Великая Тартария или Туркестан? Радикального пересмотра границ в Средней Азии после распада СССР не было

«Тартары» виделись то как «сатанинское племя», то как воплощение не менее дьявольских Гога и Магога, то как наследники десяти исчезнувших племен Израиля»

История Средней/Центральной Азии соткана из сложно сплетенных историй различных государственных образований, часть из которых была сцентрована на самом регионе, а часть входила в качестве составляющих в соседние страны/империи. Сегодня многие из этих государственных образований нам известны не под их собственными самоназваниями, а под теми наименованиями, что утвердились в европейской исторической или географической традиции. «Тартария» — один из классических случаев такого типа.

Самые первые наименования того региона, который мы сейчас называем то Средней, то Центральной Азией, связаны с ахеменидской империей: они фигурировали в надписи Дария I в Бехистуне, представляющей список двадцати трех провинций или народов империи. Эти ахеменидские названия провинций, такие как Парфия, Маргиана, Дрангиана, Ария, Хоразмия, Бактрия, Согдиана, Скифия и Арахосия, были унаследованы античными историками, философами и географами, которых мы сегодня воспринимаем в качестве создателей большей части «классической» информации о пространственной организации региона в древности, определивший топографический словарь европейской географии вплоть до XVIII века.

В этот пазл европейское Средневековье привнесло свои коннотации, «породнив», в частности, этот регион с мифическими народами Гог и Магог, связанными с Антихристом и адом.

Со своей стороны арабские географы VIII—XIV веков, не избежавшие влияния древних и средневековых авторов, нередко определяли этот регион или в соответствии с наименованием населявших его народов (отсюда, в частности, Туркестан) или в соответствии с его географическим положением (например, Мавераннахр, то есть «Междуречье»), привнося также новые топонимы локального происхождения (например, Фар, Кандагар или Кашмир).

В этом топонимическом «бульоне», где пересекались разные географические и лингвистические традиции разных эпох, «Тартария» — именно с «р» — появляется и входит в широкий оборот в Европе в контексте татаро-монгольского нашествия: наименование одной из урало-алтайских этнических групп — «татары», представители которой входили в армию Чингисхана и которая долгое время воспринималась как синоним Монгольской империи, — ставится в параллель мифическому аду — «тартару», из которого, казалось, выходили полчища «диких» кочевников, олицетворяющих собой для Европы грядущий Апокалипсис. Впервые, в 1173 году, упомянувший — вполне нейтрально — «Тартарию» Бенджамин Тудельский уходит в тень; на смену ему появляется цепочка западных правителей — от грузинской царицы Русудан (1224) до французского короля Людовика IX (1241) и римского императора и сицилийского монарха Фредерика II (1241), которые активно используют этот термин, который не был самоназванием ни империи Чингисхана, ни его наследников, и укрепляют связь между мифическим образом малоизвестного в Европе народа и преисподней: по словам Фредерика II, «пусть Тартары будут отброшены в их тартар» (ad sua Tartara Tartari detrudentur).

За этим псевдоэтнонимом скрывались разнообразные фантазмы, порожденные страхом: «тартары» виделись то как «сатанинское племя», то как воплощение не менее дьявольских Гога и Магога, то как наследники десяти исчезнувших племен Израиля, якобы запертых Александром Македонским за их еретические воззрения за высокими стенами и чье появление предвещает конец света. Подлинная история империи Чингисхана и позднее Чингизидов оставалась практически неизвестной в Европе.

Привязанность термина к географическому пространству была весьма нестабильной: «Тартария» могла начинаться то от Днепра, то от Дона, то от Волги, то от Урала и протягиваться то вплоть до севера Индии и Дальнего Востока, то резко обрываться у столь же нестабильных границ оседлых стран Туркестана

«Российские специалисты всячески избегали и саму возможность приложения к российским территориям термина «Тартария», прямым синонимом которого вскоре стал Туран»

Негативные коннотации не исчезли и позднее, когда в XVII—XVIII веках европейская картография структурировала регион вокруг трех составляющих — российской/московской, китайской и независимой «Тартарией». В свою очередь, российские специалисты всячески избегали как использование буквы «р» в написании «Тартария» (она изредка появлялась лишь в переводных картах), так и саму возможность приложения к российским территориям этого термина, прямым синонимом которого вскоре стал Туран, символ глубоко континентальной «варварской» Азии, с которой проевропейски настроенные элиты Российской империи послепетровского времени никак не хотели себя отождествлять.

