«Сейчас от ковида умирают люди, которые не должны были умереть»

«В ординатуре по урологии понял: эта профессия — та, которую люблю»

В семье Валеевых врачей до Руслана не было. Родители — геологи, сестренка тоже пошла по их стопам. Но в семье дальних родственников, к кому Руслан в детстве ездил в гости, были доктора разных специальностей. Там мальчик еще в детстве подсмотрел, что такое медицинская династия, и романтика врачебного мира его увлекла.

Потом было поступление в медицинский университет. Азы профессии начал изучать на практике со студенческой скамьи — устроился медбратом в реанимацию Перинатального центра РКБ. Сам признается, что работа это была безумно интересная, и вполне логично, что юноша хотел стать акушером-гинекологом. К концу пятого курса он уже был руководителем студенческого научного кружка по этому направлению… Но вдруг понял, что хочет сменить направление. Причем прямо противоположным образом: из гинекологов — в урологи. Так и поступил Руслан Валеев в ординатуру по урологии, которую проходил в РКБ.

Учили его большие врачи: легенда татарстанской урологии профессор Ринат Галеев (ныне покойный) и Марат Аппаков.

— Они оказали в тот момент знаковое влияние на мое становление в профессии. Когда я начал учиться у них в ординатуре, понял, что эта профессия — та, которую я люблю. Меня покорила атмосфера в отделении: дружный коллектив, интенсивные практики обучения. Я понимал и видел: это некая семья, которая меня всегда поддержит. Ведь это так важно для начинающего доктора, когда старшие товарищи не оставляют тебя и поддерживают в любой ситуации, — рассказывает Руслан Фаридович.

Два года ординатуры пролетели как один миг, и на тот момент штатных мест в урологическом отделении не было. Нужно было двигаться дальше. Альтернативой было вернуться в родную Бугульму или искать что-то другое. И тогда учителя предложили Валееву поехать урологом в Пестречинскую ЦРБ: «И ты рядом будешь, и мы поможем».

«Встречали Новый год, зашивая ушибленную рану головы»

В Пестрецах доктор проработал несколько лет. И говорит, что эти годы оказали на него огромное влияние — и с точки зрения профессионального роста, и с точки зрения жизненных принципов.

— Это была очень мощная школа жизни и, конечно, профессионализма. Я, совсем еще зеленый, молодой врач, был единственным урологом в районе, а еще были ночные дежурства, вызовы на операции в любое время дня и ночи. А дежурный врач в ЦРБ — это и хирург, и педиатр, и акушер-гинеколог, и невролог, и реаниматолог. Так что это была отличная медицинская школа, не только в узком урологическом спектре, но и когда приходилось заниматься другими пациентами. Помню первый Новый год там: я дежурил (это такая традиция: кто последним пришел в коллектив, тот и дежурит в новогоднюю ночь). Приехали мои жена с ребенком из Казани, их к себе в гости забрал заведующий хирургическим отделением ЦРБ. А мы в ординаторской накрыли новогодний стол. И за 15 минут до боя курантов в районе случилась потасовка, к нам приехала скорая, и мы встречали Новый год, зашивая ушибленную рану головы. Все в лучших традициях сельской хирургической школы, — улыбается Руслан Фаридович.

Дежурный врач в ЦРБ — это и хирург, и педиатр, и акушер-гинеколог, и невролог, и реаниматолог. Так что это была отличная медицинская школа, не только в узком урологическом спектре, но и когда приходилось заниматься другими пациентами

Доктор и здесь вспоминает старших товарищей: говорит, что в жизни ему всегда везло на учителей. Главный врач Пестречинской ЦРБ Ильгиз Ринатович Хидиятов (ныне это главный врач РКОД) помогал молодому врачу и поддерживал его.

— Он покорил меня своей безудержной энергией. Человек слова, человек дела, для меня он стал тем, на кого нужно было равняться, — вспоминает Руслан Валеев.

