«Кажется, малыши нашу молодость продлевают»

Продолжение династии

В медицине Ирина Валентиновна оказалась не случайно: она медик уже в третьем поколении. Ее дед был фельдшером, лечил бойцов еще на гражданской войне. У него было пятеро детей, трое из них стали врачами: двое — педиатрами, в том числе и мама нашей героини, Тамара Степановна Богушевич, а старшая дочь, Серафима Степановна Донова, — акушером-гинекологом. Ее с последнего курса института призвали на фронт, она прошла всю войну, до Кенигсберга, а потом всю жизнь работала в Дербышках акушером-гинекологом.

— Так что когда анализируешь свой жизненный путь, вдруг понимаешь: не так все просто, — говорит доктор. — И мой папа всегда говорил: «Какое это счастье, когда жена врач!» Он всегда хотел видеть кого-то из нас троих врачами.

Семья жила в Магаданской области, на Крайнем Севере. Родители Ирины Валентиновны познакомились… в ГУЛАГе. Ее мама уехала на север по вербовке, и ей довелось работать доктором в исправительном лагере. А отец был там заключенным — он родом из Латвии, и после перехода ее под власть Советов в 1940 году был, как и многие другие местные жители, отправлен в лагеря как носитель «буржуазных и враждебных» настроений. После отбытия положенного срока в лагере отцу было предписано остаться на севере на свободное поселение без права выезда на «большую землю» — там новая семья и осталась. Там в 1954 году и родилась наша героиня.

Когда началась хрущевская оттепель, семье наконец было разрешено выезжать из границ своего маленького мира. Когда девочка перешла в десятый класс, семья переехала в Казань — пора было готовиться к поступлению в медицинский институт, требовались подготовительные курсы и хорошая школа.

Когда анализируешь свой жизненный путь, вдруг понимаешь: не так все просто

— Я видела себя только медиком, и никем иным. И именно педиатром — как мама. Помню, когда она приходила с работы, по дому разносился запах карболки, запах больницы. Многие его не любят, а мне очень нравился с детства — это был запах порядка и чистоты. Мама была одним из первых микропедиатров в республике — так в то время назывались неонатологи. Она всегда с таким удовольствием рассказывала про свою работу! Была ею очень увлечена и считала, что лучшей работы, чем с новорожденными малышами, быть просто не может. Думаю, мама меня и заразила неонатологией.

Пять лет на участке: сложные диагнозы, патронаж и ходьба на вызовы с риском для жизни

Девушка окончила мединститут в 1980 году с красным дипломом. Как и все студенты-медики в те времена, на последних трех курсах подрабатывала медсестрой — в неврологическом отделении РКБ. Специализации по неонатологии в то время не было, она вышла из вуза педиатром и пошла работать по распределению в Юдинскую железнодорожную поликлинику (которой на тот момент заведовала ее мама).

Участковым педиатром Ирина Валентиновна работала пять лет. Восьмидесятые годы в Юдино были временем тяжелого труда и небольшого комфорта. Железнодорожники порой жили в трудовых вагончиках, были и отдаленные районы — например, полуостров Куземетьево, куда на вызовы приходилось переправляться, а зимой — ездить через Займище и застревать в снегу на льду, толкая машину. Был и частный сектор с обязательными злыми собаками…

— И ничего, я не сбежала. Пять лет отработала. Это был огромный и очень нужный для врача опыт. Я сейчас не очень согласна с тем, что молодые врачи со студенческой скамьи сразу идут в ординатуру, не понюхав, так сказать, пороху. Все-таки надо поработать сначала, понять, что это такое, ощутить ответственность. А современные ординаторы будто бы продолжают себя чувствовать студентами. Они могут даже не прийти в больницу на обучение и никого не предупредить о том, что их сегодня не будет. Думают, что ординатор — это не работа. А я считаю, что это работа! — строго говорит доктор.

