Айнагуль Баялиева: «Если человек может жить — мы во что бы то ни стало должны его спасти»

«Об этом многие молчат, мало кто говорит и пишет»

Айнагуль Жолдошевна родилась в Киргизии, в рабочем поселке Каджи-Сай на берегу озера Иссык-Куль. В советские годы там работал электромеханический завод, а в шахте близ поселка добывали бурый уголь. Под цели промышленности сюда привезли большой штат специалистов со всего Советского Союза: в мире и согласии в Каджи-Сае жили киргизы и русские, немцы и татары, казахи и евреи. Наша героиня вспоминает, что это был очень многонациональный поселок, дружный и спокойный. Все дети учились в средней школе имени Александра Сергеевича Пушкина, отец Айнагуль Жолдошевны работал главным технологом на электромеханическом заводе.

В советские годы школьники в старших классах проходили учебно-производственную практику. И попав на такую практику в родильный дом, Айнагуль решила стать врачом. После школы уехала в столицу республики — тогда она называлась Фрунзе, теперь Бишкек, и поступила в медицинский институт.

— Все было спокойно до тех пор, пока не распался Советский Союз. В Киргизии, Казахстане, других республиках, которые захотели стать самостоятельными государствами, крушение страны было очень болезненным и чувствительным. Одномоментно закрылись все заводы и шахты. Люди сразу же стали уезжать: россияне — в Россию, немцы — в Германию, евреи — в Израиль, кто куда. И за очень короткий промежуток времени Каджи-Сай опустел. Многоэтажные дома, шахты, завод — все это превратилось в руины. Мне больно было приезжать на родину в те годы. Сейчас это все восстановилось, но уже совсем не в том виде и в тех объемах, которые были раньше. Резкое снижение уровня жизни сказалось на всех. У папы было два инфаркта — ему было тяжело видеть, как все, что они делали, мгновенно рухнуло. Об этом многие молчат, мало кто разговаривает и пишет — но вы, наверное, представляете, что случилось с медициной в Киргизии в те годы, — рассказывает Айнагуль Жолдошевна.

Многоэтажные дома, шахты, завод — все это превратилось в руины. Мне больно было приезжать на родину в те годы

Крах страны произошел, когда она училась на пятом курсе. У нее была мечта поступить в ординатуру по отоларингологии — студенткой она подрабатывала в лор-отделении медсестрой, и очень хотела учиться у тех докторов, которые там работали. Но коллектив этот в одночасье распался — уехали практически все, кто там работал. Зато в республиканской больнице во Фрунзе остались несколько анестезиологов-реаниматологов.

— А ведь нужно понимать, что эта специальность и сегодня остается сложной, редкой и стрессовой. У реаниматолога за короткий промежуток времени вырабатывается огромное количество гормонов стресса! Ведь даже обычный наркоз сегодня — это совсем не просто. А тогда не было ни мониторов, ни другой сложной техники. И они оставались работать в тех сложных условиях, — вспоминает наша героиня, рассказывая о своих первых шагах в профессии.

«Мы это пережили, наверное, только благодаря молодости»

Итак, когда случился финансовый, материальный и кадровый обвал в медицине Киргизии, в 1992 году, Айнагуль Жолдошевна поступила на первый курс ординатуры по реаниматологии и анестезиологии. И в тот же момент ее руководительница получила сложнейший перелом ноги, оказалась обездвижена, а все ее ассистенты уехали. Она сказала ординатору: «Айнагуль, ты ведь окончила институт с красным дипломом. А значит, можешь преподавать». Выдала девушке учебник физиологии для анестезиологов, и та, фактически еще не имея никакого представления о профессии, читала лекции и вела студентам-пятикурсникам цикл анестезиологии. Потому что даже когда вокруг рухнуло все, учеба должна была обязательно продолжаться во что бы то ни стало.

