Роман Перельштейн: «Вопрос, который ставит хорошее кино: как остаться человеком?»

«Разворот советского кинематографа ко Христу начинается с конца 50-х годов»

— Роман Максович, ваша кандидатская работа называется «Новозаветные мотивы в отечественной кинодраматургии 60—80-х годов». Каким образом при советском режиме режиссерам и сценаристам удавалось вводить религиозные элементы в свои картины?

— Драматургию во ВГИКе преподавал нам Леонид Николаевич Нехорошев, без малого тридцать лет проработавший главным редактором «Мосфильма». На приемном экзамене в аспирантуру Леонид Николаевич поставил передо мною непростой вопрос: «В чем, на мой взгляд, состояла специфика советских богоискательских картин восьмидесятых годов?». Вот, что я ему ответил: «Шедевры рождаются тогда, когда говорить о Боге уже можно, но еще страшно. Сейчас уже не страшно, и шедевров меньше стало». Мой ответ Нехорошеву пришелся по душе. Другими словами, когда искусство вынуждено пользоваться эзоповым языком, оно не впадает в ересь прямого и часто ангажированного высказывания.

У итальянского священника и писателя Энтони де Мелло есть замечательная притча. К Мастеру, который является собирательным образом всех мудрецов, приходит атеист и спрашивает: «Скажи, существует ли Бог на самом деле?» Подумав, Мастер говорит: «Если ты хочешь, чтобы я был предельно честным с тобой, то я не стану отвечать». Позже ученики спросили у Мастера, почему он не ответил. «На этот вопрос нельзя дать ответ», — сказал Мастер. «Значит, ты — атеист?» — «Конечно, нет. Атеист совершает ошибку, отрицая то, что нельзя выразить словами. Теист, напротив, делает ошибку, утверждая то, что нельзя выразить словами».

Эта притча проливает свет на тайну богоискательства в искусстве. Подлинное искусство ничего не отрицает и ничего не утверждает, оно застает человека врасплох со всеми его сомнениями и озарениями, падениями и взлетами. Оно показывает человека в пути. А идет человек всегда к истинному самому себе или к Богу, что одно и тоже. Или уходит от Бога. Вот почему талантливому режиссеру, глубокому человеку необходим подобный разговор всегда, в любую эпоху, при любой политической конъюнктуре.

Разворот советского кинематографа ко Христу начинается с конца 50-х годов. В 1958-м Иван Пырьев экранизирует «Идиота». А первой ласточкой, стала, пожалуй, картина Марка Донского «Радуга», снятая в 1943 году. Партизанка Олена принимает мученическую смерть от рук фашистов. И Донской прямо уподобляет Олену Христу. А потом появится и солдат-Христос. Но это произойдет уже гораздо позже. Я имею в виду картину Ларисы Шепитько «Восхождение», снятую в 1976-м.

Разворот советского кинематографа ко Христу начинается с конца 50-х годов. <...> А потом появится и солдат-Христос. Но это произойдет уже гораздо позже. Я имею в виду картину Ларисы Шепитько «Восхождение», снятую в 1976-м

Все творчество Андрея Тарковского — это богоискательство. Но начало этому направлению положил, конечно же, «оттепельный» кинематограф. «Сорок первый», «Летят журавли», «Судьба человека». Как таковых религиозных элементов не существует. Есть просто мощный поток глубокой жизни, подлинной человечности. Он и захватывает художника, зрителя, страну. И все, что встает на пути этого потока, будет сметено. Хуже, когда поток ослабевает. Преграды, в виде идеологических рогаток, этому потоку не страшны. А вот если сердца мельчают, тогда ему уже взяться неоткуда.

Какие приемы использовали советские режиссеры, чтобы развернуть человека и направить его к Истоку? В первую очередь — это жанр притчи. Скажем, евангельская причта о возвращении блудного сына лежит в основе таких потрясающих картин как «Калина красная» Шукшина, «Проверка на дорогах» Германа, «Покаяние» Абуладзе, «Парад планет» Абдрашитова. А последняя лента иносказательно и в тоже время уже почти напрямую обращается к христианской эсхатологии. Но вот в этом «почти» собака и зарыта. Ничего в лоб не называется. Имеющий уши, да услышит. Но ведь и евангельская Весть такова же. Ну и, конечно же, приемом можно назвать эзопов язык, о котором я уже говорил. Эзопов язык — это намек, иносказание, тайнопись.