В Пестрецах доктор постепенно обустроился: получил грант на строительство жилья (которые тогда выдавались по госпрограмме для сельских врачей), построил дом, перевез семью из Казани. И те годы вспоминает с улыбкой, юмором и глубоким уважением к тем коллегам, которые работают в сельских больницах.

— После тех лет я очень близко понимаю сельских врачей, их чаяния и стремления. Я считаю, что они достойны уважения за то, что в меру своих знаний и компетенций помогают пациентам. При этом, что греха таить, диагностические возможности у районных клиник не те, что у нас, в ведущих медицинских центрах города. Нашим коллегам на селе часто нужен совет. Раньше, в советское время, было принято сельских докторов приглашать на своеобразные стажировки — они приезжали на рабочие места в областные и краевые больницы, чтобы почерпнуть там опыт у столичных коллег. И поэтому я считаю очень важной инициативу Минздрава республики, по которой головные медучреждения Казани берут кураторство над районными больницами. Надеюсь, это очень поможет. Причем, по моему мнению, чтобы научить врача чему-то новому, надо вытянуть его из сельской местности, из той бытовой рутины, в которой он живет. Ведь доктора в райцентрах часто ведут еще и личное подсобное хозяйство. В этих условиях посвящать время саморазвитию им просто не приходится — врач все время будет торопиться делать домашние дела. А если на несколько недель выдернуть его из этой атмосферы, привезти в Казань и полностью погрузить его сюда — в режим дежурств, постоянной работы, ведения тех или иных пациентов под кураторством местных врачей — он почерпнет массу полезных навыков и информации. Мне кажется, это могло бы принести значительное улучшение в качество оказания медицинской помощи на селе.

Зловредный варикоцеле

Говоря о начале самостоятельной хирургической карьеры в Пестрецах, доктор вспоминает два случая, навсегда врезавшихся в память. Один из них — его первая самостоятельная операция. Как рассказывает Руслан Фаридович, практика любого уролога начинается с трех операций — с обрезания, с водянки яичка и с варикоцеле (когда расширяется и разветвляется яичковая вена). Колоссальный поток диагнозов «варикоцеле» ставится во время призывной комиссии. И вот, в Пестрецах, продиагностировав таким образом одного юношу, молодой уролог назначил свою первую самостоятельную операцию. Заведующий хирургическим отделением ЦРБ поставил его единственным хирургом, а в помощь дал операционную медсестру. И тут молодой доктор осознал груз свалившейся на него ответственности. До сих пор все подобные операции он проводил под чутким контролем своих учителей, «старших товарищей», которые всегда были рядом. А здесь — вон он, твой старший товарищ, медсестра! Валеев рассказывает: обычно такая операция проходит за 7—8 минут. Иногда за 15. А у него она затянулась на два часа. В тот день в Пестречинскую больницу по счастливой случайности приехали сотрудники кафедры урологии с лекциями. Один из учителей Валеева, Сергей Белых, решил проведать своего «птенца» — там, в операционной, он его и нашел, уже второй час разыскивающего нужную вену.

— Он мне просто пальцем ткнул: да вот же она! Этот случай запомнился на всю жизнь. Вроде бы простая операция, все было на поверхности, но робость моя и волнение мне тогда очень помешали. Момент для меня стал знаковым: надо верить себе и не теряться! В хирургии по-другому никак.

После тех лет я очень близко понимаю сельских врачей, их чаяния и стремления. Я считаю, что они достойны уважения за то, что в меру своих знаний и компетенций помогают пациентам

Детективная история с трубкой

О втором случае доктор рассказывает с большим юмором, но смеемся мы только сейчас. А тогда, как он сам признается, у него на голове появились первые седые волосы. Это случилось после серьезной полостной операции — доктор удалил мужчине камень из мочеточника. В этом случае сразу после операции в организме пациента на время оставляется стент-катетер (трубочка, которая соединяет почку и мочевой пузырь, чтобы отводить мочу). Доктор прооперировал пациента, перевел его в палату после наркоза, все ему объяснил и отправился по своим делам. А потом началась чертовщина.

