Данис Нургалиев, КФУ: «Без инноваций по нефтедобыче через 10—20 лет мы скажем, что нефть кончилась»

Зачем татарстанским ученым стали нужны свои нефтяные скважины?

— Вот есть такой достаточно большой блок вопросов, затрагивающих институт геологии и нефтегазовых технологий. Сейчас при университете создается какая-то малая нефтяная компания, мы слышали, что такие планы есть. Зачем ученым добывать нефть? Продавать ее или еще что-то там с ней делать? Но это же не их профиль! Расскажите, пожалуйста, про это нефтяное направление. Потому что народ, в общем, как-то даже встревожен.

— Здесь не должно быть никакой тревоги. Это все естественный, правильный ход от исследований и разработок до внедрения в практику.

Вот я приведу такой простой пример из области катализаторов. Сначала мы создали катализатор в масштабе пробирки, потом мы его сделали в каком-то небольшом реакторе, потом мы должны опробовать его в большом реакторе, а потом уже мы должны его внедрить на огромной махине-реакторе на реальном химзаводе. То есть существуют уровни испытания, масштабирование испытаний.

С нефтью то же самое. Вот мы создали некие реагенты, или метод исследования, или изменения нефти на уровне пробирки, потом мы его создали в маленьком реакторе, потом мы сделали побольше реактор… А теперь нам нужно это дело уже промышленно использовать, и мы идем в компанию и говорим: «Давайте, попробуем!» А они: «Слушайте, а это опасно ведь! Вы сейчас нальете, все нам закупорите, и у нас пропадет месторождение, у нас есть план… Нет, мы не можем все это использовать». Другими словами, возникает стадия, на которой нужен природный опытный полигон. Нужен настоящий полигон.

Буквально 2 года назад были подписаны соглашения между Россией и Татарстаном: в Сибири был создан полигон, в Татарстане были созданы два полигона. «Татнефть», Республика Татарстан и Минприроды Российской Федерации подписали это соглашение по полигонам.

Почему нужны такие полигоны? Еще раз повторюсь, что если вы будете испытывать какие-то инновации на месторождении, вы действительно можете загубить что-то, испортить. Кроме того, у вас могут возникнуть какие-то коммерческие проблемы, большие налоги или большие убытки, штрафы, наконец. Поэтому государство, понимая это, создает такие полигоны. Это хорошо. Ну испортили немного, ну попробовали — ничего страшного. Такие полигоны нужны, и речь идет именно о таком полигоне для университета.

Приведу пример из области катализаторов. Сначала мы создали катализатор в масштабе пробирки, потом мы его сделали в каком-то небольшом реакторе, потом мы должны опробовать его в большом реакторе, а потом уже мы должны его внедрить на огромной махине-реакторе на реальном химзаводе. То есть существуют уровни испытания, масштабирование испытаний.

Не в смысле того, что мы сейчас поставим свою качалку, будем качать и торговать нефтью. Нет, конечно. В данном случае у университета нет коммерческой выгоды, хотя университету деньги нужны, мы не никогда отказываемся от денег. Но полигон и, если говорить словами читателя новостей, нефтяная компания, нужны университету именно с точки зрения внедрения разработок. Сегодня у «Татнефти» такие полигоны есть, мы с ними активно сотрудничаем в этом плане. Мы будем использовать эти полигоны, но если бы, скажем, у нас был свой полигон, то мы бы тоже не отказались от такой возможности. Тем более что у нас сейчас есть очень большие планы по сверхвязкой нефти, мы создаем катализаторы, которые хотим использовать для добычи этой нефти.

Без прогресса по добыче сверхвязкой нефти мы через 10—20 лет скажем: «Нефть кончилась»

— Как раз хотелось о сверхвязкой нефти спросить, поскольку вы в последние годы много этим вопросом занимаетесь и курируете работу большой группы ученых и специалистов по этому направлению. Как вы думаете, эти работы по добыче сверхвязкой нефти на Ашальчинском и подобным ему месторождениям оправданы с точки зрения эффективности? Что там за технологии используются и что этот проект значит для всей нашей республики?

— По поводу того, насколько это оправдано — это, без сомнения, необходимо делать. Потому что, представьте себе, если 50 лет назад у нас было 90% запасов нефти, такой жидкой, фонтанирующей, и мы ее благополучно и спокойно добывали, то сегодня в Татарстане, например, 60% имеющихся запасов — это запасы тяжелые, вязкие. То есть если вы пробурите в них скважину, эта нефть сама по себе не потечет наверх. В лучшем случае, она будет тихонечко идти, но те дебиты, которые обеспечиваются подобным естественным путем, не всегда окупают затраты, которые будут вложены в эту разработку. Поэтому нужно что-то делать, чтобы нефть потекла быстрее, нужно какие-то технологии применять. Сегодня таких тяжелых запасов 60%, завтра их будет 80%, а через несколько десятков лет их будет 95%. И если мы не будем создавать эти технологии, то через 10—20 лет мы скажем: «Нефть кончилась». Хотя нефти там огромное количество, но мы просто не сумеем ее добывать. Поэтому то, что «Татнефть» делает сегодня, занимаясь добычей сверхвязкой нефти, это абсолютно правильно. Правильная стратегия, правильное движение. И компания не стала бы добывать эту нефть, если бы это ей было в убыток. Это тоже очевидно совершенно.