Я этим случаем была очень горда. Я тогда работала еще первый год, совсем молодая и неопытная была

Во время работы в Юдино наша героиня навидалась всякого, как и любой участковый педиатр. Старалась продолжать учиться у своей мамы, которая говорила: «Можно по-разному работать. Можно быть диспетчером — пришел ты к тяжелому ребенку, написала направление и отправил в больницу. А можно быть врачом и помогать людям, если можешь это сделать». Ирина Валентиновна вспоминает, как ходила на вызовы к детям с бронхиальной астмой и приходилось прямо на месте снимать приступ (в то время педиатрам на вызов выдавали с собой базовую аптечку с препаратами, чтобы они могли оказать первую помощь). А как-то раз диагностировала менингит четырехлетнему ребенку:

— Я этим случаем была очень горда. Я тогда работала еще первый год, совсем молодая и неопытная была. Бушевала эпидемия гриппа, я пришла на вызов, смотрю — что-то ребенок слишком тяжелый. Взгляд затуманенный, кровоизлияния в склеры глаз, слабый, ко всему безучастный… Попросила раздеть и увидела на руках звездчатые высыпания, характерные для менингококковой инфекции. А ведь могла просто майку поднять и послушать! Что меня тогда заставило его так подробно осмотреть? Не знаю. Ввела ему сразу большую дозу антибиотиков и гормонов. Телефонов тогда никаких не было, дома телефон был редкостью. Я побежала в ближайшую аптеку, мне как доктору разрешили там сделать звонок в инфекционную больницу и на скорую помощь… Потом родители этого малыша приходили, очень благодарили — ведь получается, что я его спасла.

Это была серьезная школа жизни. И больше всего в этой «школе» доктор любила ходить на послеродовый патронаж новорожденных. Учила молодых мам обращаться с малышом — обрабатывать пуповину, купать, переворачивать на животик, даже пеленать. Но порой и воспитывать молодых родителей приходилось:

— Как-то прихожу на патронаж в вагончик. А там пьяная компания отмечает рождение ребенка. Все пьют! Малыш в каких-то тряпках лежит, кругом кошмар какой-то. Я разогнала эту компанию, кричала на них: «Ну-ка все вон отсюда, это что за грязь тут развели!» Обработала ребенку пупочную ранку, мать отругала как следует. Потом еще месяц ходила к ним почаще, чем нужно — каждые три дня. Следила. Так что разные бывали ситуации… А было и такое на моем участке, что родили в одной семье по ребенку сразу и 37-летняя мама, и ее 18-летняя дочь! Я туда на патронаж ходила к обоим младенцам. Так потом эта молодая мама разошлась со своим мужем, вышла замуж за другого, ребенка оставила своей матери — да так он и вырос. Звал свою бабушку мамой, а дядю — братом…

Много малышей в те годы погибало от грибкового сепсиса, диагностика тоже была затруднена, мы бились сами, по клинической картине…

«Каждая детская смерть — шрам на сердце врача»

В 1985 году Ирина Валентиновна поступила в ординатуру по общей педиатрии: хотелось учиться дальше, увлекала перспектива клинической работы. Хотелось роста и новых знаний. На втором году ординатуры, придя в детскую больницу №1, доктор окончательно влюбилась в неонатологию. Таким образом, вот уже 36 лет доктор работает в стенах этой больницы и помогает самым маленьким людям, которые только еще начали жить. Она вспоминает: современный ординатор работает под руководством лечащего врача. А в середине восьмидесятых на них лежала и ответственность, и самостоятельность — они сами вели больных, лишь консультируясь с опытными коллегами. Доктор вспоминает:

— Спасибо моей заведующей отделением, Валентине Максимовне Локотуниной, которая организовала отделение и дала мне путевку в неонатологи. Она меня всему научила!