— Придя на следующий день, я повел его на УЗИ — посмотреть, как идут послеоперационные процессы. И вот, смотрим мы на УЗИ, а трубку эту найти не можем. Меня прошиб холодный пот. Такого же не бывает. Один конец стент-катетера все равно должен быть внутри мочевого пузыря. Беру я этого гражданина в операционную и цистоскопом начинаю двигаться по уретре в поисках трубки. Заходим в мочевой пузырь, трубки нет. А дяденька лежит молча, терпит, хотя процедура эта не из приятных. Я ему объясняю, что происходит, беру согласие на каждую манипуляцию. Он знай себе приговаривает: «Делайте, доктор, что нужно». А трубки нет, как не было. У меня начинается паника: по страховочным дренажам все хорошо, анализы идеальные. Везу его на рентген — там тоже ничего не видно. Думаю: «Ну не может же быть, чтобы я ее где-то не там поставил? Я же так хорошо сделал эту операцию. Так тщательно к ней подошел. Изучил все варианты. Не мог я забыть!» Приходит его жена, которая после операции сутки с ним провела. Я ей все объясняю, она кивает головой: ищите, дескать. Звоню заведующему отделением в Казань, в РКБ. Говорю, Марат Сагадатович, так мол и так, чертовщина какая-то. Он мне отвечает крепким словом и велит: «Давай, вези пациента к нам, в РКБ». Пришел я в палату растерянный, объясняю ему — дескать, операция прошла хорошо, анализы замечательные, все в порядке, но нужно съездить в РКБ. А он недоумевает: «У меня же все хорошо, чего вы меня туда-сюда таскаете-то? Давай, доктор, меня уже домой отпускай, я уже хожу, кушаю, даже в туалет по-большому сходил, теперь рюмочку хочу пропустить». Я ему говорю: «Какая рюмочка! Подождите!» Поехали они в Казань, ему сделали КТ — там все идеально, шикарно, чистенько, все прекрасно. Марат Сагадатович звонит и говорит: «Чего ты мне голову морочишь? Хорошую операцию сделал, все прекрасно, но никаких трубок нигде нет». Возвращается дядечка этот ко мне. Давай, говорю, будем восстанавливать историю посекундно. Оказалось, что ночью после наркоза он проснулся и почувствовал, что ему мешает его основной катетер. Он попросил его убрать. Медсестра, ни с кем не посоветовавшись, убрала. Он встал, пошел в туалет, помочился, потужился чуть сильнее, эта дренажная трубочка и высунулась. Он смотрит — что-то торчит из причинного места. Подумал, что это не нужно, вытянул из себя (хотя это больно!) и благополучно выбросил в мусорку. И лег себе спать.

Этот случай доктор всегда приводит как пример того, что мелочей не бывает ни в чем: ни в работе санитарок, ни в действиях медсестер, ни в деталях ухода за больным. И этот инцидент тоже сильно повлиял на становление профессиональных качеств, как говорит Руслан Фаридович.

«Придя в нашу жизнь, ковид поменял всё»

Через несколько лет врачебной практики в Пестрецах Валеева пригласили работать в неотложное урологическое отделение БСМП №2 (ныне это медсанчасть КФУ). Еще год он проработал там, а в 2013 году перешел работать в родное урологическое отделение в РКБ. В 2019-м руководство предложило талантливому хирургу возглавить операционный блок больницы и трансформировать его работу. Но долго на этой работе пробыть не пришлось: пришел ковид.

— Придя в нашу жизнь, ковид поменял всё. И структуру работы, и отношение к ней. Тогда наш главный врач попросил меня помочь в организации буферной зоны, и я стал заведующим этого вновь созданного отделения, — рассказывает Руслан Фаридович.

