«Татарские эмигранты подчеркивали импонирующие им «мусульманские черты характера» японцев…»

Идем на Восток!

Татарский народ на протяжении всей своей истории испытывал на себе воздействие то Востока, то Запада. Интересно, что еще в языческую пору у татар (вернее, у их предков — древних тюрков) каменные памятники-идолы всегда были обращены лицом на восход. Поэтому и молились древние тюрки, обращаясь лицом к востоку. По замечанию ученого Гали Рахима, на древнетюркском языке слово «вперед» означало «на восток». Он же писал о том, что «Восток у древних считался страной и передовой, и священной». Тут надо заметить, что о передовых достижениях Востока ученый-фольклорист писал в 1920-е годы, и здесь угадывается дореволюционный дискурс татарских интеллектуалов той поры.

Как примеры прогресса и высокой культуры на рубеже XIX—XX веков в татарских образованных кругах рассматривались различные страны мира: как европейские державы, так и Османская империя. Но еще одним примером для них стала Япония, которая с конца XIX века совершила колоссальный рывок вперед, сделав упор в основном на науку и технику. Реформы императора Муцухито Мейдзи были созвучны с идеологией татарских джадидов. Он тоже говорил об открытом диалоге с мировой культурой, но в то же время ставил во главу угла единство и успешность японской нации. Реформы эпохи Мейдзи, как и джадидские преобразования, имели охранительное значение. Буржуазные перемены практически не коснулись японского традиционализма в виде основ духовной культуры, политической системы, частного уклада жизни.

О переменах, охвативших далекую азиатскую страну, вскоре стало известно и узкому кругу татарских интеллектуалов. Например, популярный драматург Галиасгар Камал в пьесе «Оч бадбахет» («Три подлеца»), написанной в 1899 году, одному из героев дал следующую реплику: «Еще десять лет назад никто ничего не знал о японцах. А теперь японцы за счет просвещения сами что-то создают и конкурируют с самой Европой, везде их торговцы. И нам, мусульманам, надо просвещаться и научиться делать что-то самим».

К этому времени в татарском обществе уже наметились определенные изменения, и на этом фоне рассказы об успехах Японии, еще недавно жившей традиционными представлениями, безусловно, оказывали сильнейшее воздействие и вселяли надежду. Помимо своей запоздалой модернизации, татары и японцы имели и другие схожие черты. Например, татары привыкли противопоставлять себя западному миру и идентифицировали себя в большей степени с Востоком, Азией. Это было обусловлено и историческими корнями (наследники гуннов, древних тюрков и других восточных народов), и религией (мусульмане традиционно ассоциировались с Востоком).

Китай гостеприимный

Япония и Дальний Восток заняли определенную нишу в обывательском сознании благодаря усилению миграционных потоков в эти края. Первые переселенцы-татары появились на территории Китая в 1830-х годах. Среди них много было выходцев из Центральной России и Поволжья. Мусульмане оставляли свои родные места в основном из-за нежелания служить в царской армии. До военной реформы 1874 года армейская служба длилась 25 лет. Наряду с этим предприимчивых татар привлекали и новые возможности для развития торгового дела. Например, в 1851 году Китай и Россия заключили соглашение, согласно которому в Кульдже и Тарбагатае отменялись торговые пошлины для российских подданных. Поэтому уже в 1860-е годы особенно много татарских эмигрантов проживало в Кульдже, большая часть семей была занята в сфере торговли.

На рубеже XIX—XX веков в связи со строительством Китайско-восточной железной дороги татары-мигранты начали заселять территорию Маньчжурии. Они работали на лесоповалах, участвовали в строительстве железной дороги, позднее стали активно развивать инфраструктуру новых станций: содержали торговые лавки, пункты общественного питания. В Харбине к 1904 году сложилась официальная мусульманская община города. Очевидно, что о Китае и пограничной Японии некоторые татары узнавали из рассказов и писем уехавших за лучшей долей на Дальний Восток родственников и знакомых.

Terra incognita на краю света

Но большинство жителей Российской империи о Японии узнало главным образом после русско-японской войны 1904—1905 годов. Например, в татарском фольклоре сохранились различные вариации баитов (народных песен) о русско-японской войне. Все они повествуют о тяжелой доле солдата, призванного на фронт. Несмотря на использование известных шаблонов в создании таких песен, в некоторых упоминаются различные географические названия: Порт-Артур, Ляоян, Ялу, Мукден, Сеул, Харбин. В баитах обычно присутствует образная оценка врага как источника войны («япон дигән йөзе кара харап итте безләрне» — «погубил нас японец с черным лицом»). Лишь иногда встречаются выражения, связанные с одеждой, пищей и жилищем японцев. Но эти образы были нужны лишь для художественного усиления описания положения самого солдата. Поэтому данные сведения, как правило, далеки от реальности. В целом в народном сознании образ Японии и японцев был довольно размытым.

Хотя в единичных случаях военный поход, пребывание в японском плену и личное общение с представителями другой культуры имели и продолжение. Так, один татарский солдат, призванный на фронт из Буинского уезда Симбирской губернии, вернулся на родину с женой-японкой. Они жили в той же губернии в татарской деревне, и сегодня в Казани проживают потомки этой семейной пары. Безусловно, такие моменты влияли на общественное сознание.

Но в начале трагических событий многие солдаты, по словам Г. Тукая, «даже приблизительно не знали, где разразилась эта война и кто такие японцы». В своей статье 1906 года литератор сокрушался о самонадеянности российских правителей, которые посмели вступить в военный конфликт с таким сильным государством, как Япония.

