Евгений Думаньян: «Первое, чему меня научили в реанимации, — никогда не бегать»

Случай в самолете

24 сентября из Набережных Челнов в Санкт-Петербург вылетел самолет. До Пулково оставалось лететь около сорока минут, когда одному из пассажиров — четырехлетнему мальчику — стало плохо. Высокая температура, полукоматозное состояние, судороги… На призыв экипажа самолета о том, есть ли на борту врач, откликнулся сухощавый невысокий мужчина.

Он начал разбираться в ситуации, оказал ребенку первую помощь, привел его в сознание и был рядом до самой посадки.

— Мои профессиональные навыки позволили мне не уходить в эмоции, сохранить трезвость мышления, понять, что нужно делать, какие есть варианты развития событий. Я сделал то, что, по моему мнению, нужно было делать. В итоге ребенок долетел до Санкт-Петербурга, самолет нигде не пришлось сажать. А в аэропорту мальчика уже приняла бригада врачей, — рассказывает сегодня этот доктор — челнинский анестезиолог-реаниматолог Евгений Сергеевич Думаньян.

В Санкт-Петербург он летел на съезд по эндоваскулярному лечению инфарктов миокарда — и уж точно не ожидал, что навыки интенсивной терапии придется применить прямо в самолете...

«Никаких иллюзий не было. Был ответственный выбор»

Наш герой родился в Краснодаре. По окончании школы в 1997 году поступил в медицинскую академию (ныне это Кубанский государственный медицинский университет). Доктор говорит, выбор был простым: юношу тянуло к изучению живого, и параллельно с этим он увлекался техникой. Медицина, с его точки зрения, была идеальным балансом между этими двумя областями знания.

Мои профессиональные навыки позволили мне не уходить в эмоции, сохранить трезвость мышления, понять, что нужно делать, какие есть варианты развития событий. Я сделал то, что, по моему мнению, нужно было делать

С будущей своей специальностью студент определился рано. По окончании второго курса он оказался на сестринской практике в реанимационном отделении одной из крупных городских больниц Краснодара.

— Тогда я и понял: интенсивная терапия и реаниматология — то, что я могу на себя «надеть» и чувствовать себя в этом комфортно, — объясняет Евгений Сергеевич. — Понимаете, никогда нельзя идти на поводу у романтизации какой-либо специальности. Важно точно знать, сможешь ты в этом работать или нет. Потому что иллюзии рушатся. И чем раньше они придут в соответствие с реальной жизнью, тем лучше. А у меня так получилось, что никаких иллюзий с самого начала не было. Был ответственный личностный выбор.

После окончания сестринской практики Евгений продолжил работать в реанимации на волонтерских началах: приходил, оставался на ночные дежурства, помогал — и присматривался. Это была общая реанимация: здесь собирались и прооперированные пациенты, сюда ехала и неотложка. Так что школа получилась серьезная.

В 2003 году наш герой поступил в рабочую интернатуру по хирургии. В те годы возможен был только такой путь: анестезиологами-реаниматологами становились только через получение другой основной медицинской специальности терапевтического или хирургического профиля. Получив сертификат хирурга, Евгений Сергеевич прошел первичную переподготовку по анестезиологии и реаниматологии.

Работать Евгений Сергеевич устроился в отделение кардиохирургической реанимации в Центр грудной хирургии, который открывался как раз в тот год, когда он оканчивал академию.

— Туда нужно было очень много молодых врачей, и наш выпуск пришелся очень кстати. В этом центре и сейчас работают многие мои однокурсники, — говорит доктор.

Понимаете, никогда нельзя идти на поводу у романтизации какой-либо специальности. Важно точно знать, сможешь ты в этом работать или нет. Потому что иллюзии рушатся

«Я привык ходить в тапочках, а здесь нужны кроссовки»

В Краснодарском Центре грудной хирургии наш герой работал врачом анестезиологом-реаниматологом 15 лет — до 31 января 2018 года. А потом переехал в Набережные Челны — доктора «переманил» Рамис Якубов, заведующий отделением сердечно-сосудистой хирургии.