— Но они же получают по сверхвязкой нефти налоговые льготы.

— Понятно, что такую нефть добывать намного сложнее, чем ту, которую пробурил, и она зафонтанировала. Конечно, со сверхвязкой нефтью все сложнее. Там нужно готовить пар, нужно эту воду, с помощью которой добываешь, очищать, нужно снова превращать ее в пар, снова весь этот цикл делать. Бурить горизонтальные скважины, обустраивать их, масса других забот по сравнению с теми, что было в случае с легкой нефтью. Поэтому компания вынуждена просить какие-то льготы.

При данной структуре себестоимости добычи этой нефти и при старой системе налогов компании вести добычу было бы невыгодно, да и государству, в итоге, тоже. Тогда бы компании добывали только легкую нефть, а тяжелую оставляли бы, а это значит, что тогда у нас просто не было бы будущего. Поэтому государство заинтересовано, чтобы давать нефтяникам налоговые льготы, чтобы они добывали сверхвязкую нефть и другие так называемые «нетрадиционные» запасы…

Сегодня уже добыто более миллиона тонн сверхвязкой нефти в Татарстане, эта цифра уже такая значимая. И, с другой стороны, мы готовим специалистов, люди набирают опыт в добыче этой нефти, мы дорабатываем технологии, то есть мы работаем на будущее. Естественно, это абсолютно оправдано.

— А запасы этой нефти большие?

— Запасы этой нефти очень большие. Конечно, в свое время, когда их оценивали, то цифры могли на порядок отличаться: например, от 2 миллиардов тонн и до 20 миллиардов тонн. Обе цифры могут быть правильными, и те, и эти, просто их надо различать по смыслу.

Есть такое понятие «геологические запасы». Наверно, геологических запасов может быть 20 миллиардов тонн. Но это запасы, которые мы никогда не сможем добыть. Есть запасы, которые мы при современных технологиях можем достать, это извлекаемые запасы сверхвязкой нефти и их там, грубо говоря, 1,5—2 миллиарда тонн. Но я не могу точно назвать эти цифры. Может, наверное, только специалисты «Татнефти» могут сказать об этом.

Сегодня тяжелых запасов 60%, завтра их будет 80%, а через несколько десятков лет их будет 95%. И если мы не будем создавать эти технологии, то через 10—20 лет мы скажем: «Нефть кончилась». Хотя нефти там огромное количество, но мы просто не сумеем ее добывать

Если мы технологии улучшим, при том, что эти технологии будут не очень дорогие с точки зрения триады «ЭЭЭ» (экология, экономичность и энергоэффективность), то мы скажем: «О, у нас извлекаемых запасов стало больше! Уже не 1,5—2 миллиарда, а, скажем, 5 миллиардов тонн». Если мы еще технологии улучшим, то уже 7 миллиардов тонн стало. Вот почему нужно улучшать технологии — объем добываемых запасов будет из-за этого расти и расти.

— То есть любое изменение технологии приведет к увеличению запасов, да?

— Конечно! Вот мы работаем с «Татнефтью», у нас есть большой совместный проект, кстати, тот самый «218-й проект». Суть его очень простая: когда добывают сверхвязкую нефть из пермских битумов, бурятся две горизонтальные скважины, одна внизу, другая — над ней. В верхнюю скважину закачивается пар, который разогревает битумонасыщенные породы, битум становится менее вязким и стекает вниз, к нижней скважине, и оттуда мы этот битум выкачиваем.

Мы сейчас совместно с «Татнефтью» создаем технологию управления этим процессом. Мы разработали методы наблюдения паровой камеры — где она, какого объема, куда формируется, где ее нет и т. д. Тогда можно будет узнать места, куда пар надо закачивать, и куда — не надо! Потому что, не зная этой информации, вы можете просто много пара закачивать и закачивать, а как эффективно этот пар работает, вы не знаете. А нужно закачивать пар правильно, он ведь очень дорогой. Вот сейчас мы создаем технологию, которая позволяет управлять процессом закачки пара, чтобы сделать технологию экономически, экологически и энергетически эффективной. Аналогов такой системы в мире нет пока.

