Марджани: зарождение татарской исторической науки и булгарское наследие

2. Ш. Марджани: зарождение татарской исторической науки и булгарское наследие.

Волжская Булгария всегда занимала особое место в трудах татарских историков. Пытаясь создать новую историческую традицию, татарские общественные деятели не могли ни обойти стороной вопрос о месте в истории татар средневековой Булгарии, ни игнорировать определяющее значение Улуса Джучи. Зарождающаяся татарская историография, вырабатывая свою традицию, сделала попытку пройти по тонкому льду. Сохраняя преемственность с предшествующей традицией и более ранними историческими повествованиями, она утверждала мысль о преемственности булгар и татар, но при определяющем влиянии на этническую историю булгар этнокультурных и социальных процессов, протекавших в период Улуса Джучи.

Наибольшей концептуальной четкостью и научностью выделяются труды выдающегося татарского ученого Шигабутдина Багаутдинова Марджани (1818—1889), который стоял у истоков не только современной татарской историографии, но и татарской идентичности. Понимая, что обретение прошлого является важнейшим этапом становления национального самосознания, он не уклонился от ответа на эти сложные проблемы, решив их в определенном ключе, задав смысл и формат дискуссий, которые развернули его последователи и потомки вплоть до современности.

Это по существу первый действительно научный труд по истории татарского народа. По концепции ученого, история татар начинается с истории булгар и различных тюркских народов, а эпоха Улуса Джучи является важнейшим этапом их развития. Основой для подобного прорыва и некоего исторического компромисса стали изыскания Ш. Марджани на основе анализа арабских, персидских и чагатайских источников по истории булгар, хазар, башкир, татар и других тюркских народов. Прекрасно владея классическими восточными языками, Ш. Марджани не только читал в оригинале труды восточных историков и путешественников, большинство из которых он нашел и прочитал в годы учебы в Бухаре и Самарканде, но и представил их в виде связной истории, посвященной прошлому татарского народа.

Поскольку он затрагивал чрезвычайно острые проблемы истории и национальной идеологии, взгляды на его творчество были различными в разные периоды: от почтительного отношения современников и ближайших потомков до нигилистического отношения в 30—50-хх гг. и осторожного признания заслуг перед наукой и просвещением в 60—80-ее гг. XX в. Коллизии отношения к жизни и творчеству Ш. Марджани на протяжении прошлого века объяснялись властным вторжением в историческую науку политики и идеологии. Нервом этих дискуссий вокруг наследия великого националиста и историка являлось соотношение истории татарского народа с булгарским прошлым, место и роль булгар в истории татарской нации. Это сложные, многоаспектные и неоднозначные вопросы. Противоречия кроются как в подробностях формирования самой исторической науки, раскрывающей факты булгарской истории, так и зигзагах политики, и причудливых извивах национального самосознания. Достаточно сказать, что у его ближайших потомков не было единства в вопросах о месте булгарского периода в истории татар. Однако взгляды самого Ш. Марджани также не укладывались в простые схемы дилеммы «булгаризма» — «татаризма». Они были многомерными и многогранными. Очевидно, именно поэтому в советское время его труды не только не печатались, но и практически не цитировались. Даже тогда, когда в 1980-х гг. стало возможным изучать и анализировать его труды, многие исследователи пытались «слепить» из него предтечу булгаризма, искажая и перетолковывая его взгляды.

Будучи страстным поборником подъема национальной истории, Ш. Марджани посвятил все свои творческие силы освобождению своего народа из плена басен и мифов относительно своего прошлого и сделал немало, чтобы пробудить его национальное самосознание. В этой связи он стремился дать цельную концепцию истории татарского народа с древнейших времен до современности, что было невозможно без решения ключевой проблемы роли и места истории Волжской Булгарии в этногенезе и этнической истории татар. При этом, отстаивая свой взгляд на прошлое своего народа как на татарскую историю, он должен был учитывать весьма популярную и авторитетную «булгарскую» традицию и современные для того времени дискуссии среди русских историков, суть которых он, несомненно, знал, общаясь с профессорами Казанского университета.

Фактически ему пришлось заново создавать научную татарскую историческую традицию, которая бы объединяла восточные историко-географические труды, частично татаро-мусульманскую местную историографию и русские летописи. В первую очередь он изучил и подверг серьезной критике труды мусульманских авторов конца XVIII — начала XIX вв. Т. Йалчигула и Муслими. Он однозначно отметил, что они не выдерживают никакой критики как исторические источники, указал, что «большая часть известий, излагаемых в истории Хисамуддина, суть лживые предположения, пустые воображения и чистая ложь», и практически не использовал их в своих трудах.