Она вспоминает случай, когда наизусть выучила главу из книги про острую дыхательную недостаточность и прочитала ее по памяти студентам, еще и не все термины-то до конца сама понимая. А на лекции в это время сидел один из немногих оставшихся в Бишкеке академиков — доктор Миррахимов. Ведь осколки старой школы сохранялись, и практика ходить на занятия к другим лекторам у академических медиков оставалась незыблемой…

Мы не думали, что будет завтра: нужно было жить. Я работала, дежурила, преподавала и была мамой

К тому моменту у нашей героини уже был шестимесячный сын. С ним помогала подруга, которая училась в ординатуре по неврологии. Первое время девушки сменяли друг друга рядом с ребенком: один день на занятия и на работу шла одна, другой день — другая. Потом в Бишкек переехали родители Айнагуль, и мама начала помогать с малышом. Доктор рассказывает:

— Вспоминая это сейчас, я понимаю: мы пережили это, наверное, только благодаря молодости. Мы не думали, что будет завтра: нужно было жить. Я работала, дежурила, преподавала и была мамой. На моем пути встречались женщины-анестезиологи, которые еще оставались работать и жить в Бишкеке. Я их помню всех. Это была Виктория Васильевна, у нее был муж-киргиз, который сказал: «Я никуда не поеду». Она меня учила, как нужно действовать в том или ином случае, ведь книг у нас не было, материальной базы — тоже никакой. Настоящим учителем стала для меня медсестра-анестезистка Алтынай. Она лет десять работала с теми врачами, которые покинули страну, и говорила мне: «В таких случаях профессор действовал так». Я слушала и повторяла эти действия, а потом уже обосновывала их для себя с физиологической точки зрения. Наверное, когда будет время, я напишу обо всем этом книгу…

«Тогда я увидела, что в этой профессии отчаянные люди, сумасшедше преданные своему делу»

Будучи в ординатуре, Айнагуль Жолдошевна работала анестезиологом в отделении гнойной хирургии. Нужно было делать до 20 операций в день: флегмоны, маститы, ампутации… Препаратов было мало, киргизские медики пережили сложное время, когда резко прекратилась выдача наркотических обезболивающих препаратов. В аптеке готовили растворы для местного наркоза, и врачи делали операции под регионарной анестезией.

А вхождение в профессию началось у нее со страшного случая. В больницу Бишкека привезли 25-летнюю женщину, жену чабана. Всю их семью в горах накрыло снегом. Ее муж и двое сыновей замерзли насмерть, а ее откопали из-под снега живой. В больнице женщине ампутировали отмороженные руки и ноги, несколько суток ее реанимировали. Она в итоге выжила.

— Но представьте себе: у нее погибли муж и дети. Ей 25 лет, и она остается без рук и ног. Я никогда не забуду ее глаза, — вспоминает доктор. — Я и потом встречалась с подобными медицинскими случаями, это было в марте нынешнего года, когда я работала в военно-полевом госпитале с бойцами СВО. У нас был снайпер, который двое суток пролежал в болоте, не шелохнувшись. Пришлось отнять ему отмороженные ноги по среднюю треть бедра и руки чуть ниже локтя…

Но представьте себе: у нее погибли муж и дети. Ей 25 лет, и она остается без рук и ног. Я никогда не забуду ее глаза

Шло время, и больница Бишкека продолжала пустеть. Реанимации, вспоминает наша героиня, почти не осталось: были лишь несколько врачей и студенты, которые приходили дежурить. Подсказывать приходил заведующий кафедрой анестезиологии и реаниматологии медицинского института.