У неонатологов Ирина Валентиновна пришлась ко двору. Помимо собственно ординаторской работы, ей сразу дали совместительство: полставки доктора и дежурства. Сначала здесь тоже было отделение ОРВИ, куда привозили новорожденных детей с самыми разными патологиями: попадались и сепсис, и кишечные инфекции, и желтухи… Реанимации в больнице в ту пору не было, а возможности медицины были куда ниже, чем сегодня. Врачи, меняясь с медсестрами, «дышали» детей ночами напролет вручную мешком Амбу, творили чудеса, спасая крох. Но смертность в конце восьмидесятых была все-таки гораздо выше, чем сейчас: доктор вспоминает, что 10—12 детей в год все-таки умирали в отделении:

— Помню очень тяжелый случай на моем дежурстве, когда мне с участка привезли ребенка, еле живого. Нести его было некуда, мы занимались им в приемном покое. У него был вялотекущий сепсис, огромная потеря веса — его сюда привезли уже в состоянии дистрофии. Он был дома все это время, угасал. Я почти весь день над ним билась, но мы ничего не смогли сделать — ребенок погиб. Я помню его, как сейчас. Много малышей в те годы погибало от грибкового сепсиса, диагностика тоже была затруднена, мы бились сами, по клинической картине…

Смерть ребенка, говорит доктор, всегда очень тяжело переживать. Даже в тех случаях, когда с самого начала понятно: шансов нет. А уж когда ребенок погибает не в реанимации, а в отделении, на фоне относительного благополучия, как гром среди ясного неба — это особенное горе. Но с новорожденными такое случается.

— Все это через нас проходит. Мы не можем оставаться безучастными к таким случаям. Каждая детская смерть — шрам на сердце врача, а не просто новая цифра в статистике. Мы переживаем каждый такой случай эмоционально, плачем сами. А еще нужно сказать об этом матери: представьте себе, она пришла на кормление, а мы должны сообщить ей, что ее ребенок умер. Три часа назад кормила своего малыша, он сосал, дышал, двигался. А теперь его нет. И мы должны матери об этом сказать, найти слова, пережить ее рыдания, ее истерику. Пережить вместе с ней смерть ее ребенка.

Что важнее — стандарты или интуиция?

Кстати, о клинической картине. Двадцать лет назад в работе врача огромное значение имела интуиция. Говорят, великий Боткин мог поставить диагноз, когда ребенок еще только стоял у двери его кабинета. Ирина Валентиновна как врач старой закалки сетует:

— Теперь интуиция перечеркивается, мы должны работать строго по стандартам. Но и я, и мои коллеги — мы все-таки считаем, что не всегда стандарты правы, невозможно 100% детей уложить в эти рамки. Я порой смотрю на малыша и понимаю, что его пора лечить, нужно вводить антибиотики. Но по стандартам это делать еще рано — мы будем отвечать за это, нас наказывают за необоснованное назначение. Нужно дождаться, пока ребенку станет хуже, и вот тогда уже можно. Но мы чувствуем, что ему становится хуже, даже когда инструментальные методы или картина крови этого еще не показывает. Видно по ребенку, что ему уже плоховато, что он просится на лечение! И мы не назначаем антибиотик, а через день ребенок выдает септический шок или язвенный некротический энтероколит. Такое, к сожалению, тоже случается. Так что, когда наше здравоохранение пошло по европейским и американским стандартам, интуиция и знания врача отодвинулись на второй план…

«Многие во всем, что происходит с недоношенным малышом, винят врачей»

С годами повышается выживаемость недоношенных детей. Сейчас выхаживают детей, родившихся задолго до положенного срока, с очень маленьким весом. Это сильно изменило работу неонатологов. Ирина Валентиновна говорит: конечно, спасение жизни — это чудо. Но, говоря о настолько рано родившихся малышах, нужно быть готовыми к тому, что жизнь эта будет непростой — по крайней мере, на первых порах.

Опасностей много. Незрелые легкие ведут к осложнениям — бронхолегочная дисплазия может длиться вплоть до двух лет, а потом перейти в хроническую форму легочной недостаточности. У сильно недоношенных малышей не успел полностью созреть головной мозг: очень многие такие дети впоследствии растут с церебральными поражениями — например, с ДЦП разной степени тяжести.

Иногда ток-шоу смотрю и удивляюсь: кто это все придумывает?