Есть целый ряд фактов, которые заставляют считать, что он не только владел в определенной мере научным методом исследования, но и хорошо представлял основные положения трудов Н.М. Карамзина и С.М. Соловьева. Он состоял в переписке с российскими востоковедами В.В. Вельяминовым-Зерновым и И.Ф. Готвальдом. Изучение русской исторической литературы и контакты с историками привели Ш. Марджани к мысли о необходимости использовать для создания новой истории татар современные теоретические подходы. Суть этих новых тенденций в развитии науки о прошлом заключалась в широком использовании концепции эволюционизма, которая в различных вариациях выражала идеи единства человеческого рода и вытекавшего отсюда единообразия развития культур и языков. Исследование этнического процесса в рамках этой парадигмы, таким образом, заключалось в изучении (или установлении на основе письменных источников) языка древнего или средневекового населения, после чего этнический процесс восстанавливался с помощью иерархии развития языков.

Значительное внимание Ш. Марджани уделял вопросам становления Булгарии, основываясь на данных арабо-персидских источников, которые изучал в подлиннике и в этом смысле мог делать более серьезные выводы, чем, например, С.М. Шпилевский, который основывался в основном на данных русских летописей. При этом, не полностью владея методами этногенетического анализа источников, он, отмечая многокомпонентность булгар, которая вытекала из анализа восточной литературы, не делал определенных выводов о единстве народа. Вероятно, отдавая дань русской историографии, он не исключал, что в этногенезе булгар определенную роль сыграли финно-угорские народы, которые, приняв ислам, влились в их состав. Однако в то время как Болгар был разрушен, влияние ислама ослабло и часть их вернулись в язычество. Очевидно, на подобные мысли его натолкнули отдельные этнографические группы Волго-Уральского региона — бесермяне, частично чуваши и южные удмурты.

Соединив традиционные фольклорные сведения о Булгарии с научными источниками, Ш. Марджани дал первую национальную версию истории татарского народа, включая в нее и историю Волжской Булгарии. Ссылаясь на источник XVI в., с упоминанием о том, что булгары приняли ислам в IX в. при аббасидских халифах ал-Мамуне (813—833) и ал-Васике (842—847), он также показал наличие у булгар достаточно развитой письменной культуры, тесно связанной с исламским миром. Одновременно Ш. Марджани занимал определенную позицию в споре, который шел среди русских историков, часть которых считала булгар народом славянским или языческим (буддистским), как, например, В.Н. Татищев. Очевидно, что главной задачей этого традиционного жанра для арабо-мусульманской литературы было доказать, что Поволжье не только было составной частью мусульманской цивилизации уже с периода раннего средневековья, но и подчеркнуть преемственность этой традиции до современности. Тем самым в его концепции акцентировалось внимание на развитии духовной культуры и государственности татар от булгарской эпохи, которая становилась краеугольным камнем истории — временем, откуда берет истоки татарская мусульманская цивилизация.

Для Ш. Марджани было чрезвычайно важно показать этнокультурную преемственность между булгарами и современными татарами, которую он всячески подчеркивал. Он писал: «Из-за многочисленных смут и бед, обрушившихся на Булгарию, ее прежнее благополучие пошло на убыль, постепенно все это перешло на Казань, которая и стала наследницей всего этого былого величия». Подводя итог своим изысканиям, Ш. Марджани писал, что булгары и соседние тюркские племена, потерпев поражение от татар и в конечном итоге потеряв свой этноним, стали называться татарами.