— Он был очень добрым, хорошим профессионалом. Но он был трезв только в утренние часы. Все остальное время, по-моему, он глушил все, что мог в себе заглушить. И вот тогда я увидела, что в этой профессии очень отчаянные люди. Сумасшедше преданные своему делу. И делятся эти люди на суперответственных и суперпрофессиональных — с которых можно было рисовать образы идеала, и на людей, которые были трезвыми только несколько первых часов на работе, а потом их было уже невозможно найти. Это было очень тяжело. Ты приходишь на дежурство и смотришь, кто с тобой рядом — пока еще трезвый человек, который скоро пропадет из поля зрения, или смертельно уставший доктор, у которого в месяц 31 дежурство, — рассказывает Айнагуль Жолдошевна.

Через год на работу вышла ее руководительница — после сложного перелома она оставалась на костылях, но уже могла читать лекции врачам. На эти лекции приходила наша героиня — и именно тогда, по ее собственным словам, «вышла из темного коридора» и знания начали систематизироваться в ее голове. А чуть позже в Киргизию начали переезжать некоторые из медиков, которые пережили Чернобыльскую катастрофу. Дело в том, что людям, страдающим лучевой болезнью, рекомендовано жить в местах с повышенным природным радиоактивным фоном. Киргизия под это условие подходит, и поэтому сюда приехал работать Сергей Викторович Волкович, доктор из Беларуси. Он привез в Бишкек знания и некоторые традиции гомельской медицинской школы. Тогда Айнагуль Жолдошевна и начала, по ее собственному выражению, «глубже копать» в профессии.

«В Москве все очень удивились тому, что я хорошо разговариваю на русском языке»

В 1996 году в Бишкек приехал из Москвы новый ректор медицинской академии. Он настаивал на том, что нужно заниматься наукой. Но какая наука на практически отсутствующей материально-технической базе, если нет даже элементарных вещей? Айнагуль Жолдошевна решила попробовать заняться темой миорелаксации — она была в тот момент мало исследованная, но в ней был виден большой потенциал в плане анестезии. Для работы удалось за 2 тысячи долларов купить простенький прибор голландского производства, который измерял степень нервно-мышечной проводимости. И работа началась. Кандидатскую диссертацию наша героиня написала к 2000 году — а защищаться поехала в Москву, в Институт Вишневского.

— Когда я приехала в Москву на защиту, там все очень удивились тому, что я хорошо разговариваю на русском языке. Посмотрели диссертацию, сказали: «О, как хорошо, как здорово!» А я тем временем посмотрела больницы Москвы, увидела, как все оборудовано — и это, конечно, был другой мир. Мне очень все понравилось. А тем временем академик Миррахимов (тот самый, который на первом году ординатуры забрел ко мне на лекцию) очень переживал: на тот момент из Бишкека уехали кардиохирурги, и эта отрасль медицины в Киргизии просто перестала существовать. Он сказал мне: «Надо ее восстанавливать, ведь тяжелые времена кончатся». Но в кардиохирургии нужны не только хирурги, но и свои, отдельные, очень квалифицированные анестезиологи.

Миррахимова хорошо знали и помнили в Москве. Академик нашел возможность договориться со знаменитым академиком Евгением Ивановичем Чазовым, чтобы на базе его института мы прошли обучение работе в кардиохирургии. И я поехала на четыре месяца в Институт кардиологии имени Мясникова — учиться анестезиологии и реанимации при кардиохирургических операциях. А кардиохирургическим отделением руководил легендарный доктор Ренат Сулейманович Акчурин. Я приехала, меня очень хорошо встретили. Я и сейчас поддерживаю очень хорошие отношения с этим институтом.

Но через четыре месяца Айнагуль Жолдошевна в Бишкек не вернулась. В отделении Акчурина к ней присмотрелись и в конце стажировки предложили: «Оставайтесь у нас, пишите докторскую». И она осталась в Москве, в докторантуре. В столице ей, гражданке другого государства, приходилось выживать, подрабатывать, дежурить (пригласили подрабатывать в детский онкоцентр). После дежурства доктор ехала в библиотеку на Профсоюзной. Писала огромное количество статей и тезисов конференций. Торопилась вернуться домой, очень хотелось в Бишкек. В результате докторскую наша героиня написала за четыре года. Для медицины это фантастически короткий срок — академик Чазов назвал Айнагуль Жолдошевну рекордсменкой.