— Он обо мне знал, пригласил на встречу с главным врачом БСМП — Маратом Фанисовичем Мухамадеевым. Когда это знакомство состоялось, когда я увидел больницу и сам город, стало понятно, что это то место, где я нужен. На встрече с главным врачом мне предложили возглавить отделение и обозначили передо мной цели. Я согласился. К тому моменту я уже внутренне был готов принять такое предложение, созрел для того, чтобы сделать шаг вперед. Ведь когда-то мы все вырастаем из своей старой одежды. И на тот момент профессиональный рост для меня оказался важнее, чем пущенные на родине корни. Я не считал, что что-то теряю там, наоборот, к уже имеющемуся опыту приобретаю что-то новое здесь, — говорит Евгений Сергеевич. — Конечно, тяжело было уходить из моего родного отделения. Я и по сей день туда наведываюсь и поддерживаю отношения с коллегами там.

Вторым важным фактором принятия такого решения, как признается доктор, была республиканская программа, по которой врачам предоставляется социальная ипотека. В Краснодаре такой программы не было, а Татарстан ведет политику по привлечению специалистов из других регионов, в том числе и таким образом.

Разница между старым и новым местами работы, как признается доктор, оказалась серьезной. В первую очередь играет роль сама специфика клиники: больница скорой медицинской помощи живет в особом ритме. Она работает на иных принципах, перед ней стоят другие задачи, отличные от тех, которые решал Центр грудной хирургии в Краснодаре.

— Конечно, я раньше работал с экстренными пациентами. Но в подавляющем большинстве случаев в Краснодаре у нас были плановые пациенты. А больница скорой помощи имеет свой колорит, свой пейзаж, к которому нужно привыкнуть, — говорит Евгений Сергеевич. — С медицинской точки зрения тут ничего нового. Но с точки зрения встраивания себя в эту систему — нужно было пройти эту огранку.

В БСМП врачи принимают пациентов с рук врачей скорой. Диагноз тех, кто поступает в отделение Евгения Сергеевича, чаще всего уже понятен, но еще не установлен. Порой нужно скорректировать изначально поставленный диагноз. Причем все это нужно делать очень быстро, чтобы не потерять драгоценные минуты. Все это потребовало изменений во взглядах, подходах и методах, которыми привык пользоваться Евгений Сергеевич.

И на тот момент профессиональный рост для меня оказался важнее, чем пущенные на родине корни. Я не считал, что что-то теряю там, наоборот, я что-то приобретал здесь

— Я привык ходить в тапочках, а здесь нужны кроссовки, — приводит метафору доктор. Хотя кажется, что это совсем не метафора.

«Врача интенсивной терапии должна отличать взрывообразность мышления»

Основное поле деятельности врачей в отделении Евгения Сергеевича — экстренные состояния в кардиологии, среди которых лидируют инфаркты.

— Но не нужно думать, что мы только инфарктами занимаемся. Есть такой контингент пациентов, чье состояние классифицируется как «боль в груди». И есть целый веер возможных состояний этих людей. Нередко их потом забирают в кардиохирургическое отделение, чтобы прооперировать. А могут лечить дальше терапевтическими методами. Наша задача — найти, в каком направлении пациент пойдет. А это и диагностический процесс, и параллельно лечебный. Процесс этот может быть растянут на часы и даже сутки, а может протекать очень интенсивно и сжато, — рассказывает наш герой.

Ориентироваться в реанимации нужно быстро, времени терять нельзя. Доктор чувствует эту свою ответственность (впрочем, она есть в любом деле — работа патологоанатома не менее ответственна, чем работа реаниматолога), но он категорически против того, чтобы употреблять слово «напряжение».

— На самом деле, мы, наверное, самые расслабленные. Потому что мы знаем, когда нужно напрягаться, — удивляет нас Евгений Сергеевич. — Врача интенсивной терапии, на мой взгляд, должна отличать взрывообразность характера и мышления. Это такой психотип: спокойный, хладнокровный человек, который, тем не менее, отлично чувствует ту грань, после которой он должен взорваться и побежать. Он не тратит силы понапрасну. И кстати, первое, чему меня научили в реанимации, — никогда не бегать.

Доктор вспоминает, как очень быстро прошелся по коридору реанимационного отделения в первый день своей работы медбратом в Краснодаре. Его поймал опытный врач и сказал: «Ходи медленнее, если нет повода торопиться». Просто в реанимационном отделении все и всегда начеку — в фоновом режиме. Наш герой признается: он говорит с нами в своем кабинете, но какая-то часть его сознания контролирует звуки, исходящие из реанимационного зала. В норме все должно быть тихо. И если послышится какая-то суета — Евгений Сергеевич сразу же «выйдет из своей берлоги», чтобы выяснить, что происходит.