Но не все так фатально. Есть множество счастливых случаев, когда в отделении выхаживали детей, родившихся весом в 500 граммов. А потом их приводили к врачам, уже двухлетних — просто показать, какими крепкими и здоровыми они растут. Кстати, многие такие дети потом становятся успешными гимнастами и артистами балета. Дело в том, что сниженный мышечный тонус дает телу большую гибкость, и их с радостью отбирают в соответствующие секции.

По мнению Ирины Валентиновны, в этой «лотерее» очень многое зависит от того, что успело заложиться и окрепнуть, и в первую очередь на это влияет состояние здоровья матери. Многие мамы не понимают, что главное — это их организм. И если с ребенком что-то не то — значит, это повод обратить внимание на состояние своего собственного здоровья!

— Но многие во всем, что происходит с недоношенным малышом, винят врачей. Якобы это мы их не так лечим, не так ведем, не так роды принимаем. Иногда ток-шоу смотрю и удивляюсь: кто это все придумывает? «Врачи еще в роддоме предложили мне отказаться от ребенка, который родился недоношенным». Никогда такого нет и быть не может, чтобы мы предлагали отказаться от ребенка, который, скорее всего, будет инвалидом. Мы объясняем, что будет тяжело и сложно, что нужно будет вложить много сил, но всегда настраиваем мать на борьбу за здоровье собственного ребенка. А нас все равно постоянно обвиняют. Видимо, так проще — найти кого-то вовне и сделать виноватым, — разводит руками доктор.

И доктор, и психолог, и соцработник

Сейчас в отделении новорожденных 1-й детской больницы происходит второй этап выхаживания новорожденных с патологией и недоношенных малышей. Здесь лежат дети с желтухами, с гемолитической болезнью новорожденных, малыши с церебральными патологиями. Этих детей здесь восстанавливают, обследуют, дают рекомендации на будущее, учат родителей ухаживать за ними. Когда малыш окрепнет — начнет уверенно набирать вес, станет хорошо сосать, его выписывают домой. До этого момента может пройти и месяц, и даже два.

— Но если мы знаем, что у мамы какие-то социальные затруднения, мы стараемся ее с ребенком подержать тут подольше. Такое тоже бывает. Иногда мы видим, что она материально не обеспечена. А есть и такие молодые мамы, которым идти с ребенком некуда. Мы всякое видим. Помню, как в советское еще время я как-то раз звонила на завод председателю профкома и говорила: «Этой маме некуда идти, она живет в общежитии с тремя соседками! Помогите ей, чтобы она не отказалась от ребенка!»... — объясняет доктор.

Лежат в отделении Ирины Валентиновны и отказные дети. В этом году их прошло мало — пока всего 12 маленьких людей, от которых отказались их матери. В прежние годы отказников бывало и очень много — до сотни детей за год. Сегодня через суд и органы опеки практически все здоровые отказники устроены в семьи. И порой докторам-неонатологам приходится работать и психологами, и чуть ли не соцработниками. Ирина Валентиновна вспоминает, как еще в советское время вызывала в отделение родителей юных матерей, которые прямо в отделении отказывались от своих новорожденных детей. Иногда удавалось разбудить в бабушках человеческие чувства, и кроха отправлялся-таки в родную семью. Но часто побеждало равнодушие.

Куда отправляются дети, найденные в мусорных баках

Доктор говорит: по ее практике можно писать книгу «Записки неонатолога». И это будет не медицинский учебник, а детективно-социальная драма. Потому что чего только она не наблюдала за прошедшие годы! Дети, найденные в мусорных баках, в помойных и выгребных ямах, в подъездах, рядом с рынками — для нас это сводки шокирующих новостей. А для неонатологов, к которым в отделение привозят таких малышей, — реальная работа, случаи из практики, причем не такие уж и единичные, как хотелось бы. О некоторых из них Ирина Валентиновна рассказывает особенно эмоционально:

