«Присвоение города осуществляется одновременно во сне и в реальности»

Город-личность оказывается подвижным и динамичным. Подобно человеку, город ежедневно меняет свои краски, очертания, одежду: «...каждый горожанин переживает город (по крайней мере, город, хорошо знакомый) как продолжение своего собственного тела, как особого рода одежду, вернее, как целую последовательность одежд, развернутую в городском пространстве. Слои этой одежды несут печать конкретной личности горожанина тем отчетливее, чем ближе находятся к его физическому телу: его комната куда ярче окрашена его персональными пристрастиями, чем лестница или двор, не говоря уж о ближайшей улице и т. п.» [1]. Исходя из приведенной цитаты и следуя далианскому мироощущению, о городе можно говорить как о модной личности. Городской гардероб подвержен веяниям моды, смене времени года/суток, будней и праздников. Не стоит забывать и о вкусе личности, одевающей свой город в различные наряды, в зависимости от ситуаций и настроений.

Все в городском пространстве находится в движении: люди, машины, объекты. В облике города постоянно происходят обновления и изменения, связанные не только со сменой времен года, но и появлением новых построек, сносом старых. Человек всегда воздействует (в больших и малых количествах) на город, изменяя его облик и тем самым придавая динамику развития, которая оказывается видимой только на большом временном отрезке.

Рядом — та же рука,
каменеющая известняковой глыбой,
ископаемая окаменелость, в которой —
тоже цветок [2].

Взаимовлияния человека на город и городского пространства на человека оказываются диалектичными. Город и его динамичный облик разнонаправленно воздействуют на личность, живущую в нем. Городской ландшафт способен (незаметно/агрессивно/активно/приятно) захватить/подавить/успокоить индивида, манипулируя его сознанием/подсознанием, чувствами/разумом, образом мыслей/действиями. Но при этом и личность присваивает город как своеобразное продолжение собственного тела, трактуя его родным/чужим, любимым/нелюбимым. Вспомним пословицы и поговорки разных народов, отражающие данную бинарную оппозицию (свое — чужое, дома — в гостях): «Родимая сторона — мать, а чужая — мачеха», «В гостях хорошо, а дома лучше», «Свой сухарь лучше чужих пирогов», «Свой уголок — свой простор», «Ищи добра на стороне, а дом люби по старине», «В чужом доме не осуждай!», «Каково на дому, таково и самому», «В чужом доме побывать — в своем гнилое бревно увидать», «На чужой каравай рот не разевай, а пораньше вставай, да свой затевай», «Как бы ни было сладко жить на чужбине, всегда тянет к родной стороне» (тат.), «На родной стороне даже дым сладок» (тат.), «Бежал от дыма, да попал в огонь» (тат.) и др. Исходя из приведенных примеров, даже при наличии негативного свое пространство всегда оказывается близким, родным, желаемым.

Но вы скажете, что всенепременно
опустеет равнина, свой ореол утратив,
и одиноко канет,
давясь немотою
ржавого лома, застывшего мертвым —
и оттого невесомым — грузом.
Пусть. Но призрак равнины
тянет к небу листами травы свои горькие руки
с плоской чаши свинцовых весов [2].

Необходимо подчеркнуть, город как родное/свое пространство оказывается для личности неоднородным, дискретным. В этом пространстве индивид может знать и любить каждый закуток, но при этом какие-то районы оказываются ему незнакомыми, враждебными и неприятными. Индивид «все «свое» невольно и бессознательно наделяет собственной, как бы независимой от него (горожанина) жизнью, характером и судьбой. Другими словами, «свое», как и все живое, существует не только на потребу горожанина, но и само по себе, по каким-то своим, не всегда понятным законам, и в этом смысле существует как нечто совершенно естественное» [1].

Встает вопрос: каким образом личность присваивает городское пространство? Если следовать логике Сальвадора Дали, то присвоение города осуществляется одновременно во сне и в реальности, сознательно и бессознательно, в прогулках и созерцательных наблюдениях. Жизнь человека разворачивается на фоне городского пространства. Нередко именно город оказывается немым свидетелем событий жизни индивида, его страхов и безрассудств, побед и поражений, радостей и печалей. Заметим, через небольшой промежуток времени память стирает остроту эмоций и переживаний личности, но пейзаж городского пространства, в котором развивались события, будет оставаться ярким и детализированным.

Освоение/о-свое-ние и присвоение/при-свое-ние городского пространства происходит благодаря путешествиям по нему. Прогулки по Казани с конца ХIХ века стали одним из популярнейших видов проведения свободного времени, считаясь одновременно и методом укрепления здоровья. Самыми престижными местами города были Лядской и Державинский сады. В газете «Казанские губернские ведомости» читаем: «Личности, убедившись… в значении телодвижения, стали стремиться к развитию вкуса к пешеходным прогулкам в окружающей среде» [3].

Брожение по городу у личности, испытывающей колоссальную палитру эмоций, способствует появлению любимых уголков и тайных меток. Даже осознавая искусственность городского ландшафта, человек способен проявить свою иррациональность, вступая во внутренний диалог с городом как живым существом. К мысленному разговору с городом личность подключает свой двигательный/визуальный/тактильный/слуховой/обонятельный опыт. Именно путешествие по городу и диалог с ним, к которым присоединяются подсознание и воображение, позволяют проявиться телу города. Заметим, понятие тело города выступает в качестве мифической метафоры, олицетворяющей одухотворенную среду обитания, при интерпретации которой обнаруживаются реальные и нереальные, рациональные и эмоциональные, сознательные и подсознательные, объективные и субъективные, явные и потаенные, схематичные и телесные черты. В итоге происходит снятие противоречия между естественным и искусственным: метафора оестествляет искусственность города. «Передвигаясь по «своему» городу вполне бездумно, когда не требуется на каждом шагу напрягать рефлексию и внимание, горожанин смотрит на него из такой глубины своего существа, что его собственное тело непроизвольно и незаметно становится как бы первым планом картины, и за долгий срок этот «вид изнутри тела» (со всеми его подсознательными образами и комплексами) переносится на город, который столь же непроизвольно и незаметно начинает видеться тоже как тело и тоже изнутри» [1]. Вследствие этого город начинает пониматься личностью в качестве своего пространства: в нем обнаруживаются свои части тела в виде района, дома, этажа, квартиры.

Мягче шерсти и тверже копья
эти стрелы,
таящие гроздья соцветий, —
это тайное войско нарциссов.
Истомясь, они ждут свидания,
встречи,
слиянья,
взрыва плоти, припомнившей вдруг
весь набор атавизмов,
впечатанных в матрицу тела.
Они ждут терпеливо и тихо,
долго ждут —
целый год [2].