Будучи термином, сконструированным в Европе и привнесенным в Центральную Азию извне, «Тартария» по определению не могла отразить сути региона. С одной стороны, многочисленные классификации «тартарских» народов, активно составляемые исследователями XVII—XVIII веков, не могли охватить всего этнического разнообразия его населения. По мнению самих составителей, это создало к концу XVIII века неприемлемую ситуацию, в которой этнографический по характеру термин прилагался к географическому региону, населенному также и другими «расами», такими как монголы, калмыки, буряты, киргиз-кайсаки (казахи) и уйгуры, которые оставались не только «незамеченными», но воспринимали это определение как уничижительное.

С другой стороны, привязанность термина к географическому пространству была весьма нестабильной: «Тартария» могла начинаться то от Днепра, то от Дона, то от Волги, то от Урала и протягиваться то вплоть до севера Индии и Дальнего Востока, то резко обрываться у столь же нестабильных границ оседлых стран Туркестана. Более того, c конца XVII века «Тартария» начинает дробиться: картографы прибавляют к этому термину многочисленные эпитеты, и на картах появляются Tаrtaria Magna или Независимая Тартария, соотносимая с миром степей, который нередко также назвали «азиатской Скифией», «Малая Тартария» Крыма, «Российская или Московская Тартария» Сибири, «Китайская Тартария» Синьцзяня, северная, южная, восточная, западная, внутренняя, «подлинная», и т.д.).

В конце концов, в результате активной критики, инициированной П. Палассом в 1789 году, этот топоним уступил свое место не менее проблематичному термину Средняя/Центральная Азия.

Что же до топонима «Туркестан», то, будучи впервые упомянут в работах арабских географов IX века, он появился в Европе в XIII века благодаря царю Армении Хетуму I, после чего довольно вольно — на уровнях написания, определяемого географического пространства и государственных структур — использовался первыми европейскими путешественниками (от Бенедикта Поляка и Рубрука до Марко Поло и его современников) для описания то пространства на восток от Арала, то султаната Сельджукидов, то Анатолии, то Чагатайского улуса. К XIV веку картографы начинают выделять западный Туркестан, включающий в себя территорию от Сеистана и Герата через Хиву, Бухару и Самарканд вплоть до Ходжента и иногда называемый «Тартарским Тукестаном» (Tartaria Torquesten), а позднее Тураном, Мавераннахром, Большой Бухарией или Трансоксианой (XVIII век).

Этот западный Туркестан противопоставляется восточному Туркестану, который нередко становится синонимом «восточной Тартарии» или «Малой Бухарии». При этом все эти наименования не подразумевают существования некоего единого государственного образования, не предусматривают никаких точных границ, их географические контуры не совпадают в деталях, и их внутренняя иерархия нестабильна. Локальное по происхождению наименование постепенно трансформируются согласно европейской оптике и приобретает те же характеристики привнесенного термина, что и «Тартария».

В XIX веке европейская картография уже привычно оперирует терминами «русский, китайский и афганский Туркестан», связывая их с политическим противостоянием великих держав в рамках так называемой «Большой игры» и процессом завоевания туркестанских ханств Российской империей.

В тот момент, когда новые российские владения получают официальное наименование Туркестанского генерал-губернаторства, а позднее Туркестанского края, в Германии звучит критика, согласно которой российские власти неправомерно узурпировали наименование «Туркестан» и что «подлинным» Туркестаном может быть только китайский Туркестан, где этот этнотопоним соответствует этническому составу населения региона.

Идея же «Великого Туркестана», который привязывается к империи Тимура, проклевывается, так и не оформившись в стройную доктрину, в начальный момент национально-территориального размежевания среди локальных элит, но очень скоро трансформируется в претекст для проведения репрессий в рамках кампаний, ведомых советской властью против «националистов» в этой среде нарождающихся среднеазиатских политических лидеров.

В XIX веке европейская картография уже привычно оперирует терминами «русский, китайский и афганский Туркестан», связывая их с процессом завоевания туркестанских ханств Российской империей

«В основе формирования границ в Средней Азии лежала логика завоевания региона Российской империей»

На протяжении почти четырех столетий границы региона многократно перекраивались согласно различных идеям и теориям и в соответствии с разнообразными политическими ситуациями. Эти процессы были очень неоднозначные, и я посвятила их анализу отдельную книгу Asie centrale. L'invention des frontires et l'hritage russo-sovitique (Центральная Азия. Изобретение границ и русско-советское наследие), которая была опубликована на французском языке в 2012 году.