— Что-то слышно было про «умные скважины», их ведь так называют…

— Умные скважины — это скважины, которые для добычи обычной нефти уже в мире давно используются. Вся информация из скважины и окружающего пространства подается в центр обработки информации, обрабатывается и потом автоматически используется для включения/отключения, подачи/не подачи жидкости, то есть, это умная скважина, умные месторождения. Это все как бы такая роботизация разработки месторождения нефти, потому что все равно компьютер он лучше, чем человек, в выполнении рутинных операций работает. Это простые процессы, технологические, их можно посчитать, такие алгоритмы существуют.

Но в нашем случае все немного по-другому. Вот, допустим, просто качали пар и, может быть, этот пар только на 20% работает на самом деле, а все остальные 80%, просто качаете впустую. Чтобы этого не было, нужно знать, куда качать, нужно ли качать, сколько качать. Понимаете? То есть нужно управлять процессом. Поэтому мы сейчас совместно создаем такую систему мониторинга, мы наблюдаем, как эта паровая камера развивается под землей, а сотрудники компании, со своей стороны, создают систему управления паром: заслонки, систему автоматизации, систему контроля за подачей пара, температурой, давлением.

Вот это все вместе позволит уменьшить расходы, снизить себестоимость этой сверхвязкой нефти для компании, то есть повысит эффективность. Работа эта идет, все будет развиваться, и в будущем мы добьемся того, что мы повысим эффективность в несколько раз — это без сомнения.

Сланцевая нефть Татарстана. Нефть есть даже под Казанью?

— Еще один такой будоражащий вопрос: сланцевая нефть Татарстана. Я слышал, что еще года 2 назад была принята программа развития исследований в этой области и КФУ здесь большое участие принимал. Сейчас в Бавлах, насколько мне известно, есть две скважины, там полигон по добыче сланцевой нефти. Хотя специалисты говорят, это не совсем сланцевая нефть, это что-то подобное сланцевой нефти, но все-таки информации пока мало. Что вы можете сказать вообще о будущем сланцевой нефти в Татарстане? Что сейчас творится на полигоне и вообще ваше отношение к этой сланцевой разработке? Одно дело — сверхвязкая нефть, этим делом занимаемся очень давно, десятки лет уже, а сланец — буквально только года 2—3 назад тема пошла.

— Это, конечно, у всех на слуху: сланцевая нефть, сланцевый газ. Американцы стали крупнейшими экспортерами нефти. Произошла революция. Их было несколько, так скажем. Сначала нефть добывали просто в колодцах, потом начали бурить скважины вертикальные, потом начали бурить горизонтальные, и вот эта революция — когда начали делать гидроразрыв пласта.

То есть, когда бурите вертикальные скважины, вы один метр нефтеносного пласта пересекаете, у вас 1 метр контакта со скважинной нефтью. А если бурите горизонтальные скважины, вы можете на протяжении 100 метров продуктивного пласта контактировать со скважинной, вот такая вот революция.

Сначала нефть добывали просто в колодцах, потом начали бурить скважины вертикальные, потом начали бурить горизонтальные, и вот эта революция — когда начали делать гидроразрыв пласта

А следующая революция, когда вы разрываете пласт: у вас работающая площадь будет не просто площадь скважины, а площадь этих трещин, с которых будет нефть стекать. По сути, сланцевая революция — это революция, в основе которой лежит гидроразрыв пласта, который придумали у нас в России. И, в принципе, американцы очень хорошо этот метод используют для добычи нефти и газа из сланцев.

И конечно, сланцевая нефть — вещь достаточно сложная. Есть так называемые нефтематеринские породы, в которых очень много органики. И эта органика под действием температуры, времени преобразовалась в геополимеры, их называют керогеном, очень сложное такое соединение. Потом под действием температуры, из этого геополимера, керогена, образовалась нефть. Вот эта нефть попала в маленькие поры, эти сланцевые породы на самом деле очень пористые, но поры очень маленькие, и в этих порах есть нефть, которая вышла из соседнего же керогена. Вот так и выглядят сланцы. Из них, в принципе, напрямую добывать нефть невозможно, потому что у них очень маленькая проницаемость. Эта нефть из мелких пор не будет поступать в скважину. Для этого надо разорвать эти породы, чтобы в них появились трещины, в которые из прилегающих мелких пор нефть будет вытекать, а из этих крупных трещин нефть потом уже будет стекать в скважину. Вот что такое сланцевая нефть.

На самом деле, я очень упрощенно объясняю, в реальности там много градаций и видов, но суть именно такая. Вот такой сланцевой нефти, вот именно сланцевой породы, в Татарстане очень мало. Но у нас есть другая порода, тоже нефтематеринская порода — доманикиты называют их. Доманиковая порода — это такие известково-кремниевые породы сложного состава.

— Это сланец или нет?

