Роман Феодори: «Из нас сейчас намеренно выбивают сострадание к людям»
Как найти «своего Мольера»
Главный режиссер красноярского ТЮЗа Роман Феодори привез на международный фестиваль тюркоязычных стран «Науруз» спектакль «Мольер» в исполнении артистов из Бухареста. О том, нужны ли театральные лаборатории, чем его привлекает французский комедиограф и что самое важное в детском театре, он рассказал в интервью «Реальному времени».
«Есть такое прекрасное место — Свияжск»
— Роман Николаевич, казанцы знают вас по успешному проекту на Свияжске, впоследствии перенесенному в Казань, — это спектакль «Единственный берег» на тексты Юрия Клавдиева. Как вы попали на Свияжск?
— Я несколько лет сотрудничаю с Олегом Лоевским, мы делали разные проекты, я принимал участие в лабораториях. Он рассказал мне, что есть такое прекрасное место — Свияжск. Мы туда съездили, познакомились с директором музея-заповедника Артемом Силкиным, он показал нам остров, и он нам очень понравился. Мне предложили поработать там, сказали, что 5 дней будешь отдыхать, будешь радоваться и веселиться, ничего за это не заработаешь. Все оказалось правдой, кроме отдыха. Актеры, которые были заняты в «Единственном острове», были готовы работать круглые сутки. И потом, туда столько прекрасного народа приезжало!
— Удивительно, что с явно небольшим бюджетом вы сделали такой чудесный спектакль.
— А там деньги и не нужны были. Вот такой спектакль родился и такой он стал. Все прелесть его была в интимности и рукотворности того, что происходит.
— Хотя я делала интервью с Олегом Лоевским, я не совсем понимаю, чем он занимается.
— Олег Лоевский — человек, который в корне изменил театральную карту страны. Он создал систему лабораторий, наладил международные отношения. Некоторое время назад он сделал простую вещь: он свел театры с режиссерами, он стал их знакомить. Люди разных возрастов приезжают на лабораторию, знакомятся с труппой, труппа знакомится с ними. Все смотрят эскизы. Началась жизнь, а был такой застой, никто никого не знал, никто никуда не выезжал. Например, директору нужен главный режиссер, под это делается лаборатория, Лоевский советует, кто бы мог принять в ней участие, а затем возглавить театр. Сейчас он уже «окучивает» и Румынию, и Иран, и Берлин. Лоевский смотрит в год приблизительно 400—500 спектаклей.
Актеры, которые были заняты в «Единственном острове», были готовы работать круглые сутки. И потом, туда столько прекрасного народа приезжало!
«Общего рецепта нет»
— Как вы вообще относитесь к лабораториям и к эскизам? Для вас важен результат, когда эскиз надо довести до уровня спектакля?
— Все бывает по-разному. Например, «Мольер» в Румынии, который мы привезли в Казань, — это был не эскиз. Эскиз я там делал совершенно по другому материалу. Мы его показали и меня пригласили ставить «Мольера». Если говорить о «Единственном береге», то перед тем, как спектакль начали играть в «Углу», мы уточнили многие нюансы, «надели на постановку другую одежду».
— Но «Единственный берег» уже в Свияжске не воспринимался эскизом.
— Да? Мне казалось, что внутри спектакля мы «устаканили» какие-то вещи. Что касается лабораторий, то у себя в театре я тоже провожу лаборатории. Это четыре-пять эскизов. Часть из них доделывается, часть забывается. Рецепта нет, никогда не знаешь, что будет лучше — спектакль или эскиз. Все происходит по абсолютно непонятным мне законам. Например, на «Сибирском транзите» Семен Александровский получил награду в номинации «лучшая режиссерская работа» за эскиз. А бывает, что начинаешь эскиз дорабатывать, и энергия из материала уходит, спектакль не получается.
«Мольер сканирует человека»
— Вы часто ставите комедии Мольера, ставили Дидро. Это что, такая любовь к эпохе Просвещения?