Врача интенсивной терапии, на мой взгляд, должна отличать взрывообразность характера и мышления. Это такой психотип: спокойный, хладнокровный человек, который, тем не менее, отлично чувствует ту грань, после которой он должен взорваться и побежать

«Если я тоже буду чувствовать боль пациента — кто его будет лечить?»

Человек, который лежит на столе перед анестезиологом-реаниматологом, для врача обезличен. У него нет личности, пола и возраста. Евгений Сергеевич говорит, что сочувствия к пациенту во время реанимации тоже не должно быть.

— Ведь что такое со-чувствие? Ты разделяешь боль человека и чувствуешь ее вместе с ним. А если я тоже буду чувствовать эту боль — кто его будет лечить? Были у меня случаи, когда я эмоционально вовлекался в лечебный процесс. Как врача меня это парализовало. Этого быть не должно. В этом и есть разница между профессионалом и непрофессионалом. Это все равно что мы с вами, не будучи подготовленными, попадем на поле боя, где должны действовать профессионалы. Они сориентируются, что делать под свистящими пулями, а мы — нет. То же самое и в нашей работе, — объясняет доктор.

Это умение, по его словам, должно нарабатываться. Он сам, возвращаясь с первых своих дежурств с тяжелыми пациентами и смертями, не мог справиться с тяжелыми эмоциями. Но, не абстрагируясь от этих впечатлений, профессионалом не стать.

Реаниматологам чаще, чем врачам большинства других специальностей, приходится сталкиваться со смертью. И справляться с ней внутри себя — тоже. Поначалу такие эпизоды и для Евгения Сергеевича были травмирующими.

— Смерть сначала была для меня чем-то отрицаемым, отвергаемым. Чем-то, что отрицало и меня самого как профессионала. Ведь это мысль, навязанная сообществом: смерти быть не должно. И если, в свою очередь, не справиться с этой навязанной мыслью, человек не сможет работать там, где он встретится со смертью. Поэтому пришлось справляться — принять мысль о том, что смерть — такая же часть существа, как и жизнь, — говорит реаниматолог.

Приходится работать нашему герою и с родственниками пациентов. Реанимация — место не самое простое, и оказаться здесь не хочет никто. А значит, и реакция человека, чей близкий лежит в интенсивной терапии, может быть разной. Один справляется с эмоциями, другой впадает в громкую истерику, а третий находится в тихом шоке. И со всеми ними Евгений Сергеевич должен как-то договориться. Говорит, получается по-разному. И методы коммуникации тоже нужны разные. Кому-то нужно открыто посочувствовать. Кого-то нужно привести в чувство строгим разговором. Но в любом случае это никогда не бывает легким разговором.

— И если случается смерть — о ней сообщаю родственникам, как правило, тоже я. Это часть работы любого врача, и это должен уметь делать каждый из нас. Говорить о смерти нужно нейтральным тоном. Ни в коем случае не холодно, но нейтрально, — говорит о сложных элементах работы наш герой.

Говорить о смерти нужно нейтральным тоном. Ни в коем случае не холодно, но нейтрально

Кружка чая с лимоном

Евгений Сергеевич пускается в философские рассуждения: а к чему в принципе готовят докторов, когда учат их? Он вспоминает: слово «врач» происходит от древнерусского слова «врати», которое означало «говорить» (а вовсе не «лгать», как трансформировалось оно сегодня). Человек, который врачевал болезни 500 лет назад, не располагал практически никаким научно-техническим и фармацевтическим арсеналом. Он «заговаривал» недуги, делал нехитрые манипуляции и заваривал травы, но главное — много говорил с пациентом.

— Большая часть нашей профессии лежит в области коммуникации. И вот в чем парадокс: вопросам межличностной коммуникации — как внутри сообщества, так и с пациентом — нас системно нигде не учат. Этому мы учимся сами, «на поле боя», — объясняет Евгений Сергеевич. — На что ты способен, сколько книжек по психологии прочитал — так ты и будешь справляться со своими и чужими проблемами. И с пациентом тоже будешь общаться, исходя из своего собственного опыта.

И этой коммуникационной, межличностной части профессии доктор придает огромное значение. Он вспоминает случай еще из краснодарского своего опыта. В отделении кардиологической реанимации довольно долго лежала женщина после операции — ее никак не могли стабилизировать и снять сердечную недостаточность, чтобы перевести в палату. А ведь реанимация — место специфическое, здесь мало места человеческому теплу, здесь важно сохранить жизнь. И пока доктора выносили свои суждения, определяли, по какому пути вести терапию, решали сложные умственные задачи, пациентка (в полном сознании) лежала под одеялом, окруженная сложной аппаратурой и «увешанная» капельницами.