— Это не совсем сланец. Чистый сланец — это бывшая глина. Это спрессованная глина, сама глина имеет пористость 50%, то есть в ней половина — это поры, очень маленькие поры, заполненные обычно газом, жидкостью или газированной жидкостью. У очень хорошего песчаника пористость составляет до 30%, а глина имеет 50%. Но глина — плохой коллектор, потому что поры очень маленькие, в итоге — очень маленькая проницаемость. То есть, в этих порах ничего не движется. А в песчанике поры очень большие и из них можно добывать нефть.

А доманиковые породы — это не глины, в них очень мало глины. Но эти породы тоже нефтематеринские, в них тоже есть кероген. Такие толщи есть в Сибири, это так называемая Баженовская свита. Там вообще запасы на сотни миллиардов тонн нефти. Есть подобные породы и в Татарстане, которые действительно нужно осваивать. Это один из объектов в Татарстане, который нужно осваивать.

Дело в том, что нефть в Татарстане — она в разных объектах содержится. Вот мы уже говорили с вами про сверхвязкую нефть, это пермские битумы, они в песчаниках, в известняках есть, залегают неглубоко. Ниже лежат карбонатные породы, в которых тоже достаточно вязкой нефти. Это тоже очередной такой объект, который нужно осваивать в Татарстане. Еще есть и нефть в девоне. Девонская нефть в песчаниках — самая главная нефть, классическая нефть, которую мы добывали по 100 миллионов тонн в год в советское время. А доманикиты — это следующий уровень, такие плотные породы, в которых если есть трещина, то из них можно добывать нефть. Если в них сделать гидроразрыв, то можно добывать нефть. Потому что она там тоже есть вот в этих маленьких порах.

— А много у нас этих доманикитов вообще?

— Теоретически, в доманикитах у нас большое количество запасов. Я думаю, что очень трудно на сегодня просчитать даже геологические запасы, потому что доманикиты разные. Они распространены практически по всей территории.

— Что, даже и в Казани есть?

— И в Казани есть, конечно. Но я не могу сказать, какая у них там мощность, насколько она меняется. Просто знаете, в чем проблема? Они везде разные. По содержанию органического вещества они похожи, но у них разная зрелость. В одних местах из них уже этот кероген образовался, в других местах этот кероген остался недозрелым. В одном месте нефть образовалась и ушла наверх, а в другом месте нет. По сути дела, вся та нефть, которую мы сегодня добываем и в пермских битумах, в чистом девоне, в девоне-карбоне, она, в большой степени, образовалась из доманикитов. Это та огромная масса органического вещества, которая претерпела вот эти вот преобразования и из нее вся вот эта нефть образовалась. И доманикиты — это очередной объект, который нам необходимо осваивать.

Когда начинали работать 3 года назад, мы поставили перед собой такую задачу: давайте мы создадим такие методы, которые были бы экологичными, экономически выгодными и энергетически эффективными для разных объектов

— Объект будущего, да?

— Безусловно. Хотя сегодня, честно говоря, непонятно, какие запасы, но нужно однозначно заниматься этим объектом, надо над ним работать, это наша будущая нефть. То есть четыре главных объекта: доманикиты, девонская нефть, карбонатные породы девона-карбона и пермские сверхвязкие нефти или битумы (природные битумы в пермских отложениях). Вот те объекты, которые надо осваивать в Татарстане.

Подземная нефтепереработка — это не фантастика

— Необходимо, наверное, определенные школы создавать?

— В общем-то, все эти объекты с точки зрения фундаментальной науки неплохо изучены, но каждый их них требует своей технологии, своего подхода. Вот девонская нефть, она была такая: пробурили вертикальную скважину, она фонтаном пошла, дальше заводнение — и все отобрали. Хотя здесь тоже существует масса проблем. Есть масса залежей девонских, даже в этом классическом девоне сегодня есть огромные запасы в Татарстане. Их тоже надо разрабатывать, там тоже нужно применять новые технологии — найти нетронутые целики, уменьшить обводненность и другое.

Нефть в карбонатных породах — там тоже нужны технологии. Если нашли место, где породы более сжаты, пробурили, и у нас здесь хороший дебит будет — 10 тонн в сутки или больше. А если пробурили в месте, где не очень сжаты, то там получили 1 тонну в сутки. Это же разные результаты экономически, понимаете? По пермским битумам тоже свои технологии: мы пар закачиваем, битум, эта сверхвязкая нефть, стекает в скважину, и мы ее добываем. То есть каждый объект требует своей технологии.