— Это случилось еще в советское время. Как-то раз в роддоме №2 (он уже закрыт) студентка мединститута родила ребенка. На следующий день она принесла врачам букет цветов в благодарность за принятые роды и заботу. А к ночи того же дня санитарка пошла выкидывать мусор и услышала из мусорного бака плач младенца. Ребенка привезли к нам, мать нашли — это оказалась та самая студентка. Уголовного дела на нее, кстати, так и не завели: ее тетя работала в райкоме партии, а брат имел какой-то чин в милиции. Он к нам сам ездил несколько раз — угрожал, требовал не писать никаких заявлений и не давать никаких показаний. Тут был такой детектив, когда он к нам приходил нас запугивать — сидел в ординаторской, сверлил нас глазами: дескать, только попробуйте что-то скажите! В итоге ребенка забрали в семью, а мать даже судить не стали — дело замяли, сославшись на то, что она находилась в состоянии аффекта после родов. Гудела вся больница, конечно. Мы написали коллективное письмо в медицинский институт с просьбой исключить эту девицу. Ее исключили, а через год восстановили по формулировке «Она осознала свои ошибки и встала на путь исправления». Что там было дальше, мы не знаем, но по всему выходит, она получила диплом медика и, возможно, работает…

Доктор показывает папку «Отказные дети» на полке в своем кабинете. В ней собирается вся медицинская информация по отказникам в отделении. Если ребенок отправляется в приемную семью, информация запечатывается в отдельный конверт и становится недоступной, закрытой для всех, включая родителей ребенка. Таковы требования закона — тайна усыновления или удочерения.

Она для них теперь свет в окошке, олицетворенное счастье. И я плакала вместе с ними

«Они плакали, когда благодарили меня»

Доктор вспоминает счастливые истории усыновления, которых перед ее глазами тоже прошло немало. Был новорожденный мальчик, которого выкинули из поезда на станции Васильево — его усыновила та женщина, которая его и нашла. Была девочка, которую отдали на усыновление в семью в район, а она по дороге простудилась и заболела. Новоиспеченные родители, провозившись с беспокойным ребенком всю ночь, решили, что не справятся, и привезли девочку назад в больницу. Ирина Валентиновна долго с ними разговаривала — и они все-таки оставили ребенка у себя. А когда ей было уже два с половиной года, привели к доктору показать — умницу, красавицу, залюбленную и забалованную всей семьей.

— Они плакали, когда благодарили меня за то, что я их уговорила ее взять. Она для них теперь свет в окошке, олицетворенное счастье. И я плакала вместе с ними. Понимаете, проработав столько лет, нам удается не очерстветь душой. Мы сочувствуем им — и детям, и родителям. Без этого невозможно работать врачом, а я работу свою очень люблю и всегда думаю: «Какое счастье все-таки на меня свалилось, что я пришла в неонатологию!» — признается Ирина Валентиновна.

Еще была ситуация: отказной ребенок. Его просто оставили в больнице, формального отказа не оформляли. В этот момент приехала семья из другого города, которой малыш понравился. Но усыновить ребенка без официальной бумаги об отказе нельзя — можно только оформить опеку. Однако так получилось, что Ирина Валентиновна знала лично мать этой девочки. Доктор несколько раз приходила к ней домой, чтобы та, наконец, написала отказ, оформила все бумаги и дала своей брошенной дочке шанс на нормальную жизнь в любящей семье. Все получилось: девочка уехала в другой город Татарстана, ее родители регулярно шлют Ирине Валентиновне отчеты о ее успехах в учебе и спорте.

— Теперь со мной эта знакомая семья не здоровается в полном составе, я враг номер один. А я думаю: ну и ладно, зато я ребенку хорошо сделала, — разводит руками доктор.

Бывало и такое, что родители отказников возвращались за своими малышами, но было уже поздно. Иногда приходили отцы, от которых скрывали, что у них родились дети. Узнав об этом, они пытались вернуть своих детей, но были случаи, когда им это не удавалось: малыши уже находились в приемных семьях.

— Я говорила: «Ну что же вы так поздно опомнились?», — говорит Ирина Валентиновна. — Но некоторым из них, кажется, даже легче становилось. У них камень с души снимался: ребенок будет расти в семье, а не брошен в детском доме. Может быть, они и для этого приходили, чтобы снять с себя эту тяжесть.