В Казань с одним чемоданом

Итак, защита докторской была позади. Наша героиня полетела в Бишкек, но академику Миррахимову так и не удалось к тому моменту даже начать воссоздавать кардиохирургию в Кыргызстане. Финансовые показатели оставались очень тяжелыми, у Миррахимова отобрали даже кардиохирургический корпус (ведь врачей-то в нем все равно не было). И когда Айнагуль Жолдошевна вернулась в Киргизию, академик был уже очень уставшим пожилым человеком. Он и отпустил свою подопечную, что называется, на все четыре стороны, сказав новоиспеченному доктору наук: «Знаете что? Вы уже большой специалист. И если хотите работать в кардиохирургии — поищите, где она есть. Вы всегда найдете себе работу — и неважно, куда для этого придется уехать».

Наша героиня уехала назад, в Москву. Она признается: у нее были мысли завязать с кардиохирургией и все-таки остаться в Бишкеке — ведь она, доктор наук, знающий, квалифицированный специалист, точно могла пригодиться в родной стране. И тут Ренат Акчурин предложил: «Не хотите ли вы в Казань поехать? Там строится Межрегиональный клинико-диагностический центр, где открывается кардиохирургическое отделение».

— И 26 июня 2006 года я переехала сюда. Просто в никуда, с одним чемоданом и с сыном, который тогда как раз перешел в 8-й класс. Мы сняли квартиру на проспекте Победы и стали здесь жить. Продолжалась стройка в МКДЦ, началась работа. К зиме мы сделали первую сосудистую операцию, чуть позже — операцию на сердце. Еще пришлось внедриться в нейрохирургию и работать на нейрохирургических операциях — в МКДЦ были очень сильные нейрохирурги, и они начали бурную деятельность. Работа была очень интенсивная, 6 лет я проработала в МКДЦ. Там достигнуто было очень много: под моим руководством было защищено пять кандидатских диссертаций, начали делать пересадки сердца… — рассказывает доктор.

Продолжалась стройка в МКДЦ, началась работа. К зиме мы сделали первую сосудистую операцию, чуть позже — операцию на сердце

Айнагуль Жолдошевна Баялиева помогала делать первые в Казани операции по трансплантации органов. Она разрабатывала схему анестезии и реанимации при пересадке сердца — и теперь эти операции делают в Казани регулярно. Когда неудачей по реанимационному профилю окончились первые в республике пересадки печени, Марсель Миннуллин (нынешний глава Минздрава Татарстана, а тогда — хирург РКБ) пригласил ее. И она со своим опытом, знаниями и пытливым умом довела дело до победного конца — пересадку печени тоже делают сегодня в нашей республике регулярно.

В 2012 году доктора пригласили заведовать кафедрой анестезиологии, реаниматологии и медицины катастроф в КГМУ. Базировалась кафедра в РКБ — там-то Айнагуль Жолдошевна и работала вместе с Марселем Миннуллиным над принципиальной схемой анестезиологической и реаниматологической поддержки пациентов на трансплантациях.

«Мне хотелось, чтобы после операции женщины «летали»

А когда Марат Садыков начал глобальную стройку в горбольнице №7, он пригласил профессора туда — чтобы она помогла ему создать отделение анестезиологии и реаниматологии. Пришлось начинать с нуля, была проделана титаническая работа. Отделение до сих пор работает по тем «лекалам» и по той схеме, которую создала наша героиня.

Там Айнагуль Жолдошевна работала в онкогинекологической операционной. Она рассказывает, что там ей нравилось — в том числе еще и тем, что в гинекологической операционной работа анестезиолога-реаниматолога не так обширна, как в кардиологической.