Когда начинали работать 3 года назад, мы поставили перед собой такую задачу: давайте мы создадим такие методы, которые были бы экологичными, экономически выгодными и энергетически эффективными для разных объектов. Вот я же перечислил четыре основных объекта для приложения усилий в Татарстане. На самом деле, подобных объектов в мире очень много. Они залегают на разной глубине. Например, сверхвязкие нефти могут залегать на глубине 100 метров, на глубине 500 метров и на глубине 2 километра. И технологии, конечно, будут разные. Потому что, например, на 2 километра пар не закачаешь. Это невозможно, потому что он охладится. Нужно другие методы использовать.

И вот последние 2 года, мы это афишировали, мы начали писать статьи и выступать на конференциях, где говорим, что мы будем создавать технологии нефтепереработки под землей. Давайте перенесем нефтепереработку под землю. То есть пробурим сетку скважин, запустим туда катализаторы, будем окислять нефть там на глубине с помощью катализаторов, закачивая туда обычный воздух. Энергия выделится, мы запустим туда воду, сделаем там пар для размягчения сверхвязкой нефти, а дальше — запустим катализатор для крекинга и т. д. и т. п. В общем, это такая фантастика.

— Можно на эту тему подробнее, пожалуйста?

— Это фантастическая идея, но, в принципе, она не такая новая. Несколько компаний этим серьезно занимаются, например, компания Shell. Они в начале этого года приезжали, мы с ними встречались. Они предлагают свою технологию. Мы предлагаем свою технологию. Мы говорим, надо бурить скважины горизонтальные, делать гидроразрыв, закачивать катализатор, потом закачивать пар, воду, а потом закачивать другой катализатор для крекинга и сделать еще один гидроразрыв. Получится многосекционная система. Таким образом, мы хотим вытащить из-под земли до 80% нефти. Сегодня коэффициент нефтеизвлечения 20, 30, 40% составляет в лучшем случае. Мы говорим, что этого мало — нужно 80%, можем и 90%. Есть объекты, где можно сделать больше 100%. Вы скажете: «Так не может быть, это же вечный двигатель!». На самом деле, это тоже возможно. В тех же самых доманикитах, где нефти нет, можно, нагревая, из этого керогена создать синтетическую нефть. То есть, хотя там нефти не было, но можно ее генерировать.

— Кероген там дозреет, да?

— Да, дозреет. Можно туда закачивать энергию, можно что-то там поджечь — все это будет нагреваться. В итоге нефть из керогена образуется прямо в этом процессе, ее там не было, а теперь будет. Даже такие процессы есть. Подобные технологии, кстати, для Баженовской свиты разрабатываются. Мы тоже в этом процессе участвуем.

— То есть вы участвуете в разработке Баженовской свиты?

— У нас сейчас есть совместный проект с компанией «РИТЭК», которая занимается так называемым термогазовым воздействием. Они закачивают в этот пласт воздух, кислород, по сути дела, начинается окисление, возникает некий фронт горения, который создает высокое давление. Этот фронт движется и выталкивает всю эту достаточно легкую нефть. В итоге, температура поднимается там до 350—400 градусов, возникает огромное давление, и эта нефть начинает быстро-быстро двигаться, и ее добывают.

— Вот эти десятки миллиардов тонн нефти, это, в принципе, не такая отдаленная перспектива по Баженовской свите?

— Не скажу, что это очень быстро будет делаться. Тем более все определяется ценой на нефть и структурой запасов, которые сегодня существуют. Когда «легких» запасов станет меньше, цена на нефть, естественно, повысится. Вот тогда и возникнет экономическая возможность все эти технологии реализовывать. Сегодня, к сожалению, пока такой потребности нет. Сегодня есть другая нефть, которую можно легче и дешевле добывать.

Вот мы участвуем с «РИТЭКом» в проекте по проблеме отслеживания фронта горения, где же находится этот фронт? Вот вы, например, закачаете в скважину воздух, и потом возникает проблема: куда пошел огонь, сюда или в другое место — вы не знаете. Где вы будете бурить добывающую скважину? Здесь? Или там? Вы пробурили добывающую скважину здесь, а у вас огонь в другую сторону двигается. Он там, конечно, давит где-то, выдавливает, но добывающую скважинулучше пробурить было в другом месте, чем здесь. Это довольно сложный процесс понять, как и куда это движется. Вот этим мы и занимаемся. Вот это и есть часть той технологии, которую мы называем «нефтепеработка под землей».

Все определяется ценой на нефть и структурой запасов, которые сегодня существуют. Когда «легких» запасов станет меньше, цена на нефть, естественно, повысится. Вот тогда и возникнет экономическая возможность все эти технологии реализовывать

Но наша фишка состоит не только в мониторинге, когда мы научились узнавать, где находится паровая камера и где находится фронт горения. Кроме этого, мы еще разрабатываем несколько катализаторов для этого процесса. Катализатор окисления, например. Если его закачать в пласт и задуть воздух, то пласт загорится не только в одном месте, где скважина или немножко подальше, а загорится везде, куда попал катализатор, нефть в пласте начнет окисляться везде. То есть, это тоже такая небольшая революция в области подземного горения. Разработка и применение подземного горения имеет уже полувековую историю. Сегодня его начинают использовать все больше и больше.