Я говорила: «Ну что же вы так поздно опомнились?», — говорит Ирина Валентиновна. — Но некоторым из них, кажется, даже легче становилось

Примета нашего времени — вовлеченные отцы

Конечно, труд врача заключается не только в спасении малышей из опасных ситуаций или в работе с маргинальными семьями. Но и благополучные с виду семьи тоже поставляют немало материала для потенциальной книги нашей героини. Так, она вспоминает, как лежала в ее отделении мама с двумя недоношенными близнецами — вполне, на первый взгляд, благополучная, обеспеченная. А оказалось, что преждевременные роды произошли, когда муж вышвырнул ее из машины на ходу…

Но несмотря на то, что запоминаются в основном отрицательные примеры, Ирина Валентиновна говорит и о множестве благодарных, благополучных и счастливых семей, которым доктора сохранили детей. Наша героиня показывает нам грамоту, которую подарила ей одна такая семья, — грамота стоит на почетном месте в ее кабинете, рядом с официальными наградами. А в 2022 году доктор ездила в Уфу получать диплом «Ангел-хранитель» — это звание присваивается в Приволжском федеральном округе, и наша героиня была признана победительницей в категории «Неонатология».

Мамы в отделении патологии новорожденных лежат с малышами не целый день: их палаты на первом этаже, а к детям они поднимаются каждые три часа на сорок минут — на кормление. Здесь они в любой момент могут поговорить с врачом, узнать, как дела у ребенка, и получить рекомендации.

Между тем найти общий язык с мамой ребенка — одна из главных задач врача. Многие женщины видят в докторе спасение, внимательно прислушиваются ко всему, что говорят медики, задают вопросы, стараются понять незнакомые для себя вещи. В свою очередь доктора стремятся разъяснить все максимально доступно, ведь не каждая мама понимает медицинские термины и имеет соответствующее образование. Подключают и пап. Кстати, примета нынешнего времени — вовлеченные отцы, которые живо интересуются ребенком с самых первых дней его жизни и которые активно участвуют в вопросах его лечения и пребывания в больнице, становясь верным помощником врача.

«Вам придется доверить ребенка нам»

Но бывают и другие ситуации — родители, которые не настроены сотрудничать с медиками.

— Порой мама приезжает к нам, критически настроенная с самого начала. В ее понимании все медики — априори вредители. Мы еще в приемном покое пытаемся с ними разговаривать, убеждать: «Вы ведь только еще перешагнули наш порог, откуда такой негатив? Вы не знаете еще ни меня, ни наших докторов. Вам придется доверить ребенка нам. А мы очень заинтересованы в том, чтобы он был здоров». Но некоторые все-таки приезжают сюда как в тюрьму. Бывают даже случаи, когда приходится брать отказы от лечения — когда мама наотрез отказывается лежать с ребенком в больнице и требует отпустить их домой, — рассказывает Ирина Валентиновна.

Но отказ — не для тех случаев, когда ребенок находится в тяжелом состоянии и может погибнуть. Доктор вспоминает, как она не отдавала ребенка на выписку домой, потому что ему было очень плохо — а родители написали на нее заявление в полицию. Пришлось принимать в кабинете следователей и вместо того, чтобы заниматься лечением, давать объяснения. В таких случаях подключаются и органы опеки — и поддерживают позицию врачей. Ведь врачи несут не только моральную, но и юридическую ответственность за состояние здоровья выписанного из больницы ребенка. Случись что с малышом дома — к ним первым придут с обвинениями в том, что это они не смогли донести до упрямых родителей необходимость пребывания в стационаре…

А случиться может всякое. Ирина Валентиновна говорит: новорожденные дети непредсказуемы. Резкое ухудшение может развиться в течение буквально двух—трех часов: еще три часа назад ребенок хорошо сосал, у него были приличные анализы крови, а теперь вдруг весь обмяк, серый, еле дышит, губы синие, а анализы выдают септическое воспаление… В таких случаях без экстренной терапии в условиях стационара не обойтись, дорога каждая минута. И поэтому если у ребенка есть хотя бы 50%-ная вероятность развития подобных осложнений — его опасаются выписывать. И если мать упорствует — врачи пишут обращения в органы опеки, потому что детей надо спасать.