— В анестезиологическом пособии, в объеме работы между этими типами операций есть огромная разница, — объясняет наша героиня. — Я знаю, со стороны кажется, что работа анестезиолога — сделать укол и ввести пациента в наркоз. И всё. Но на самом деле сделать хорошую операцию — это лишь одна часть процесса (и здесь огромную роль играет мастерство хирурга). А ведь анестезиолог-реаниматолог приходит в операционную за час до хирурга. Если речь идет о кардиологической операции, он налаживает монитор, ставит катетер в периферическую артерию и центральный венозный катетер, устанавливает ИВЛ, берет анализ, укладывает пациента, ставит мочевой катетер. А после ухода хирургов пациент вывозится в реанимацию с огромным количеством катетеров и мониторирующей аппаратуры. Укладывается в палату, начинается мониторинг первых часов послеоперационной реанимации. Это глобальная, огромная, стрессовая, ответственная работа. А в онкогинекологии анестезиолог делает немного. Мне хотелось делать еще что-то, побольше. И я стала это делать! Мне хотелось, чтобы женщины были довольны, чтобы после операции они «летали», чтобы их не тошнило, не кружилась голова, чтобы им было хорошо. Для этого нужно подобрать технологию обезболивания, подбор анестезирующих коктейлей, регионарная анестезия, блокады, комбинированная анестезия — все это нужно, чтобы человек легко и комфортно проснулся.

Мне хотелось, чтобы женщины были довольны, чтобы после операции они «летали», чтобы их не тошнило, не кружилась голова, чтобы им было хорошо

Доктор признается: ей очень нравилось, когда после операции к ней подходили женщины и говорили: «Я просто ничего не заметила!» Искренняя благодарность пациентов — это всегда очень приятно, и врачи этого не скрывают.

И все это время, будучи главным внештатным анестезиологом-реаниматологом, Айнагуль Жолдошевна ездила по всем районам республики: знакомилась с врачами и условиями, в которых они работают, проводила обучение, организовывала семинары. Она до сих пор продолжает это делать: на связи с районными и городскими клиниками, курирует сложные случаи, подсказывает, учит.

— Мне очень хотелось бы дать им какое-то руководство к действию в скромных условиях. Я же знаю эту работу, мы ведь выживали в очень тяжелых условиях. И не умирали у нас люди, мы их спасали, делали все, что нужно! — напоминает доктор о бишкекской части своей карьеры.

«Я почувствовала огромную силу коллектива, силу РКБ»

Работа в горбольнице №7 после того, как уже было организовано отделение, была спокойной эпохой в карьере Айнагуль Жолдошевны. Казалось бы, чего еще было желать? Ученики работают, защиты идут, клиника замечательная.

В 2014 году профессор решила провести в Казани съезд Федерации анестезиологов-реаниматологов России. И все получилось — на грандиозной конференции собрали докторов со всей России. Конечно, с этим активно помогло и Министерство здравоохранения, и власти республики. Теперь наша героиня входит в президиум федерации, продолжает активно работать, обменивается опытом с коллегами из разных регионов. В 2025 году всероссийский съезд вновь пройдет в Казани, и наша героиня с нетерпением ждет встречи с коллегами.

В это время ушел в кресло министра Марат Садыков и через некоторое время провел кадровые перестановки. Руководить РКБ пришел Рафаэль Шавалиев, и вскоре нашу героиню пригласили в эту клинику: здесь нужно было развивать трансплантологию, и она со своим колоссальным опытом и уже успешной отработкой пересадки сердца в МКДЦ была очень нужна.