Если же очень коротко, то можно сказать, что в основе формирования границ в Средней Азии с конца XVIII до конца XIХ века лежала логика завоевания региона Российской империей. Ее противоречивая, непоследовательная политика опиралась на разнообразные теории, которые то дополняли друг друга, то оказывались во фронтальной оппозиции, то выходили на первый план политических и общественных дебатов, то забывались со вчерашними новостями. Среди них навскидку можно назвать поиски «научных/естественных границ»; идея «цивилизационной миссии»; желание возвратиться к исконной «арийской/туранской прародине»; ощущения существования некоего «печального рока, влекущего Россию против ее воли в сердце Азии»; рассуждения о «самовольстве» российских генералов, падких на медали и охочих до славы; необходимость «защиты от диких кочевников собственных границ/крестьян/переселенцев/городов», перетекающая в необходимость «превентивно-защищающего наступления»; подсчеты будущих выгод — как экономических, так и политических — от захвата Туркестана; муссирование положения о «крайней убыточности» региона; попытки «противостояния британской угрозе»; геополитические спекуляции по поводу важности «завоевания Центра Азии для последующего господства над всей Евразией» вперемежку с мечтами о «третьем Риме» и о «срединном» положении России, накладывающим на нее особую «мессианскую» обязанность по объединению Востока и Запада; проекты вхождения на равных в «клуб великих западных держав», занятых империалистическим разделом мира...

В соответствии с этими теориями и идеями, используя то дипломатические механизмы, как подписание договоров, как, например, с казахскими ордами, то военные захваты, как, в частности, штурм Геок-Тепе, Российская империя продвигалась все далее и далее на юг, вплоть до лимитов, за которыми начиналась сфера британского влияния, символом которых стала Амударья — Оксус древнегреческих авторов.

В ходе этого перманентного движения на протяжении более чем века границы фиксировались в соответствии с разными сценариями.

В отношении трех казахских орд, Бухарского эмирата, Хивинского и Кокандского ханств, на полуофициальном уровне рекомендовалось по возможности четко не фиксировать границы ни в каких государственных документах, оставляя за собой возможность последующего продвижения вглубь территорий. В этом контексте приветствовалось также создание пористых границ, позволяющих русской армии пересекать по своему усмотрению территорию, формально ей не принадлежащую, как то было в 1878 году с Бухарским эмиратом, низведенным до уровня протектората Российской империи.

Собственно внутренние границы созданных в регионе губернаторств (впоследствии краев) — Туркестанского, Оренбургского/Степного, Сибирского — регулярно пересматривались в 1860—1890-е годы в ходе новых завоеваний (так, Кокандское ханство было преобразовано в 1876 году в Ферганскую область Туркестанского генерал-губернаторства, а туркменские территории — в Амударьинский отдел, 1873) и приспосабливались к административным и военным нуждам российских структур (в частности, Закаспийская область и Семиречье входили то в Туркестанское генерал-губернаторство, то, соответственно, в Кавказское наместничество и в Степной край).

Внутренние границы созданных в регионе губернаторств регулярно пересматривались в 1860—1890-е годы в ходе новых завоеваний и приспосабливались к административным и военным нуждам российских структур

«Российская империя была обязана учитывать позиции западных политических элит»

Демаркация границы с Афганистаном, Китаем и Ираном проходила по правилам, которые в гораздо большей степени соответствовали международным практикам того времени. Российская империя была обязана учитывать позиции западных политических элит, напуганных стремительным расширением российских границ в Азии, которые нередко сравнивали с безудержным расползанием по плоскости масляного пятна. В ходе многочисленных международных переговоров в несколько этапов, с 1864 по 1895 год, опирающихся на работы российско-британских комиссий по проведению границ, последние были более или менее четко зафиксированы, даже несмотря на тот факт, что высокогорные районы Гиндукуша и Памира оставались неизвестны комиссионерам.