Этот метод может быть успешно использован на особенных объектах. Потому что это опасно экологически. Канадцы долгое время его применяли, несколько таких экологических катастроф у них произошло, они прекратили использование этой технологии на битумных песках. Слава богу, у них там на этой территории никто не живет, а у нас, сами знаете, это густонаселенная территория. Хотя и у нас этот опыт тоже есть. Он был очень позитивный и интересный. «Татнефть» в свое время такие вещи делала — экспериментировали на Мордово-Кармальском месторождении, где был поджиг пластов природных битумов.

— В 80—90-х годах, да?

— Да, это было. И этот опыт очень нам пригодился, он очень интересный. Мы сейчас заканчиваем изготовление так называемой трубы горения, с которой мы будем экспериментировать. Сегодня в Татарстане пока не совсем выгодно применять метод подземного горения. Вот для Баженовской свиты, вероятнее всего, это будет очень интересно.

Но такие методы очень многие используют за рубежом — это Венесуэла и особенно Китай. В Китае десятки таких проектов делаются, добываются миллионы тонн нефти, используя эти технологии. И мы будем работать не только в России, но и в странах, которые обладают самыми большими запасами.

Например, половина мировых запасов вязкой нефти, больше половины даже, лежит на очень маленьком пятачке, включающем часть Венесуэлы и Колумбии. Вы представляете? В каком-то будущем почти вся нефть будет добываться оттуда. А сегодня Китай и Индия обладают большими запасами такой нефти.

— Меня заинтриговала тема по подземному крекингу. Крекинг — это, как я понимаю, нефтепереработка. То есть можно теоретически получить на выходе из скважины бензин?

— В принципе, можно.

— Можно чуть подробнее об этом?

— Вот понимаете, в чем проблема? Мы добываем вязкую нефть, мы нагреваем ее, и поднимаем на поверхность. Вот она горячая. Мы ее в трубу заливаем, она в трубе остывает и, образно говоря, как только остынет, может пробкой стать в этой трубе. Перестает двигаться — так как очень вязкая. То есть, когда мы добыли эту вязкую нефть, на поверхность подняли, она горячая и ее нужно перемешать с маловязкой нефтью, например, с девонской нефтью, и только после этого в трубу запустить. Сначала нагрели, потом остудили, и большая часть энергии вот здесь теряется, 80% тепла мы теряем.

А мы предлагаем так: мы говорим, зачем эту нефть добывать, потом снижать ее вязкость, закачивать в трубу? Давайте мы ее там, на глубине превратим в маловязкую нефть, всю энергию используем там, потом достанем эту почти холодную нефть и в то же время маловязкую и в трубу закачаем! Нефть, солярка или бензин на выходе будет, я не знаю. Для того, чтобы превратить эту вязкую нефть в солярку, нужно сделать крекинг, нужно эти большие молекулы разорвать и превратить в легкие молекулы. Чтобы разорвать молекулу, нужно либо сильно нагреть, либо при 150—200 градусов пара нужно подать катализатор. Катализатор — это такое вещество, которое способствует преодолению энергетического барьера, это такая штука, которая энергию берет/отдает, потом — раз! — и у вас молекула разорвалась. При этом вы подаете водород. Водород присоединяется, чтобы эти разорванные молекулы обратно не присоединились — и все, вы получили короткие молекулы. Вот что такое крекинг.

При этом мы температуру поднимали не до 400 градусов, а при 150—200 градусов это провели. Для этого нужен катализатор. Вот мы эти катализаторы и делаем. Мы их испытали в лабораториях, сейчас вот будем испытывать в «Татнефти». А вот был бы у нас свой полигон, мы бы там их испытали.

— Можно такой вопрос: делаете вы эти катализаторы, может, тогда и эти перерабатывающие заводы не нужны будут?

— Конечно, нужны. Потому что вряд ли мы сможем достичь под землей такой нефтепереработки, чтобы, например, сделать полноценный качественный бензин…

— Ну это понятно. Там даже разделение на фракции тяжело сделать.

— Наша задача какая? Нам нужно добыть эту нефть, добыть ее экологично, чтобы это было экономичным и энергоэффективным процессом. Вот мы добыли горячую нефть, потом ее остудили, а по сути дела, мы тепло выбросили. Просто взяли и выбросили. Это же неэффективно, это неправильно. Эти процессы надо исключить. Тогда получается, что мы там на глубине ее перерабатываем, а то, что остается, этот кокс, который хорошо, кстати, горит, можно там сжечь, чтобы добыть это тепло и чтобы добыть электроэнергию.