Здесь я почувствовала огромную силу коллектива, силу РКБ. Мне кажется, это такая больница, частью которой ты становишься сразу же, едва зайдя в нее

— Этим сектором работы занимался и продолжает заниматься Марсель Мансурович (Миннуллин, нынешний министр здравоохранения РТ, — прим. ред.). Он амбициозный и вдумчивый хирург, всего себя отдает развитию трансплантологии, и все вокруг него должно быть хорошо организовано — это его требование. Поэтому я решила согласиться и вернуться в РКБ. Ведь я уже работала с ним в течение года ранее — на пересадках печени. Хоть и говорят, что в одну реку дважды не войти — я сюда пришла. И могу сказать, что Рафаэль Фирнаялович меня вдохновляет. Это не подхалимство с моей стороны. Его внимание распространяется на всю больницу, у него сумасшедший спектр организационной деятельности. Здесь я почувствовала огромную силу коллектива, силу РКБ. Мне кажется, это такая больница, частью которой ты становишься сразу же, едва зайдя в нее, — рассказывает доктор.

А на вопрос, не хотелось ли все-таки остаться в онкогинекологии седьмой горбольницы, качает головой: нет, наверное, она так устроена — нужно постоянно идти вперед.

«Хотелось понять, почему же наши технологии в одночасье перестали работать»

Амбициозные планы и новые задачи всей медицины республики споткнулись о пандемию ковида в 2020 году. Анестезиологи-реаниматологи, конечно же, были на передовой. Случались потери — так, Айнагуль Жолдошевна с грустью вспоминает о смерти Игоря Ильдусовича Закирова, который самоотверженно работал в ДРКБ.

— Нам очень хотелось понять, почему же все наши технологии, которые раньше работали, вдруг в одночасье работать перестали. Раньше при бактериальной пневмонии у нас срабатывали все машины и аппараты, а при вирусной — вдруг стали даже ухудшать состояние пациента, — вспоминает наша героиня. — Мы постоянно были на связи с коллегами из Москвы и из других городов.

А еще команда во главе с профессором выезжала во время ковида в Чеченскую Республику — консультировать коллег, показывать систему построения работы, делиться опытом и рассказывать, какие методы срабатывают в реанимации ковидных пациентов. Здесь на первый план в деятельности Айнагуль Жолдошевны вышла реанимация и интенсивная терапия, а не анестезия. Но она не разделяет эти две стороны своей профессии — не может сказать, что нравится ей больше:

— Это все равно что спрашивать меня, что мне больше нравится печь — вафли или пироги. Все это — одна область деятельности, просто разные ее ипостаси. Вот то же самое и с анестезиологией и реаниматологией. Я считаю, что надо быть специалистом и в этой отрасли, и в другой, это неразрывно связанные две вещи. Когда пациент вывозится из операционного зала в палату интенсивной терапии, интенсивист должен знать, что с ним происходило во время наркоза. А тот, кто проводит обезболивание, должен сразу понимать, что будет в палате дальше.

Просто ведь меня хорошо знают в медицине катастроф — и увидев там, поняли, что я смогу организовать госпиталь. В течение дня мы развернули койки

Начало СВО затронуло и медиков тоже. Когда в КГМУ спросили, кто из докторов в случае необходимости поедет добровольцем помогать раненым или пострадавшим, Айнагуль Жолдошевна записалась в этот «резерв». Осенью поехала в Военно-медицинскую академию в Санкт-Петербург — обучиться, посмотреть, что такое военно-полевая хирургия. Заранее купила книги — профессиональную литературу по современной боевой травме. Доктор рассказывает, что большинство этих книг написано американскими специалистами, которые обобщали богатый опыт своих военных врачей. В нашей стране военно-полевая медицина многие годы стояла особняком от гражданской. Но теперь возникла необходимость делиться опытом — и военные медики начали это делать.