За последние 20 лет нам в интенсивной кардиологии стали доступны новые методы диагностики. Теперь мы активно используем компьютерную томографию, магнитно-резонансную томографию, эндоваскулярные методы лечения и диагностики

— Это состояние, далекое от комфорта. По сути, временное заключение. И вот, пока она зависла в этом безвременье, в этом аморфном тумане, я с ней разговорился, и она призналась: ей очень хотелось попить чаю. Я после этого разговора пошел на нашу кухню, заварил кружку крепкого, ароматного чая с лимоном и принес ей. Много позже мы столкнулись с ней в коридорах клиники: мы ее к тому моменту уже выписали. И она поблагодарила меня не за то, какие сложные решения мы с другими докторами принимали над ее кроватью. Не за то, как мы ее спасали. Для нее главной эмоцией была вот эта кружка чая. Кусочек нормальной, человеческой жизни. Символ тепла. И за это было ее главное «спасибо», — рассказывает Евгений Сергеевич.

Нам становится понятно: и та человеческая часть, которая сочувствует проблемам пациентов, в «железном докторе» тоже присутствует. Главное искусство, по его словам, состоит в том, чтобы найти баланс, сохранить в себе и человека с теплым сердцем, и профессионала с холодным умом. Погружного сочувствия, по словам нашего героя, у доктора быть не должно. А вот понимание того, что человеку плохо, — должно. Дозированно, в строгих рамках, в которых это не мешает лечебному процессу. Потому что реаниматологам приходится принимать решения в очень тяжелых обстоятельствах. И эти решения напрямую влияют на то, будет человек жить или нет.

«Медицинские знания не могут быть сформированы в рамках одной языковой среды»

Сегодня возможности медиков, в том числе и анестезиологов-реаниматологов, существенно шире, чем каких-то 20 лет назад, когда наш герой еще только пришел в профессию. Доктора с помощью технологий спасают тех пациентов, кого не спасли бы 20 лет назад. В нашу страну такие технологии пришли благодаря системным преобразованиям начала 2000-х годов (а на Западе многие из них были известны задолго до этого момента).

— За последние 20 лет нам в интенсивной кардиологии стали доступны новые методы диагностики. Теперь мы активно используем компьютерную томографию, магнитно-резонансную томографию, эндоваскулярные методы лечения и диагностики. В моей семье люди умирали от инфарктов, так и не получив хотя бы базовой диагностики, сейчас их бы сумели спасти. 20 лет назад не существовало эффективных препаратов, доступных нам сегодня, — объясняет Евгений Сергеевич.

Медицинские знания не могут быть сформированы в рамках какой-то одной языковой среды. Это очень обширное поле деятельности, его невозможно развить в отдельно взятом «островном» государстве

В один прекрасный момент доктор серьезно занялся английским языком и теперь свободно им владеет. Это оказало колоссальное влияние на его профессиональный статус: доктор объясняет, что невозможно серьезно заниматься медициной, не читая международных источников.

— Медицинские знания не могут быть сформированы в рамках какой-то одной языковой среды. Это очень обширное поле деятельности, его невозможно развить в отдельно взятом «островном» государстве. Очень важен доступ к информации, к технологиям, к научным открытиям и взглядам, — объясняет он свои устремления. — И кстати, анестезиология и реаниматология — очень наукоемкая, математичная область знаний. Мне, как человеку, склонному к технике и технологии, она очень подходит. Кого-то эта технологичность пугает. А меня она, наоборот, зажигает.

Евгений Сергеевич — частый гость и докладчик на медицинских конференциях и конгрессах. На одном из таких форумов, кстати, он и познакомился с челнинскими врачами.

В российском медицинском классификаторе анестезиология и реаниматология относятся к одной специальности. Евгений Сергеевич по своему характеру больше тяготеет к интенсивной терапии, хотя и анестезию практикует регулярно — без нее не получится, такова особенность его профессии.