Логика формирования границ в советское время была совершенно иная, но и она так же не была единой и сильно видоизменялась от одного периода к другому. Непосредственно после революции 1917 года и до начала 1920 года в регионе одновременно или последовательно было создано множество государственных образований разной политической ориентации и срока существования — от эфемерных Кокандской автономии и Закаспийского временного правительства 1918 года до более стабильных, таких как Туркестанская АССР, на основе которой впоследствии будет реализована вся программа по территориальной реконфигурации региона.

«Границы оставались исключительно декоративными»

На смену этому мультигосударственному взрыву пришла сначала программа экономического районирования, которая практически не затрагивала территориальных структур Туркестана времен Российской империи, а затем, в 1924 году, национально-территориальное размежевание, преследующие иные цели и принесшее с собой иную риторику и методы создания новых границ — теперь уже национальных по смыслу и антропогеографических по характеру.

Несмотря на то, что этот процесс был в общих чертах завершен к 1936 году, незначительные территориальные изменения были реализованы и в позднесоветское время. При этом по сути границы оставались исключительно декоративными: с точки зрения советских создателей границ, чем более абсурдной казалась линия границ и форма вновь созданных национальных республик (вытянутый Узбекистан с многочисленными анклавами и децентрированной столицей тому яркий пример), тем лучше казался результат национально-территориального размежевания для сосуществования разных народов в рамках Советского Союза.

Создателям границ хотелось верить в то, что подобные нежизнеспособные в «буржуазном мире» государственные территории наилучшим образом подтверждали сам исключительный факт создания государства нового типа — социалистического — и утверждали возможность равноправной интеграции различных территорий с различным этатическим статусом в рамках единой советской страны.

На смену этому мультигосударственному взрыву пришла сначала программа экономического районирования, которая практически не затрагивала территориальных структур Туркестана времен Российской империи, а затем, в 1924 году, национально-территориальное размежевание

«Каждая из республик стала узнаваемой в своих границах»

Неожиданное обретение независимости в 1991 году подтолкнуло все республики Центральной Азии к пересмотру статуса границ: из фиктивных они должны были превратиться в «настоящие» государственные границы с пропускными пунктами, нейтральными полосами, таможенной и пограничной службами. Эти трансформации границ были реализованы в первые же годы независимости вплоть до создания герметически закрытых границ между Таджикистаном и Узбекистаном, Узбекистаном и Туркменистаном, в частности с использованием минных полей или прекращением любого транспортного сообщения. Также были пересмотрены и отрегулированы несколько «проблемных» участков между бывшими советскими республиками и их соседями (в первую очередь с Китаем). Другие же еще ждут своего часа вплоть до наших дней, периодически провоцируя взрывы национализма, как то, например, регулярно происходит в Ферганской долине.

Вместе с тем радикального пересмотра границ в Средней Азии после распада СССР не было: советские элиты, оказавшиеся у власти в национальных республиках, не были готовы инициировать подобные процессы, так как, с одной стороны, получив советское образование, они идентифицировали себя с уже существующими территориями; с другой стороны, в момент тяжелого экономического кризиса на первый план вышли другие заботы, определяемые, в частности, страхом перед крепнувшим национализмом и радикальным исламом.

На сегодняшний день каждая из республик уже закрепила за собой определенный статус на международной арене и стала узнаваемой в своих границах, что в принципе исключает какой-либо радикальный пересмотр границ в ближайшее время.

Справка

Светлана Горшенина — историк и историк искусства Средней Азии, занимающаяся главным образом историей Туркестанского края XIX — начала ХХ в. и первыми годами советской власти в регионе. Защитила кандидатскую диссертацию в Узбекистане (1996), докторскую в ун-те Лозанны и в Сорбонне (2007), хабилитацию по проблемам культурного наследия Туркестана в INALCO (Париж, 2016). Работала в College de France, CNRS, ENS и EHESS (Париж) и в университетах Лозанны, Манчестера и Ташкента. Была куратором нескольких выставок, посвященных фотографиям XIX — начала ХХ века и истории археологии Средней Азии, проходивших в Париже, Лионе, Женеве, Болонье, Ташкенте, Самарканде. Автор или научный редактор многочисленных публикаций, в том числе 13 книг, в частности: L’invention de l’Asie centrale. Histoire du concept de la Tartarie l’Eurasie; Asie centrale. L’invention des frontiers et l’hritage russo-sovitique; Explorateurs en Asie centrale. Voyageurs et aventuriers de Marco Polo Ella Maillart. С. Горшенина — генеральный секретарь ассоциации Alerte Heritage. Живет в Париже.