— Мне очень близко мышление Мольера, его мировоззрение. Взгляд Мольера устремлен как бы внутрь человека, он сканирует тебя, он раскладывает характер человека на позитивные и негативные качества. То, что ты можешь спрятать от других людей, от него не спрячешь. Он вытаскивает не только пороки, хотя это он тоже делает. Но он, и это мне очень нравится, вытаскивает страсти, витальность. Потому что, например, можно видеть в Тартюфе ханжу, обманщика, а можно вытащить на поверхность его страсти — страсть к женщине, страсть к деньгам и так далее. Я люблю это в Мольере, это не басни Крылова, басни Крылова от басен Лафонтена тоже отличаются.
— У Крылова статичная мораль.
— Да. Есть перевод «Тартюф, или обманщик», но это не все! Мольер дает многозначность, потому что, возможно, и остальные персонажи не такие однозначные. Неоднозначность Мольера очень крута, мне кажется, он сканировал персонажей. Он смотрел на человека и выявлял то, что другой бы не заметил. Он не может не заметить, не может не выявить и не сказать об этом он не может. За это он и поплатился. Ну зачем надо было показывать королеве «Тартюфа»? А он не мог не показать.
Мы добавили фрагменты из мольеровских пьес и закрылись на 2 месяца в театре с артистами, импровизировали, фантазировали, делали этюды, изучали одновременно Мольера, читали вместе про него
— В «Мольере» вы объединили текст Булгакова и собственно фрагменты пьес самого комедиографа. Как вам работалось с румынскими артистами?
— В «Мольере» мне, прежде всего, было интересно исследование характеров, это дает большую свободу. Когда я познакомился с румынскими артистами, они мне очень понравились, это люди моего темперамента. Есть режиссеры, которые их не любят и говорят, что это артисты до эпохи Станиславского.
— То есть артисты школы представления?
— Да-да! А мне все это понравилось. Им не надо посидеть, поразмышлять, они еще ничего не поняли, но уже встали и полетели что-то делать, выполнять задачу. И все это у них происходит органично. Мне показалось, что их игровая стихия, она очень хорошо соединяется с Мольером. И мне не хотелось замыкаться только на пьесе Булгакова, которую я очень люблю, этой его мистификации о Мольере, и мы добавили фрагменты из мольеровских пьес и закрылись на 2 месяца в театре с артистами и просто импровизировали, фантазировали, делали этюды, изучали одновременно Мольера, читали вместе про него. И нам показалось, что его жизненные события повлияли на то, как сочинялась та или иная сцена в его пьесах. Это тоже все наша мистификация, мы не настаиваем ни на какой достоверности.
— То есть это какой-то ваш интуитивный ход.
— Наверное. Просто нам кажется, что Мольер такой. Возможно, что придет специалист по творчеству Мольера и скажет, что так быть не могло. Но для нас за эти 2 месяца Мольер стал очень живым. Удивительно, но румынские артисты не очень хорошо знают Мольера, он у них мало идет, хотя мне кажется, что этот драматург как раз для их страны.
— Как складывается ваша жизнь в Красноярске?
— Прекрасно! Я горжусь, что работаю там в ТЮЗе. Мне очень важно, что это театр именно юного зрителя, потому что мне кажется, что с юным зрителем театр еще что-то может сделать. Со взрослыми в этом смысле сложнее. И мы строим свою репертуарную политику так, чтобы напоминать своего рода «супермаркет». То есть у нас можно выбрать спектакль для ребенка любого возраста. Сам разговор с ребенком должен быть таким же, как со взрослым. Темы, которые мы выбираем для диалога, они тоже серьезные. Зрители, которые приходят к нам и смотрят наши спектакли, они должны научиться самому главному — эмпатии. Состраданию к другому человеку. Если он будет сопереживать во время спектакля, то ему это в жизни очень поможет. Хотя я вот сейчас это сказал и подумал, что сейчас такое время, что из нас намеренно выбивают любое сострадание к другому человеку.