Доктор размышляет, откуда берется в обществе негатив к докторам и почему мать предпочитает рисковать жизнью ребенка, лишь бы не обращаться к медикам. Она с горечью в голосе говорит:

— Это характерно только для последнего десятилетия. Думаю, и журналисты внесли в такое отношение к медикам свой вклад, и немалый. Посмотрите телевизор: там постоянно смакуют негативные случаи, врачебные ошибки, раздувают скандалы вокруг врачей. Конечно, защита прав пациентов очень нужна, и среди нашего сообщества есть недобросовестные коллеги — равнодушные, не желающие учиться. Но почему не рассказывают о том, какие чудеса творят рядовые врачи? Почему случаи спасения безнадежных пациентов всегда остаются за кадром, почему никто не говорит о добросовестных докторах, которые всю жизнь кладут за благополучие пациентов?

Надо ли воспитывать новорожденных

Ирина Валентиновна рассказывает: у каждого малыша свой характер. Каждый ребенок не похож на остальных. Смеется, рассказывая нам свои «приметы»: если волосенки торчат ежиком — значит, точно крикун, беспокойный. А есть такие — накормили, и ладно. Иной раз мамы беспокоятся и жалуются доктору: «Как ни приду, он все спит да спит». А она успокаивает: радуйтесь-де, что спит! Когда он немножко подрастет, будете с ностальгией вспоминать роддом!

Доктор напоминает русскую поговорку: ребенка надо воспитывать, не когда он лежит вдоль лавки, а когда еще поперек лавки помещается. Да-да, процесс воспитания начинается с самого рождения, и мамам хорошо бы про это помнить.

— Сразу приучайте его спать в своей кроватке. Я понимаю, что маме удобно класть малыша с собой, чтобы ночью кормить грудью. Но мы строго-настрого запрещаем так делать: даже в казанских роддомах были случаи, когда ребенок погибал, задохнувшись, задавленный уснувшей матерью. А в русской литературе для этого даже слово специальное было придумано: «заспала ребенка». Не хватайте ребенка на руки сразу же, как он открыл рот и заплакал: малыши отлично чувствуют настроение родителей, умеют им манипулировать и даже строят причинно-следственные связи. «Закричал — взяли на руки! Отлично, значит, буду кричать каждый раз, когда мне скучно». Кроме того, немного поплакать малышу полезно, особенно если он недоношенный — так легкие развиваются.

Многие мамы боятся не узнать своего ребенка, перепутать его с другим. Врач изумляется: младенцы же все разные! Медик, поработавший с новорожденными, всегда отличит одного от другого. А в отделении бывают и однофамильцы, и тогда малышей нумеруют: например, Иванов Первый, Иванов Второй и даже Иванов Третий. И все разные, перепутать невозможно!

Отдельно, с теплом и благодарностью доктор говорит о медицинских сестрах, которые работают с детьми в отделении. Она уверена: 50% успеха лечения — заслуга медсестер, их заботы, их рук, их внимательности и сострадания к каждому крохе, которому довелось провести первые недели своей жизни не дома, а в больнице.

Что касается прививок, Ирина Валентиновна уверена: они необходимы. И родителям объясняет, что ответственность за спасение своего новорожденного малыша от ряда тяжелых болезней лежит именно на них. Ребенок не может за себя постоять, он и попросить-то ни о чем не может. Так что прямая задача родителей — защитить малыша. Уже была на памяти современных докторов вспышка дифтерии, еле удалось в девяностые справиться в республике с гепатитом, уже просачивается в республику корь, медики предупреждают о риске вспышки полиомиелита… Достучаться до родителей в большинстве случаев удается, но все-таки многие принимают решение не в пользу собственного ребенка. И это прискорбно.

