однозначно должен быть музей чак-чака. Музеи утюга или чайника мы воспринимали как лавки антиквара с интерактивом, а нам хотелось создать другой интерактив, чтобы было общение, а не развлекательная лекция. Это, а не огромные тексты, которые ты все равно не запомнишь, по-настоящему доносят информацию.
Д.П.: В коломенском музее пастилы мы прочувствовали на себе то, что чувствуют сейчас наши туристы. Мы спрашивали: почему так дорого? 400 рублей за вход для меня было дорого, я ведь в тот момент уже был безработным. Но когда попадаешь внутрь, то денег совсем не жалеешь. А когда мы узнали, из чего складывается стоимость, то поняли, что это совсем недорого (билет в Музей чак-чака тоже стоит 300—400 рублей, — прим. ред.). Через рассказ о небольшом традиционном продукте — пастиле — мы узнали об истории Коломны, фабрике пастилы, традициях царского двора.
— Вы просчитывали, когда музей выйдет на окупаемость?
Д.П.: Деньги никогда не были для нас на первом месте. И даже — не на втором. Как бизнес мы музей не открывали. Мы даже не занимались продвижением.
Мы работали всего три месяца, когда Наталья Абрамович (руководитель Туристско-информационного центра Казани, — прим. ред.) привела к нам Сергея Иванова, который только возглавил Госкомитет по туризму РТ. Ему понравился формат. А сама Абрамович, кстати, пришла потому, что до открытия мы обошли все профильные учреждения с письмами о музее (эти письма нам были нужны, в частности, чтобы убедить банки, что нам можно доверить кредит), и она была первой, кто написал: «Да, такой музей нужен». Большую помощь оказали СМИ, читателям ведь интересно узнавать о новых местах. В течение двух-трех месяцев о нас все писали. Собственно, даже туркомпании пришли к нам не сами — их туристы привели. Мы даже не знали сначала, как с ними работать, платят ли они комиссии. А вот казанцы пришли только вторым-третьим потоком, потому что есть такая особенность — свое не ценится.
— Турфирмы сейчас обеспечивают основной поток посетителей?
Р.П.: Нет, 50/50. Мы даже стараемся ограничивать количество экскурсий, чтобы и в высокий сезон половина времени приходилась на частных гостей. Потому что основная часть негативных отзывов сейчас посвящена тому, что люди не могут попасть к нам.
Экскурсии проводятся на русском и английском языках. На татарском экскурсий, кстати, пока не было, хотя экскурсоводы говорят на родном языке.
Женская часть быта практически не была описана
— С чего вы начали подготовку содержания музея?
Р.П.: Мы начали работать над музеем, еще живя в Москве. Один или два раза встретились с создателями «Коломенской пастилы», они подтвердили, что музей должен быть не музеем вещей, а музеем впечатлений, что важно содержание, а форма придет сама. Многие частные музеи, которые быстро закрываются, на мой взгляд, как раз грешат тем, что форма есть, а содержания нет. Ты приходишь — видишь какие-то экспонаты, понимаешь, что денег много вложено. Но смысла в этом нет.
Туристы сейчас искушенные, они четко определяют, когда что-то сделано с душой и смыслом, и когда — просто для показа. Я согласна с мнением, что общую историю может рассказать кто угодно. Но мала вероятность, что кто-то возьмется рассказывать маленькую историю.
— Информацию для музея вы собирали в Ленинской библиотеке. Что интересного нашли, что удалось реализовать?
Р.П.: Первое, что мы нашли, — это большое разочарование. Потому что мы рассчитывали, что придем, забьем в поисковик «чак-чак» и получим кучу информации. Но, кроме сборника рецептов Ахметзянова и еще нескольких книжек, про чак-чак ничего не было. Потом мы начали читать про обычаи и быт татар. Но тоже наткнулись на парадокс. Все говорят, что нужно больше о себе рассказывать, но, по факту, татары, и особенно казанские, рассказывают о себе очень мало. Из десяти краеведов дай бог, чтобы один был татарином. Если искать информацию о быте татар, то найдется что-то только у Фукса, Воробьева, Калинина. Из татар — у Каюма Насыйри и Марджани. Татары и так немного закрытый из-за религии народ, а то, что нас интересовало — женская часть быта — вообще не было описана, в нее не допускали.
Д.П.: И плюс советская власть усреднила все, что только возможно. В итоге мы рыскали по книгам XVIII—XIX века, в которых какие-то этнографы-путешественники могли упомянуть татар. Пролистывая сотни страниц, находили один лист или абзац про жизнь татар, переписывали его и листали дальше.
— Найти помещение под музей было сложно?
Р.П.: Непросто, хотя домов с историей вроде как много. Первое время мы даже оставляли письма в почтовых ящиках, потому что было невозможно установить, кто владелец этих домов. Мы сразу решили, что это будет дом и что он будет жилой, хотя нам предлагали помещения в аренду в торговых центрах, в Доме татарской кулинарии, ведь, кажется, логично разместить музей чак-чака там. Но нет, чак-чак — это чисто домашняя еда, и никогда до советского времени в промышленных масштабах не готовился. С этим домом нам, считаем, повезло. Это — памятник и, конечно, с ним есть проблемы. Восстанавливал дом Лесхоз, лесники-то они, может, и хорошие, а реставраторы — не очень. Да и ограничения по бюджету у них были.
— Вы открыли чайную, она будет работать самостоятельно?
Р.П.: Да. Нам нужно было место, где гости могли бы дождаться начала экскурсии и заодно увидеть, что такое татарское чаепитие, ведь про него мало что известно, на слуху только китайская церемония. У нас есть чайная карта из сборов, которые мы фасуем сами, скоро появится выпечка. Подобных чайных сейчас появилось много в Европе. Иностранцы, кстати, вообще не могут понять нашу тягу к чаепитиям, когда каждые свободные пять минут мы пьем чай, потому что для нас это — не прием пищи, а времяпровождение.