Придя в нашу жизнь, ковид поменял все. И структуру работы, и отношение к ней...

Через буферную зону пропускаются все госпитализируемые пациенты. В задачи доктора входило оценивать состояние пациентов, распределять потоки, следить, взяты ли мазки, и обеспечивать дальнейшую маршрутизацию. Ориентироваться надо было очень быстро, важно было организовать максимально быстрое оказание помощи. Ведь плановая госпитализация в тот момент в РКБ была закрыта, и получалось, что сюда поступали только пациенты по неотложным показаниям. И кровотечения, и политравмы, и с чем тут только ни сталкивались! «Положительных» пациентов надо было максимально быстро изолировать, определять, кто с ними контактировал, — ведь эпидемические вопросы тоже надо было решать. Этот своеобразный «военно-полевой госпиталь», как его называет Руслан Фаридович, тогда развернулся на базе инсультного центра, в 25-коечном отделении. Здесь была своя реанимация, две операционные, томограф, другое оборудование, операционные медсестры, хирурги… Доктор рассказывает:

— Мы создали уникальное на тот момент отделение: у нас была своя реанимация, две свои операционные, томограф, такая клиника в клинике. Естественно, здесь волей-неволей чувствовали себя как на поле боя. В первые дни это все воспринималось как что-то страшное. Первый пациент с положительным тестом на коронавирус оказался у нас с подозрением на аппендицит. Его привезли к нам в хирургию из инфекционной больницы. Принимали его в боксе, и я помню, как мы все вместе одевали доктора УЗИ и хирурга в «скафандры» — и отправляли их будто в космос. Пациента того запускали в изолятор через шлюзовую зону. Это был парень, мы к нему пошли собирать анамнез. Он сначала не понимал, почему мы так одеты и что происходит. В первый момент у него был шок: представьте, его привезли на скорой в клинику, а там встречают в костюмах «космонавтов»… Но я ему все объяснил и подбодрил: «Не переживайте, мы вам поможем, вы в надежных руках». И тогда он сказал: «Я вам полностью доверяю».

«Человек не от хорошей жизни к нам пришел»

Руслан Фаридович говорит, что простое и понятное человеческое общение с пациентами очень важно. Конечно, есть люди с когнитивными нарушениями, есть ажиотированные из-за особенностей заболевания, поэтому доктор всегда может столкнуться с негативной реакцией с их стороны. Но большинство больных адекватны. И общение с ними позволяет снизить и непонимание, и напряженность:

— Еще когда я работал в приемном отделении РКБ, когда коллеги жаловались на агрессивных или недовольных пациентов, я всегда им говорил: «Человек не от хорошей жизни к нам пришел», и это надо понимать. Конечно, есть первичная прослойка больных, которых мы называем «медицинскими экстремистами», но их мало. Чаще всего больной — это просто человек, который приходит к нам в панике, он не обладает специфическими знаниями. Для него мир видоизменился, и первая его реакция — паника. Да, он может кричать, может быть ажиотирован. Это и с родственниками больных часто происходит, кстати: кричат на нас и родители, и супруги. Но наша профессия — это медицина. И воспринимать это мы должны как естественное течение нашей работы, а не как личную грубость. А ты, в свою очередь, будь адекватным и старайся все углы сгладить. Бывает грубость, переходящая рамки, — так зафиксируйте все на видео и обратитесь к адвокату, никаких проблем. Но грубостью отвечать ни в коем случае нельзя!

Доктор рассказывает, что профессиональная урологическая школа, которую он прошел, дала ему важные навыки, в том числе речевые модули общения с пациентом. Еще во время работы в БСМП старшие коллеги показали ему, как работать с человеком, которому очень, очень больно: надо спокойно ему объяснить, что с ним происходит. Общий настрой этой беседы должен быть таким: «Ваша проблема решается вот таким образом, мы понимаем, что вам очень плохо, но мы вам обязательно поможем». И чудесным образом это помогает (разумеется, в сочетании с медицинскими манипуляциями и препаратами).