Немного поплакать малышу полезно, особенно если он недоношенный — так легкие развиваются

Сотня приседаний в день и водительские права

За стенами больницы Ирина Валентиновна — мама двух сыновей и счастливая бабушка троих внучек. Они живут в Москве, поэтому видеться доводится не так часто, как хотелось бы. Но если выпадает возможность, наша героиня с удовольствием нянчится с внучками: когда родилась старшая, целый месяц прожила у сына, чтобы помочь невестке, научить ее всем премудростям материнства. А когда родились двойняшки, приезжала на десять дней нянчиться с ними, полугодовалыми, отпустив их родителей на море: «Они молодые, им надо было отдохнуть, а я с детьми справилась!»

Четыре года назад наша героиня похоронила мужа и называет это своей самой большой потерей в жизни — они прожили вместе сорок лет…

Сыновья из гнезда вылетели, мужа не стало — теперь Ирина Валентиновна живет одна. И живет очень активно: не пропускает ни одной выставки в центральных музеях, любит театр, завсегдатай концертного зала консерватории, недавно выучила английский язык на курсах — просто захотелось. А еще после смерти супруга освоила навык вождения. Просто было очень жалко оставлять дачу на Свияге — и наша героиня отучилась в автошколе, получила права и теперь с удовольствием ухаживает за своим дачным садом. Порой и на работу ездит за рулем, но часто все-таки ходит пешком. Стройная и подтянутая, совершенно не выглядящая на свой возраст, доктор чеканно говорит:

— Чтобы сохранять молодость и здоровье, нужно двигаться. Я каждый день делаю получасовую зарядку, для этого встаю в 5.15 каждое утро. Начинаю заниматься: с гантелями, на беговой дорожке. Обязательно каждый день делаю 100 приседаний с полуторакилограммовыми гантелями, а потом принимаю контрастный душ. И знаете, очень жалею, что не занялась этим раньше. И вам, кстати, советую: приседания помогают суставам, ускоряют кровообращение в них. Я забыла, что такое боль в коленях. Так что движение — это жизнь. И я всегда людям стараюсь это донести.

Для меня самое захватывающее — именно ощущение их невинности и моя миссия

Кто с новорожденными работает — тот молодо выглядит

Ирина Валентиновна признается: любит детей. И своих крох в отделении, и тех, кто постарше. Умеет найти подход и к собственным внукам, и к чужим. Смеясь, вспоминает, как однажды летела в отпуск на самолете и всю дорогу развлекала чьего-то двухлетнего малыша, спасая тем самым пассажиров соседних кресел: мальчик был настроен весьма активно покричать. А еще на улице не может пройти мимо детских потасовок или ситуаций, когда обижают детей…

Совершенно философски доктор смотрит на грядущую пенсию. Говорит, что установила для себя символический порог, когда пора будет уходить из больницы:

— Уходить с работы надо вовремя, я в этом уверена. Пойду на пенсию раньше, чем надо мной начнут смеяться. А уж чем заняться — найду всегда!

Но глядя на моложавое, веселое лицо Ирины Валентиновны, понимаешь: она и пенсия — вещи из разных миров. Когда спрашиваешь, что самое главное в своей работе вычленяет для себя наша героиня, она отвечает:

— Дети, которых мы лечим, — самые безвинные, самые уязвимые люди на свете. Они еще ничего не умеют, едва еще начали жить. А мы учимся видеть их по выражению лица, по глазам, по гладкости кожи — я, кстати, поэтому не люблю в перчатках работать, ведь многое о состоянии пациента могу сказать по тактильному ощущению, потрогав его кожу. Они не виноваты, как они родились и какие родители привели их в мир. И мы должны им помочь. Для меня самое захватывающее — именно ощущение их невинности и моя миссия, я должна их спасти. И ради этого каждый день иду на работу. Помню, наша начмед как-то шутила: «Вы, девчонки, молодо все выглядите, потому что с новорожденными работаете!» Я это, кстати ощущаю — кажется, все эти малыши и нашу молодость продлевают!