Наша задача какая? Нам нужно добыть эту нефть, добыть ее экологично, чтобы это было экономичным и энергоэффективным процессом

— Тут получается такое: сама добывается, сама сжигается…

— Да. И следующее — это рециркуляция этой энергии в этом процессе. Например, углекислый газ тоже будет выделяться. Как его утилизировать? Его ведь тоже можно утилизировать для повышения нефтеотдачи, закачивая этот же углекислый газ в нижние пласты. То есть этот процесс можно зациклить на несколько ступеней. В принципе, мы создаем такую технологию, которая была бы экологичной, экономичной и энергоэффективной. И красивой.

Наши разработки очень интересны не только китайцам

— Вы сказали про участие КФУ в проекте по Баженовской свите. А еще в каких крупных или международных проектах вы участвуете, и есть ли какие-то значимые события, конференции, симпозиумы, связанные именно с геологией?

— Опять возвращаюсь к междисциплинарности. По сути, за последние два года построили новое здание химического факультета. Мы туда на второй этаж поселили геологов и произошло такое перемешивание колоссальное. За последние два года мы достигли таких весомых успехов, что в этом году в конце июня собрали конференцию ThEOR-2016 в Казани, на которую приехали, зная наши публикации, люди из Канады, США, из Латинской Америки (Колумбии, Венесуэлы, Аргентины), Китая, Индии, Турции, то есть приехали все те, кому это все чрезвычайно интересно. Мы были, в общем-то, несколько поражены таким откликом.

Рустам Нургалиевич открывал эту конференцию, мы сделали специальный круглый стол. На конференции были мировые светила этого направления, все, кто имел колоссальный опыт в этом деле. И сразу после конференции мы получили приглашение рассказать о наших технологиях в эти страны.

Буквально на прошлой неделе я приехал из такого большого вояжа по Колумбии и Китаю. В Колумбии мы посетили главную нефтяную компанию Колумбии — Ecopetrol, и она сразу предложила нам подписать контракт на все наши исследования по мониторингу и катализаторам. У них подготовлен проект по подземному горению, очень интересный и красивый проект.

Знаете, я был поражен, что в этой стране такой высокий уровень исследований в области нефти. Есть очень солидный университет, Industrial University of Santander, который мы посетили. Он расположен в городе Букараманга, и там мы увидели очень хорошо оснащенные лаборатории. Мы заранее знали, чем они сейчас занимаются, примерно тем же самым, что и мы. И мы достигли результатов, которые, в общем, им нужны. Потому что мы ставили себе задачу, что в течение 5—7 лет станем в мире лидерами в этом направлении. И вот я, честно говоря, увидел, что мы близки к этому.

Конечно, мне интересно было бы поработать в Венесуэле, но, к сожалению, там сейчас гражданская война идет. Как только эта война закончится, я сразу туда поеду.

После Колумбии мы приехали в Китай, где я был поражен тем, какова грандиозность масштабов применения этих технологий в Китае. И когда мы сделали четыре доклада на международной конференции в Китае, нами тут же заинтересовалась компания CNPC (Китайская национальная нефтегазовая корпорация), одна из крупнейших нефтяных компаний в Китае и мире. Посетив по их предложению одно из крупнейших месторождений нефти в Китае, в регионе Карамай, я увидел там не один-два подобных проекта как в России, а десятки проектов как в области закачивания пара, так и в области подземного горения. Десятки проектов! У них огромный опыт в этом направлении.

— Это китайские нефтяники или какие-то международные консорциумы?

— Это китайцы. Они никому ничего не говорят, они просто делают. И когда мы рассказывали про наши разработки, то они были просто поражены тем, что вот у нас есть совершенно необходимые им результаты. Китайцы тоже сказали: давайте подписывать контракт, люди готовы сразу работать. Они в этом смысле ушли очень далеко, конечно.

Для меня это даже стало неожиданностью. Ведь я привык уговаривать нефтяные компании, требуется несколько раз ездить, а у китайцев мы только выступили, и они сразу: «Давайте!». Я говорю, что не готов, потому что я не знаю, какие должны быть суммы этих договоров. И до конца этого года мы должны запустить эти два больших проекта: с Ecopetrol, главной нефтяной компании Колумбии, и с CNPC (Китайская национальная нефтегазовая корпорация), одной из крупнейших китайских нефтяных компаний.

Кроме того, в Китае мы подписали еще и четырехсторонний договор между Юго-западным нефтяным университетом Китая, китайским центром нефтеотдачи, с одной из крупнейших сервисных компаний Китая и нами. Будем работать в таком российско-китайском консорциуме. И уже в самом начале нового года их специалисты приедут к нам, и колумбийцы тоже в начале года приедут к нам, чтобы ознакомиться с тем, что мы делаем на месте.

Востребована ли альтернативная энергетика?