— Приходя в больницу, пациент хочет не только высококвалифицированной и технологичной помощи, но и чтобы его чисто по-человечески выслушали и поняли. Но, к сожалению, ввиду колоссальной нагрузки, которая сегодня ложится на врачей, ввиду отсутствия времени, многие доктора этому значимому моменту уделяют не очень много времени...

Кстати, Руслан Фаридович обращает внимание на проблему профессионального выгорания врачей, которая обострилась с пандемией ковида во всем мире. Он считает, что впереди у всего врачебного сообщества решение этой проблемы. Потому что красной нитью в профессиональной медицинской литературе ковидной эпохи проходит тема выгорания медиков. Люди катастрофически устали — и те, кто работает в ковидных госпиталях по всей планете, и те, кто остался лечить обычные патологии, которые никуда не делись.

— Но в моем понимании никакое выгорание не оправдывает тебя, если ты врач и начинаешь вести себя некорректно по отношению к пациентам, — говорит Валеев.

В моем понимании никакое выгорание не оправдывает тебя, если ты врач и начинаешь вести себя некорректно по отношению к пациентам

«Молодые доктора получают колоссальный опыт и колоссальные знания»

Рассказывая о том, как организована работа в ковидном госпитале РКБ сегодня, Руслан Фаридович объясняет, что различия между первой и второй кампаниями есть, и заключаются они в том числе и в составе персонала. В первую ковидную кампанию (когда Валеев еще работал руководителем провизорного отделения) здесь работали доктора травматологического корпуса РКБ (на площадях которого и разместился ковидный госпиталь) — врачи-травматологи, хирурги, ортопеды.

Во время второй кампании ряды перестроили: набрали множество ординаторов, стажеров, обучили их.

— Эта безудержная энергичная молодежь, активная, работоспособная и абсолютно еще не уставшая — конечно, для нашего госпиталя большая помощь. Это очень здорово, что кафедры терапевтических корпусов, медуниверситета, медакадемии помогли нам в этом. И эти молодые доктора, с одной стороны, окунувшись в новый для них вид деятельности, получают колоссальный опыт и колоссальные знания. Помимо того, что они работают с медицинской документацией, с нами как со старшими коллегами, они еще и видят пациентов, разную симптоматику, разные синдромы. Это для них очень хороший трамплин в профессии, — говорит Валеев.

Но, помрачнев, указывает и на издержки этого «трамплина» — здесь молодежь очень быстро привыкает к смертям. Ведь высокая летальность коронавируса — не секрет. Руслан Фаридович вспоминает: будучи ординатором-урологом, за два года работы в отделении видел только семь летальных случаев. И это были для докторов из ряда вон выходящие ситуации. А сейчас в ковидном госпитале молодежь видит смерть регулярно. Поэтому Валеев высказывает некоторое опасение: для молодого специалиста есть опасность сформировать неверную клиническую картину — если человек умер, то ничего страшного. Поэтому опытные врачи стараются предостеречь свою подрастающую смену от такой парадигмы.

«Я не могу привыкнуть к смертям»

А сам доктор делится, что на его долю столько смертей, конечно, никогда еще раньше не выпадало. И вот здесь-то он и говорит о том, что пытается с этим явлением справиться, воспринимая настоящее время как время боевых действий лично для себя:

— Мои друзья и знакомые живут почти обычной жизнью: ездят отдыхать, рожают детей, проводят праздники. У нас всего этого нет уже полтора года. Мы на войне. Вся осознанная жизнь моя и моих коллег проходит здесь. Потому-то я и считаю всех, кто работает рядом со мной, второй своей семьей. Жизнь наша трансформировалась, надо это признать. Она для нас превратилась в череду боевых действий. А на войне, знаете, как на войне… И ценности меняются, и восприятие всего вокруг меняется. И отношение к тому, что происходит за этими стенами, тоже меняется. Но я все равно не могу привыкнуть к смертям. К потере человека привыкнуть невозможно.