— Я была очень впечатлена тем, какой там фронт работ. Это совсем другая медицина, анестезиология и реаниматология. Когда человека каждый день берут под наркоз — мы такого не делаем в гражданской медицине. И мне нужно было это все увидеть. Я там походила, посмотрела, подежурила, поработала, потом вернулась, составила лекцию, свое видение из материала, который нам там дали на изучение. Систематизировала это все. А 23 февраля прозвучал звонок: нас собрали и отправили в течение суток в Анапу. Нам сказали: «Вы соберете госпиталь, сейчас привезут раненых». Просто ведь меня хорошо знают в медицине катастроф — и увидев там, поняли, что я смогу организовать госпиталь. В течение дня мы развернули койки. Уже вечером привезли раненых, и мы приступили к работе. Через несколько дней напряженного труда мы все уже были военными анестезиологами, в полной мере влились в обстановку. В военно-полевой хирургии я прожила месяц, — рассказывает Айнагуль Жолдошевна.

«Как любой врач, я боюсь своих необдуманных действий»

Но пора было возвращаться в Казань — все-таки тот фронт работ, который у нашей героини здесь, не предполагает долгого отсутствия. Кафедра в университете, отделение в больнице, работа с врачами со всех концов республики…

— Мы с моим ассистентом Тимуром вернулись из военного госпиталя с большим багажом знаний и умений. Теперь, по-моему, нам уже не страшно ехать никуда.

А на вопрос о том, чего вообще может бояться реаниматолог, которая видела в своей жизни, кажется, абсолютно все, она признается:

— Меня может испугать недоверие коллег. И, как и любой врач, я боюсь своих необдуманных действий, которые могут привести к осложнениям со стороны пациента. Да, мы должны ориентироваться быстро, но и думать нужно быстро, чтобы не нарваться на неприятности. Мой самый большой ужас — не суметь чего-то сделать, когда от меня это требуется.

Мы уже не раз говорили с реаниматологами, и они соглашаются с тем, что у врача этой специальности, пожалуй, самое большое кладбище среди всех остальных медицинских профессий. Специфика деятельности такова — здесь не бывает легких случаев, и смерть всегда рядом. Но, как говорит Айнагуль Жолдошевна, это кладбище должно быть логичным. Если человека невозможно излечить и он покидает этот мир — врачи должны дать ему возможность уйти в спокойствии и без боли.

Просто мы видели столько чудес, что не имеем права останавливаться до самого конца

— Но если человек может жить — мы во что бы то ни стало должны его спасти. И к смерти привыкнуть просто невозможно. Каждая смерть — это минута молчания для врачей. За тридцать лет в профессии я так и не привыкла к этому. Могу даже рассказать об одном чувстве, которое многие могут счесть субъективным, — говорит доктор. — Ты приходишь утром в отделение реаниматологии — и если здесь кто-то умер, то ты чувствуешь особый запах. Запах смерти в отделении реанимации особенный, его знают, наверное, все наши. И если это произошло, я это понимаю сразу же, как только открываю дверь в отделение. Но когда человек еще жив — мы боремся до последнего. Не срабатывает один метод — будем пробовать следующий. Не помогает он — пробуем дальше. Просто мы видели столько чудес, что не имеем права останавливаться до самого конца.

Доктор помнит множество случаев, когда больные выживали, хотя по всем раскладам жить не могли. Приводит распространенную шутку: «Если человек хочет жить — медицина бессильна». Но всерьез повторяет: пока человек жив, врачи должны его спасать.

«Как может мать понять, что у нее умирает двадцатилетний сын?»

Общение с родственниками пациентов — отдельная часть работы Айнагуль Жолдошевны. И они, по ее словам, выдают самые разные реакции.

Вспоминает грустный курьез: как-то раз в МКДЦ привезли пациента с расслаивающейся аневризмой аорты. Врачи всю ночь боролись за его жизнь: перелили двадцать литров крови, собрали разорванную аорту, реанимировали — и он выжил, пришел в сознание после операции. Для врачей это была большая победа — они отвоевали человека у смерти. А через несколько дней в клинику пришли его жена и дочь.