— А вот можно несколько провокационный такой вопрос: имеет ли вообще смысл это все развивать? Нам сейчас все уши прожужжали про альтернативную энергетику, мы смотрим такие бодрые репортажи западные, что там все меньше и меньше потребность в нефти, мир уходит от нефти, сейчас Запад переходит на альтернативные источники энергии, зеленая энергетика и т. д. и т. п. Вообще, смысл есть развивать то, чем вы сегодня занимаетесь?

— Конечно же, есть. Во-первых, по поводу альтернативной энергетики можно посмотреть все мировые экспертные оценки, они же опубликованы везде. Да, бывает, лапшу на уши вешают в телевизоре или в интернете, но все это — бизнес. Если посмотреть мировые обзоры от американских энергетических ассоциаций или от каких-то экспертных агентств, от крупных нефтяных компаний, то можно увидеть, что к 2050 году доля этой энергии точно не будет превышать 30%. Это по самому оптимистичному прогнозу.

То, что мы не сможем заменить органическое топливо каким-то другим видом энергии, это совершенно однозначно. Стремиться к альтернативной энергетике надо. Но это очень тяжело. Тем более, сегодня, при такой умеренной стоимости нефти. <...> Конечно, если нефть будет стоить 200 долларов за баррель, то альтернативная энергия будет развиваться бешеными темпами

Недавно Рустам Нургалиевич, выступая в Альметьевске, тоже об этом упоминал, что даже не более 10—15% рынка, на самом деле, эта энергия будет занимать. Ну это, в общем-то, очевидно. Вот, например, чтобы создать и поставить ветряки, сколько нужно нефти? Один винт там требует 15 тонн пластика. Сколько энергии нужно на его изготовление? И потом, сама себестоимость этой энергии. Если государство дотирует, то более-менее понятно. Можно такие цифры привести, например, в Южной Америке во многих странах от 50 до 70% энергии — это гидроэлектроэнергия. Но там Анды, там вода с гор течет, поставил гидроэлектростанцию — и все хорошо. Но можно привести и другую цифру. Сегодня 75% энергии Китай получает за счет сжигания угля.

— Как в прошлом-позапрошлом веке?

— Да. Говорите, эпоха нефти уже кончилась? Эпоха угля закончилась более чем 100 лет назад. Поэтому, вы знаете, все это очень условно. Вот возьмите США, там доля реальной альтернативной энергии в их общем энергетическом обороте всего около 1%, а ведь это солнечная и ветровая энергии, биотопливо. А около 25% энергии они получают из угля. За счет сжигания угля. Даже не газа, а угля!

— Ну это же варварство, это же плохая экология!

— Да. Поэтому когда идет такой разговор, нужно просто считать цифры. И вы увидите, что традиционная углеродная энергетика будет существовать еще долго. Другое дело, что нужно сделать ее экологичной, и добычу тоже нужно сделать экологичной.

Сегодня выясняется, что добыча сланцевого газа и сланцевой нефти приводит к колоссальному загрязнению атмосферы парниковыми газами. Почему? Да потому что, когда вы бурите скважину, делаете гидроразрыв, этот метан попадает не только в добывающие скважины, но и уходит в атмосферу. В этом году была опубликована статья американских ученых по этому поводу. Гарвард и еще несколько университетов изучали эмиссию метана в США за последние 15 лет по спутниковым данным. Было показано, что за последние 10 лет 60% планетного прироста метана, парникового газа исходит из маленькой территории в Оклахоме.

— Чем это вызвано?

— Чем вызвано, там в статье не пишется, но нам-то понятно. Это вызвано добычей сланцевого газа, сланцевой нефти. Там в Оклахоме очень крупные газовые месторождения Fayetteville и Woodford.

Понимаете, когда мы добываем, мы же не считаем, сколько там выделяется. Когда мы делаем гидроразрыв, мы нарушаем природное равновесие, метан начинает выходить. Он попадает в атмосферу, окисляется, превращается в СО2, что может привести к глобальному потеплению. Вот эта проблема существует.

Но то, что мы не сможем заменить это органическое топливо каким-то другим видом энергии, это совершенно однозначно. Стремиться к альтернативной энергетике надо. Но это очень тяжело. Тем более сегодня, при такой умеренной стоимости нефти, все эти альтернативные источники не получают развития. Потому что они дорогие. Сегодня все решают деньги. Люди подсчитывают экономику альтернативной энергетики и говорят: «Нет-нет, мы не можем, мы будем топить нефтью, газом, углем, потому что это дешевле». Конечно, если нефть будет стоить 200 долларов за баррель, то альтернативная энергия будет развиваться бешеными темпами.

Часть 1. Данис Нургалиев, КФУ: «Сегодняшняя молодежь — это поколение Z, это люди совсем другие»