А теперь мы считаем нужным привести тяжелый, но очень честный и такой важный монолог врача, который полтора года вместе с коллегами пытается вытащить с того света людей, заболевших коронавирусом.

— Мы делаем все, что можем. Боремся за каждого. Конечно, есть пациенты, к которым мы особенно привязываемся. Есть люди, для которых хочешь сделать что-то невозможное — но не можешь. Умирала у нас молодая девушка, которая одна воспитывала ребенка. Была у нас тяжелая ситуация для всего медицинского сообщества, когда скончалась медсестра, у которой тоже остался маленький ребенок. Мы сделали все, что было в наших силах, но сил наших оказалось мало. Врачи-женщины плакали потом. Именно потому, что чувствовали собственное бессилие. Надо же понимать, что за каждой человеческой жизнью стоит целый мир! Это чья-то мама, чей-то брат, чья-то бабушка. А есть люди, которые погибали целыми семьями, было и такое. Как это поместить в сознание? Это же катастрофа. Представляете? Жила семья, непьющие люди, нестарые, вполне благополучные. И в один момент их не стало. Каково их детям? А бывают и еще страшнее ситуации — когда родители теряют детей. До сих пор помню парня: еще утром он разговаривал, мне звонили его родственники, спрашивали о ситуации, мы с ними все обсуждали. А вечером он умер. Молодой парень, бизнесмен, 28 лет, относительно успешный. Каково его семье? Недавно у нас была женщина, у которой умер единственный близкий человек — это был ее отец. Неужели мы этого не понимаем? К этому невозможно привыкнуть!

Мои друзья и знакомые живут почти обычной жизнью: ездят отдыхать, рожают детей, проводят праздники. У нас всего этого нет уже полтора года. Мы на войне

Хронические формы, долгодлящееся течение, ковид как герпес…

Доктор обращает наше внимание на то, что коронавирус меняется. Московские коллеги, на опыт которых ориентируются в РКБ, уже сообщают и о хронических формах, и о долгодлящихся формах ковида. Еще в середине осени на Всероссийском съезде пульмонологов, куда ездили специалисты из РКБ, уже озвучивались такие классификации болезни, как лонг-ковид и даже хроническое рецидивирующее течение ковида.

— Ковид — уникальная болезнь, это заболевание не дает возможности расслабиться и требует постоянного динамического контроля в плане интенсивности поглощения знаний извне, — рассказывает доктор. — Наши коллеги, особенно за рубежом, стали часто применять технологии отсроченной трансплантации легких. И в материале, который извлекали из легких пациентов, были случаи обнаружения живого коронавируса — и это через несколько месяцев после начала заболевания! Когда все мазки уже отрицательные!

А еще несколько месяцев назад появились данные о том, что коронавирус может «спать» в организме и иногда просыпаться — обнаруживая затухающую и проявляющуюся активность, как герпес. Так что вирус действительно многолик, разводит руками врач.

Тот факт, что тяжелое течение коронавируса помолодело, Руслан Фаридович оценивать пока опасается: говорит, что неизвестно, с чем это связано. Из Москвы, конечно, поступают данные о том, что начинают тяжело болеть дети (особенно с сопутствующими заболеваниями). Но дать этому однозначную оценку сложно: ковид просто переходит на новых людей. Доктор обращает внимание на то, что сравнивать разные волны ковида некорректно, и даже не потому, что они вызваны разными штаммами (хотя и это важно).