Задаваясь вопросом, в чем секрет японского чуда, многие татарские интеллектуалы сходились на том, что все дело — в просвещении и исполнительности. Известный казанский богослов Галимджан Баруди в своей статье, опубликованной в 1908 году в журнале «Ад-дин вэ эль-адаб» («Религия и нравственность»), тоже обращает внимание на вопросы просвещения. Он сопоставил количество учащихся и учителей в Японии, проанализировал число учебных заведений и библиотек и пришел к выводу о том, что данная страна уступает лишь США и Великобритании. Помимо технического прогресса Галимджан хазрат особо подчеркивал политическую зрелость японцев. «В этой связи нечего удивляться высокому уровню их политического правления и условий жизни, — писал он. — Такой уровень прогресса, кажущийся необычным, зиждется в конечном счете на просвещении и воспитании, плюс на природной их склонности к старательному и честному труду».

До русско-японской войны 1904—1905 годов ничего не знал о Японии и известный общественно-политический деятель, журналист Габдурашид Ибрагимов. На него оказала сильное воздействие победа Японии в войне, и после этого у него возникло желание изучить эту страну изнутри. Впоследствии Г. Ибрагимов сыграл особую роль в популяризации Японии среди татар. Впервые он посетил Японию в 1909 году, и прожил там почти полгода. За это время успел посетить множество населенных пунктов, культурные и социальные учреждения, принял участие в публичных мероприятиях, встретился с разными людьми (его интересовали как простые крестьяне, так и ученые, высокопоставленные чиновники и другие деятели). Для того чтобы лучше понять внутреннюю жизнь Японии, татарский интеллектуал начал даже изучать японский язык. Его больше всего восхищал «национальный дух» японского народа, умелое сочетание западных новаций с японскими традициями. Путевые заметки Г. Ибрагимова о Японии публиковались в казанской газете «Баянель-хак» («Изложение истины»). Неутомимый общественный деятель, приверженец панисламистских идей Г. Ибрагимов позднее эмигрировал в Японию и прожил там последние годы своей жизни с 1933 по 1944 годы. Именно в эти годы сформировалась мусульманская община Японии и была построена мечеть в портовом городе Кобе. Его сын Ахметмунир Ибрагимов еще в 1913 году окончил один из японских университетов.

Об интересе к Японии со стороны татарской общественности 1910-х годов свидетельствуют и публикации, принадлежащие перу других авторов. Например, в 1915 году на страницах оренбургского журнала «Шура» выходила серия статей «Экскурсия в Японию» С. Урманова. По данным историка Р. Амирханова, в начале XX века некоторые татары вели свои торговые дела в Токио.

Японский культурный феномен

Таким образом, накануне 1917 года представления о Японии у некоторых татар становились все более осязаемыми. Очевидно, распространение фотографии и развитие книжного дела, появление изданий с иллюстрациями помогли сформировать визуальное представление далекой Японии широким слоям населения. Например, в произведении «Осенний рассказ» еще юный Гали Рахим главную героиню — татарскую девушку Гаухар — сравнил с «прекрасной японкой». Рассказ был написан им в 1918 году.

Япония продолжала фигурировать в художественных и научных текстах татарских интеллектуалов и в советское время. Например, комедия Тази Гиззата «Мактаулы заман» («Славная эпоха»), опубликованная в 1936 году, начинается с монолога одного из героев пьесы о Японии. Конечно, в свете тогдашней политической ситуации Страна восходящего солнца представлена как империалистический агрессор. Между тем включение в реплику героя пьесы рассказа именно о Японии представляется неслучайным. Тази Гиззат как литератор состоялся благодаря культурному наследию дореволюционной поры. Ученый-тюрколог Гибадулла Алпаров в конце 1920-х годов в полемике о латинизации татарского алфавита приводил в пример Японию с ее иероглифами. Он был противником латинизации и настаивал на сохранении арабской графики. В одной из своих публикаций ученый заметил, что некоторыми татарами латиница воспринимается как символ западной цивилизации, а потому с переходом к новому письму они связывают и надежды на быструю модернизацию татарской культуры. Алпаров считал это большой глупостью и призывал посмотреть на Японию, где сложнейшие иероглифы японского алфавита не стали препятствием в развитии культуры, так как имелась мощная экономическая база.

Трансформацию традиционного татарского общества невозможно представить без влияния других культур. Это воздействие отразилось на всех уровнях татарской действительности: как на общественных, так и на бытовых. Местами подражание чужой культуре было слишком сильным, слепое копирование приводило к тому, что перенималось все подряд. В этих условиях для татарского народа в начале XX века прекрасным примером умелого сочетания западных новаций и национальных традиций служила Япония. Открытие культуры Страны восходящего солнца для широких слоев татарского населения началось после 1905 года. Различные публикации в прессе, личные поездки некоторых деятелей помогли сформировать положительный образ страны. Оказавшиеся позднее в Японии татарские эмигранты подтверждали это мнение, подчеркивали импонирующие им «мусульманские черты характера» японцев: скромность, доброжелательность и трудолюбие. Татарское население советской России в силу сложившихся политических обстоятельств к 1930-м годам постепенно изменило свое отношение к Японии, воспринимая ее уже не как образец для подражания, а, скорее, как империалистического агрессора. Но это уже сюжет для другого исторического исследования.