Разумеется, понять всего сложного механизма смены этнополитического самосознания Ш. Марджани не мог, но не из-за какого-то отторжения самого этнонима татар или булгаристских взглядов, а в силу того, что сама наука (история и этнология) того времени не давала адекватного ответа на сущность сложных механизмов смены этнонима и соответствующего самосознания. Отсюда некоторая непоследовательность и колебания в концепции ученого в объяснении того, как произошла смена булгар на татар. Однако от историка середины XIX в. нельзя требовать того, чтобы он точно и непротиворечиво излагал концепцию, которую не всегда понимают и некоторые современные академики. Ясно одно — Ш. Марджани никогда не был булгаристом, а придерживался более гибких и более сложных взглядов. Возможно, с современной точки зрения они и кажутся несколько противоречивыми, но он пытался найти ответ на этот сложный вопрос, связывая булгар и татар принадлежностью к общему тюркскому роду и вхождением в единый этнокультурный организм — Дашт-и-Кыпчак. Он писал, что Булгария имела обширные границы, включая земли от Прикамья до Дербента, и имела сложный племенной состав. По его мнению, «в разное время булгар называли по-разному. Было время, когда их называли кипчаками, хазарами, булгарами». Далее, говоря о кыпчаках, он продолжил эту мысль: «Все русские, сакалибы, хазары и булгары, населявшие эту территорию (имеется в виду Дашт-и-Кыпчак, — И.И.), подчинялись власти кипчаков. В зависимости от физических качеств все эти народы получили свои прозвища, одних называли сакалиба, а других — хазарами. Впоследствии кипчаки заняли руководящие посты Хазарии и Булгарии.

…Часто кипчаков отделяют от хазар и булгар, я думаю, что причина этого в междоусобицах, которые возникли в их среде». Отсюда следовал его вывод о том, что сами булгары, кыпчаки и татары являлись одними и теми же родственными племенами. Он прямо указывал: «Отсюда следует, что булгары являются одним из племен кипчаков, а, как известно, кипчаки являются тюрками, которые в свое время имели этноним «татары». Все это доказывает, что булгары имеют тюркское происхождение».

В концепции Ш. Марджани булгарский период был важным для понимания глубины исторического прошлого татарского народа, и именно с ним он связывал основные элементы цивилизованной жизни, определявшие и определяющие прошлое и настоящее татар — религию, городскую культуру, письменность и литературу. Вместе с тем он отчетливо понимал, что сам этноним татары, государственность и многие другие элементы культуры — это наследие Улуса Джучи. В его исторической концепции есть стремление объединить все это и создать теорию плавного перетекания булгарской культуры в татарскую через приобщение кочевников к исламу и городской жизни. Определяя вехи татарской истории «отец татарской историографии», описывая различные тюркские государства Азии и Европы, отметил в качестве ключевого этапа эпоху Улуса Джучи (Золотой Орды). Анализируя его взгляды, можно сделать вывод, что он считал, что именно в этот период на основе новых монголо-татарских и предшествующих булгаро-кыпчакских традиций образовалась новая государственность, культура и письменность, а также возник новый народ — татары. Сам татарский народ и его культурно-исторические традиции с этого времени непрерывно развивались в Волго-Уральском регионе и Сибири.

Большое значение в этот период продолжало играть религиозное (мусульманское) самосознание, которое особенно усилилось после русского завоевания татарских ханств, но оно, по мысли Ш. Марджани, было лишь внешней оболочкой подлинного народа — «татар». Так, отмечая, что некоторые «из-за того, что русские их оскорбляют как татар, воспринимают свое бытие как татар неким ущербным состоянием и, отрицая свое «татарство», заявляют, что они никакие не татары, «мусульмане». Марджани, очень резко и категорично протестуя против такой постановки вопроса, пишет: «Какая жалость! Между наименованиями (татары и мусульмане, — И.И.) такая же большая разница, как расстояние между Нилом и Евфратом. О ничтожный! Если бы твой религиозный и национальный недруг не знал другого твоего наименования, кроме имени «мусульмане», он бы тебя возненавидел как «мусульманина»… Кто же ты, если не татарин? Ты ведь не араб, не таджик, не нугай, да и не китаец, не русский, не француз и не немец. Хорошо, что не знали о существовании таких народов, как сарты, черемисы, ары, и не называли тебя одним из этих наименований. Если бы такое произошло, неужели бы ты согласился быть черемисом или мокшей?»

Таким образом, впервые в татарской историографии вырабатывалась своя собственная традиция на основе более ранних историописаний, где утверждалась мысль о преемственности булгар и татар, но при определяющем влиянии на этническую историю булгар этнокультурных и социальных процессов, протекавших в период Улуса Джучи (Марджани, 2005, С. 118—157; Shamiloglu, 1976, р. 39—49). В пользу ее, по мнению авторов, свидетельствовали распространение ислама, городская цивилизация и исторические предания. Именно Ш. Марджани удалось изящно обойти все острые углы, предложив четкую концепцию истории татарского народа, в которой история Булгарии, как и других тюркских государств древности, занимала место предыстории, тогда как подлинная история татарского народа у него начиналась с истории Улуса Джучи.