Так как наша область деятельности во многом социальная, есть элемент напряженности в общении между медицинским и немедицинским сообществом. Это возникает от недостатка доверия на базовом уровне

«Вся эта бюрократия и бесконечное количество бумаг возникают не на пустом месте»

Главное и самое любимое для нашего героя в его работе — профессиональная самореализация. Евгений Сергеевич амбициозен и не скрывает этого. А вот когда мы спрашиваем, с чем бы сталкиваться в работе не хотелось, он, подумав, отвечает:

— Так как наша область деятельности во многом социальная, есть элемент напряженности в общении между медицинским и немедицинским сообществом. Это возникает от недостатка доверия на базовом уровне. В свою очередь, это налагает отпечаток на юридическую часть нашей деятельности. Она беспокоит сообщество, но ведь вся эта бюрократия и бесконечное количество бумаг возникают не на пустом месте. Это во многом результат отсутствия доверия, о котором я говорю: лучше записать каждый шаг, чтобы обеспечить себе доказательную базу.

Растет количество жалоб на врачей, количество негативных публикаций в прессе, и в Следственном комитете даже создан специальный врачебный отдел. Медицинские дела — резонансные. Но, как говорит нам доктор, именно в силу большого резонанса и кажется, что таких дел много. На самом деле их процент довольно стабилен.

— Так что эти юридические проблемы относятся к той неромантической части профессии, которую нужно иметь в виду, когда мечтаешь спасать жизни, — рассуждает Евгений Сергеевич.

«Пандемия ковида нас всех как на рентгене высветила»

В начале 2018 года Евгений Сергеевич приехал работать в Челны, и только он акклиматизировался и вошел в ритм, как пришла пандемия ковида. Доктор рассказывает, что, как и по всему миру и во всей России, в Набережных Челнах медики тоже поначалу резко столкнулись с колоссальной нехваткой ресурсов — и кадровых, и материальных. Татарстанские медики ориентировались молниеносно: экстренно разработали и организовали схему маршрутизации (на всех уровнях — от республиканского до внутрибольничного). На первых порах, когда поток пациентов резко начал увеличиваться, постарались быстро закупить оборудование (и оно осталось в отделении до сегодняшнего дня).

— Один из наших руководителей говорит, что истинный уровень профессионализма каждого из нас становится понятен только в критической ситуации. Случись что-то непредвиденное — и все увидят, кто на что годится. Так вот, пандемия ковида нас всех как на рентгене высветила, — говорит доктор.

Случись что-то непредвиденное — и все увидят, кто на что годится. Так вот, пандемия ковида нас всех как на рентгене высветила

А вот в терапевтическом смысле в отделении у Думаньяна принципиально ничего не изменилось: реаниматологи работали по привычным схемам и протоколам. К тому моменту они уже отлично умели работать со вспомогательными методами жизнеобеспечения. А ведь, с точки зрения врача интенсивной терапии, картина при вирусной пневмонии не сказать чтобы какая-то уникальная. Есть определенные отличия, но терапевтическая стратегия в интенсивной терапии здесь будет стандартная.

«Невозможно, чтобы все были одинаковыми»

Хобби доктора — активный спорт: бег и велосипед. Живя в Краснодаре, ставил себе целью проезжать на велосипеде не менее 300 километров в месяц. Это всего лишь 10 километров в день — совсем ерунда, но главное — регулярность, говорит доктор. Здесь, в Челнах, он больше времени начал уделять бегу, хотя и велосипед тоже не забросил (иногда ездит на нем на работу). Доктор участвует в марафонах, привлекает к беговому спорту и детей: в этом году свою первую официальную дистанцию одолел сын, по 10 километров на марафонах бегает дочь. Евгений Сергеевич называет себя вовлеченным отцом — с детьми старается проводить как можно больше времени.

У них с женой двое детей — сыну 11 лет, дочке 17 лет. Переезду в Набережные Челны семья практически не сопротивлялась: жена (она тоже, кстати, медик) была всецело за, а дети были как раз в том возрасте, когда любопытно все новое.

— Конечно, здесь есть много отличий от того, как мы жили в Краснодаре. И культура разная, и люди другие. Чувствуется и присутствие мусульманской конфессии — я в быту и в работе никогда не взаимодействовал с людьми, исповедующими ислам. Здесь понемногу познаю эти особенности, и это тоже интересно. Вообще, все это хорошо: я ведь жил в оседлой семье. Мои предки много поколений назад приехали на Кубань, и наш семейный конгломерат преимущественно никуда не двигался. Культурально я всегда ощущал себя частью того, южного сообщества. А приехав сюда, увидел, что люди тут реагируют, общаются и думают немного по-другому. И это классно, ведь невозможно, чтобы все были одинаковыми!