— Просто в прошлом году не было разрешено множество массовых мероприятий. 2020-й был скуп на активность: он прошел спокойно, размеренно... Были запрещены разные вещи, не проводились корпоративы, праздники, марафоны. А в этом году — извините, но когда на Казанском марафоне одновременно стартуют 10 тысяч человек… Или вот в Иннополисе мы бегали в этом году в начале сезона, там было столько народу, что люди просто пройти не могли. А потом открылись зарубежные страны: Турция, Египет, Эмираты. Вы вспомните, как было в прошлом году: если в самолете выявлялся человек, заболевший ковидом, на карантин закрывали всех, кто с ним летел одним рейсом. А сейчас такого нет. В прошлом году активное население 60—70—80-х годов рождения было относительно изолировано. А сейчас они летают по всему миру. Поэтому не уверен, что можно говорить о большей агрессивности вируса штамма «дельта»… Просто он находит себе новые цели.

Что касается терапии коронавируса, Руслан Фаридович говорит, что к лечению есть новые подходы, которые постоянно совершенствуются. Конечно, пока лекарства, уничтожающего вирус, не придумано. Но есть препарат, который, по словам доктора, реально эффективен, по опыту применения в РКБ. Люди, которые начинают получать его на ранних этапах, гораздо быстрее выздоравливают, и болезнь у них гораздо легче протекает. Или, к примеру, в Москве активно внедряют в работу моноклональные антитела — и с хорошими результатами. Так что поиск идет, подходы меняются, появляются новые схемы. Но говорить, что мы нашли ключик к ковиду, пока нельзя, разводит руками врач.

«И, конечно, мы понимаем, что сейчас реально эффективный метод — это вакцинация», — говорит он.

Если вернуться на 10 месяцев назад, то по большому счету альтернативы у людей не было. И тогда они умирали. Но сейчас умирают люди, которые не должны были умереть! Которые могли бы сделать прививку. Которые могли остаться жить. Вот это как воспринимать?

«Будем надеяться, что разум возобладает»

Вопрос о том, почему люди отказываются вакцинироваться и почему сейчас накапливается такое мощное противодействие этому процессу в обществе, доктор задает в пространство с не меньшей горечью, чем мы.

— Если вернуться на 10 месяцев назад, то по большому счету альтернативы у людей не было. И тогда они умирали. Но сейчас умирают люди, которые не должны были умереть! Которые могли бы сделать прививку. Которые могли остаться жить. Вот это как воспринимать? Очень тяжело, — говорит он. — По опыту нашего госпиталя могу сказать: у пациентов со «Спутником» мы смертей не видели. Честно говоря, я даже устал объяснять все это людям, невежественным, незнающим, неразбирающимся. Как можно дискутировать с человеком, который начинает приводить тебе доводы и примеры, не являясь специалистом в этом вопросе? Вел я как-то диалог с человеком, который не делает прививку, потому что «детей еще хочет иметь». Между тем есть уже научные статьи о последствиях перенесенного ковида для репродуктивной системы мужчин и женщин, там влияние колоссальное. Я предложил ему подискутировать с доказательной базой. А он начал приводить мне какого-то доктора с YouTube. А он вообще смотрел, кто этот человек? Где он работает? Есть ли вообще в природе такой доктор? И так во всем. А молодежь, к примеру, скорее поверит тиктокеру, на которого подписана, чем какому-нибудь врачу или, например, Владимиру Путину… Я вам больше скажу: моя родная мама категорически не хочет прививаться, и никакие доводы на нее не действуют. И это несмотря на то, что мой отец уже переболел, причем очень тяжело. И даже после этого для нее страх прививки сильнее, чем страх ковида.

Руслан Фаридович говорит: когда во второй раз разворачивали ковидный госпиталь в РКБ, все думали, что это продлится пару месяцев. Поговорил с семьей. О своей жене отзывается с огромной благодарностью: на время, пока муж «на войне», на нее легли все тяготы воспитания троих дочерей и бразды правления домашним хозяйством. А «война» не заканчивается:

— Мы все здесь понимаем, что всеобщая вакцинация, наверное, позволила бы нам вернуться к обычной жизни. Спросите сейчас любого из медиков нашего госпиталя: думаю, наверное, 90% людей хотели бы вернуться в обычную жизнь, стать обычными терапевтами и хирургами (и в том числе получать обычную зарплату!). Мы живем с этим постоянно. У нас рабочий день начинается без пятнадцати семь, заканчивается в восемь, девять, у нас нет выходных дней, потому что коронавирус не происходит по расписанию. Он не уходит на выходные в субботу и воскресенье. А мы не можем оставить свой пост. И это не из-за того, что мы такие фанаты своей работы. Просто по-другому не получается. Каждый несет свою функцию. Поэтому будем надеяться, что разум возобладает и вакцинация поможет справиться с коронавирусом!