— А часто вы встречали критику своего проекта именно как музея?
Р.П.: Конечно, нам часто говорили: «Это разве музей, здесь даже фондохранилища нет!». На что мы всегда отвечаем, что мы — фонд открытого хранения. И когда встречались с представителями ЮНЕСКО на конференции по нематериальному наследию и рассказали про то, что мы делаем в музее, они сказали, что больше ничего и не придумаешь, что мы все делаем правильно.
Кухню проверяют, как фабрику
— Во время визита президента вы попросили переименовать улицу в Сенную. Почему?
Р.П.: Здесь, на улице Парижской Коммуны, раньше был Сенной базар и улица называлась Сенная до 1927 года. В помещении, где мы располагаемся, была лавка купца Вафа Бигаева, да и все старые здания здесь исторические. Вообще, эта улица, что называется, намоленная.
Д.П.: Но она была не туристическая. Мы первое время переживали, что люди даже не знают, что такая улица есть, некоторые аккредитованные экскурсоводы и туркомпании сюда людей не водят и не воспринимают это место как часть Старо-татарской слободы.
— С чем еще вы обращались к президенту?
Д.П.: Нам бы очень хотелось, чтобы на нашу отрасль обратили внимание. Нам сложно выкраивать деньги не на текущую работу, а на развитие. Большие арендные платежи (Музей чак-чака снимает помещение республиканской собственности, аренда составляет 116 тыс. рублей в месяц при обороте в среднем 500 тыс. рублей, — прим. ред.), очень высокие налоги.
— С налогами вопрос на местном уровне не решается.
Р.П.: Да, но нет никаких грантов на развитие таких проектов, как наш. Я говорю не только о нашем музее — обо всех подобных частных инициативах. Очень большой надзор в нашей сфере. Ты можешь печь всего несколько кулинарных изделий, а надзор будет, как за фабрикой. Мы, например, очень хотели бы снять фильм о чак-чаке, поездить по деревням, поговорить о рецептах чак-чака и быте татар. В результате получится фильм точно не о кулинарии, во всяком случае, не только. Но не знаю, как быстро удастся реализовать эту задумку, поскольку нам бы хотелось сделать хороший фильм, а это стоит около миллиона рублей.
— Вы на себе ощущаете подъем туристической отрасли?
Р. П.: Нам сложно сравнивать с тем, что было до нас, но затруднений с турпотоком мы не наблюдаем. Может, повезло, может, действительно отрасль на подъеме. Но Универсиада, Кубок конфедераций нас не затронули, хотя приезжало много болельщиков. Пришло много чилийцев, но только потому, что до этого сразу два чилийских телеканала сделали о нас репортажи. В результате болельщики, не зная ни английского, ни русского, внимательно слушали, и все им понравилось.
Д.П.: Такая внешняя политика, наверное, заслуга руководства республики, в том числе Сергея Иванова и его молодой команды, потому что они, как спрут, зашли во все страны и регионы. В результате, куда ни приезжаешь, везде говорят: «Ну, в Татарстане все нормально с туризмом».
В неизвестность идти совсем не страшно
— Вы говорите, что не думали о музее как о бизнесе. И все же тем, как оборачивается ваше дело, вы довольны?
Д.П.: Не получается быть полностью довольным, когда растут аренда, коммунальные платежи, зарплаты десятка сотрудников, когда огромные налоги. Иногда приходится думать о деле с точки зрения бизнеса, думать о загрузке.
— Ну все-таки вы наверняка рассчитывали на определенный заработок?
Д.П.: Нет, вообще об этом не думали.
Р.П.: Кстати, у нас долгов при открытии особых не было. Кредит нам, к счастью, не дали. Они посчитали, что мы — рискованный бизнес. Ну и слава богу!
— Сколько нужно было денег на открытие и где вы их взяли?
Р.П.: Сложно провести расчет. Нам очень помогли друзья. Например, всю айдентику разработали в долг, всю мебель (лавки, саке) нам тоже сделали в долг, дружественная типография в первое время делала бесплатно пробники. Если все это посчитать, то инвестиции составили, наверное, около полумиллиона рублей. А долгов живыми деньгами у нас было 150—200 тысяч, часть нам дали в долг родители. И где-то за полгода мы все вернули.
— Сейчас, глядя на опыт других частных туробъектов, вы считаете это хорошей идеей для бизнеса?
Р.П.: Смотря как делать. Потому что мы не только бизнес, но и креативная индустрия. Просто скопировать, просто купить франшизу не получится. Все — в мелочах. Если говорить конкретно о музеях, то сначала они выполняли функцию хранилища, потом стали выполнять образовательную роль, а сейчас должны приносить счастье. Открывается много частных музеев, но много и закрывается, много неуспешных.
Д.П.: Говорить бизнес-языком об этом не получится, просто делать для галочки, для показа первому лицу и не думать над содержанием — не то. Если ты не любишь дело, а просто захотел во что-то вложиться, работать это не будет. Наверное, это одна из причин, почему мы сами ушли из бизнеса. Сидеть каждый день в клетке и смотреть в компьютер… Это, оказалось, не наше. Мы, скорее, проектные, чем процессные люди.
— Не страшно было уходить с предсказуемой работы в неизвестность?
Р.П.: Наоборот, было интересно. Страшнее было не попробовать. В негативном варианте мы бы, как Эдисон, сказали: теперь знаем тысячи способов, как не изобретать лампочку. Но в итоге-то все получилось хорошо.