— Мы говорим: «Хорошо, что вы пришли. Была очень тяжелая операция, но сегодня мы переводим его в обычную палату из палаты интенсивной терапии». Супруга его охнула и спрашивает: «Так он живой?» Мы отвечаем: «Живой, и надеемся, что будет жить еще долго!» А она заплакала и говорит: «Да вы что… Он всю жизнь сидел в тюрьме. Между отсидками нас так мучил. Так над нами издевался. И мы даже обрадовались, когда ваши хирурги сказали, что он умрет… Мы даже забирать его не хотим...»

Бывает и такое, рассказывает доктор, что родственники не рады спасению жизни, если пациент остается обреченным на «растительное» существование — когда он остается жить, но даже есть самостоятельно не может. «Зачем вы его спасали? Зачем такая жизнь?» — не единичная реакция.

Мы понимаем любые их эмоции — и агрессию, и непонимание. Но как может мать понять, что у нее умирает двадцатилетний сын? Как с этим смириться?

— И давайте не будем никого судить. Не дай Бог никому из нас оказаться на месте этих людей, — говорит Айнагуль Жолдошевна. — Но чаще, конечно, нас просят: «Он должен жить любой ценой, спасите его во что бы то ни стало». Мы просим людей не плакать заранее, пока их близкий еще жив. Но, признаюсь, в глаза родственникам самых тяжелых пациентов смотреть очень тяжело. Мы понимаем любые их эмоции — и агрессию, и непонимание. Но как может мать понять, что у нее умирает двадцатилетний сын? Как с этим смириться? И что мы должны ответить ей на вопрос: «Как умирает? А вы тут зачем?»…

«Я в этой профессии ради людей»

Во время работы профессор старается не испытывать эмоций по отношению к пациентам. Она говорит, что чувства должны быть отключены, когда доктор выполняет манипуляции. Надо уважать пациента, принимать его таким, какой он есть, и не испытывать к нему никаких эмоций — ни негативных, ни позитивных. А вот потом, когда пациенту станет лучше, — вот тогда доктор уже может испытывать, например, радость, и делиться ею с человеком.

Отдельная часть работы нашей героини — преподавание в медицинском университете. Она признается: ей это очень нравится. Нравится рассказывать, заинтересовывать, вдохновлять, «зажигать» людей жаждой деятельности.

На наш традиционный вопрос о том, за что доктор любит свою профессию больше всего, она отвечает:

— Я люблю технологии. Мне нравится технологически правильное, хорошо выстроенное течение анестезии и интенсивной терапии. Нравится протокольная четкость назначений и, конечно же, получение результата. И если результат достигается быстро, то это приносит большое удовлетворение. Я в этой профессии ради того, чтобы улучшать эти технологии, учить этому улучшению других. И конечно же, я здесь ради людей, ради пациентов. Это самая лучшая награда, когда твой пациент тебе признается в том, что ты сделала что-то значимое в его жизни. А самые негативные моменты в моей работе связаны с непрофессионализмом, я этого очень не люблю. Можно простить своим коллегам и ученикам определенные черты характера, но если вижу непрофессионализм и недобросовестность — негодую больше всего.

Я в этой профессии ради того, чтобы улучшать эти технологии, учить этому улучшению других. И конечно же, я здесь ради людей, ради пациентов

А за стенами больницы доктор — домашний, спокойный человек. Она любит готовить, возиться в саду. Признается, что если бы не стала врачом, наверное, выращивала бы цветы, ведь это доставляет ей огромное удовольствие.

Мы спрашиваем, о чем она мечтает, ведь уже так много достигнуто, столько сделано. Она улыбается:

— Мечтаю написать учебник. Книгу, в которой изложить свое представление о процессах, которое, может быть, будет отличаться от общепринятого. Мне часто говорят, что я объясняю процессы своим языком, своим отношением, и это интересно слушать, поскольку порой мои рассуждения не совпадают с тем, что они читают и слышат от других людей. Рассказать об этом в книге — моя мечта. Получится ли создать труд, который будет отражать мои мысли и опыт, — не знаю. Пока это только мечта.