«Лыжный спорт — лошадиный спорт»

У Руслана Валеева большая семья: жена и три дочки 13, 11 и 5 лет. О своей супруге он не раз заводит разговор, пока мы с ним беседуем: повторяет, как благодарен ей за то, что она уже два года обеспечивает ему, так сказать, надежный тыл (если продолжать военные аллегории).

Семья у Валеевых спортивная: сам Руслан Фаридович рассказывает, что в родной Бугульме еще ребенком перепробовал все секции, которые только попадались под руку (за исключением боевых искусств). Но на всю жизнь влюбился в лыжный спорт.

— Мой отец говорит: «Лыжный спорт — лошадиный спорт», — смеется доктор. — То есть если ты встал на марафонскую дистанцию — ты должен все 50 километров на ней отпахать, как бы сложно ни было. Я и сейчас, когда выдается время, хожу на лыжах. А еще в последнее время увлекся велосипедом и триатлоном. Помню, когда был Tour de Tatarstan — стокилометровый заезд в дождь, в слякоть, только единицы из сотен людей в моем «Инстаграме» сказали «Парень, ты крут!» А остальные спросили: «Все ли хорошо у тебя с головой? В 6 утра старт, 100 км по слякоти и грязи! Ты вообще адекватный?» А мне это интереснее, чем, например, пить в баре. Для меня спорт — это возможность преодолеть себя. А еще мне нравятся походы в горы — например, удалось в этом году съездить со средней дочкой в горы на Эльбрус. С непривычки было очень тяжело, но красоты там, конечно же, безумные. Они заставляют задуматься о том, что туда надо приехать еще и еще. Но эти эндорфины вырабатывались уже после похода. А когда ты там идешь, ты думаешь: «Зачем я сюда потащился, зачем мне это вообще надо? Я сейчас где-нибудь упаду и умру тут». Но проходит день или два, и ты вспоминаешь эти красоты…

А еще доктор считает, что через спорт можно научить детей труду (девочки занимаются биатлоном и фигурным катанием): для них это самый наглядный способ понять, что ничего не дается просто так. Если тренируешься — завоевываешь медали. Если профилонил — ты в хвосте поезда.

— И мои дети рано начали это воспринимать, поэтому лень — это не про них. Я уже и забыл, например, когда они в принципе вставали позже шести утра. Для них проспать до семи означает проспать все на свете. В выходные дни у них у всех тренировки, — рассказывает Руслан Фаридович.

«Ради этого стоит работать!»

Когда мы задаем доктору традиционный для нашей рубрики вопрос: за что он больше всего любит свою профессию — он отвечает:

— Люблю в профессии момент, когда человек, который пришел к тебе очень больным, уходит от тебя здоровым, ему становится хорошо. В эти моменты испытываешь очень светлое и радостное ощущение — пожалуй, именно оно меня и держит в медицине, при всей сложности нашей профессии. Когда я смог помочь человеку — то понимаю, что мой труд, мои бессонные ночи, все это было не зря. А когда ты не видишь свою семью, не ешь, не спишь, и все это оказывается зря — это не добавляет положительных эмоций… И еще — когда ты видишь, что система, которую ты организовал, работает, и те решения, которые ты принял, приносят пользу людям, твоим коллегам (это я уже рассуждаю как организатор здравоохранения) — ради этого стоит работать!