— Какие мыслители оказывали наибольшее влияние на киноискусство в нашей стране?

— В первую очередь, я думаю, это Достоевский. Что касается философов, то здесь ответить будет труднее. Русская религиозная мысль. Ее наиболее яркие представители. Николай Бердяев, Семен Франк, Павел Флоренский. Но философская русская мысль, как и сам отечественный кинематограф всегда подпитывались русской классической литературой. Вот наша путеводная звезда. Мы философствуем художественными образами, характерами, судьбами и мировоззрениями литературных героев. Сколько раз нашими режиссерами экранизировалась русская классика. «И милость к падшим призывал», — писал Пушкин. Призыв к милости — вот русская философия. В этом ее огромная гуманистическая сила. Только не нужно опошлять слово гуманизм. Конечно же, речь здесь идет о христианском гуманизме.

Все творчество Андрея Тарковского — это богоискательство

«Сегодня человечество стоит на пороге духовного возрождения»

— Каков сегодня, на ваш взгляд, интерес режиссеров и сценаристов, драматургов к христианской и вообще духовной традиции?

— Мне кажется, что сегодня человечество стоит на пороге духовного возрождения. Это прозвучит странным на фоне кризиса, который, казалось бы, разразился во всех сферах, и прежде всего в гуманитарной. И тем не менее. Религиозность стала пониматься более широко. Духовность не загоняется в рамки тех или иных вероучительных догматов. Запад и Восток ищут и находят в области Духа все больше точек соприкосновения. Все актуальнее звучат слова Блаженного Августина: «Возлюби Бога и делай, что хочешь». Любовь становится новой надконсфессиональной и интернациональной религией, причем любовь к Богу. Такого еще никогда не было.

Происходят глубинные изменения и в рамках традиционных вероучений. На наших глазах меняется облик католицизма. Папа Римский высказался против любого религиозного фундаментализма, заявив, что в его основе всегда лежит насилие, а в наши дни насилие «во имя Бога» — это абсурд». Словом, многое, многое меняется. И кинематограф с лету ловит перемены, а иногда и первым возвещает о них. Выходит сериал «Молодой папа» Паоло Соррентино. На меня очень сильное впечатление произвела лента Джессики Хауснер «Лурд». В этой картине с поразительной силой раскрываются все предрассудки, связанные с верой. Часто вера в Бога подменяется верой в чудо. А это большая ошибка. Да, чудеса случаются или не случаются. А вот Бог не случается, Он есть. Он просто есть. Это и есть высшее чудо, до которого часто никому нет дела.

— Ведется ли в кино диалог с православной идеей?

— Диалог с православной идеей, конечно же, ведется, ведется остро и ведется у нас. В картине «Дочь» Александра Касаткина и Натальи Назаровой батюшка не может нарушить тайну исповеди, а ему исповедуется убийца его дочери. И батюшка покрывает убийцу. А вот в фильме «Язычники» Валерии Сурковой показана набожная женщина, которая превращает в ад жизнь своих близких, своей семьи. При этом она мнит себя божьим человеком. Искаженно понимает свою миссию герой ленты Кирилла Серебренникова «Ученик». А вот в картине «Монах и бес» Николая Досталя раскаивается не человек, а сам бес. Это очень нетрадиционный подход. И, конечно же, это диалог с православием. И православие не всегда готово к нему, как и мы далеко не всегда готовы к темам для нас тяжелым. Вообще, с диалогом у нас хуже, чем на Западе. Мы живем затверженным. И в этом есть своя опасность. Дух дышит, где хочет, а не только там, где нам бы хотелось.

— Какие новые способы (в том числе технические) появились у создателей фильмов, чтобы выразить невыразимое?

— Есть только один способ выразить невыразимое. Это талант. Все остальные способы не годятся. Талант может воспользоваться техническими возможностями или аскетически ограничить себя при выборе средств. Например, снимать на черно-белую пленку. Для чего? Чтобы выразить невыразимое. Чтобы разбудить нас.

Диалог с православной идеей, конечно же, ведется, ведется остро и ведется у нас. В картине «Дочь» Александра Касаткина и Натальи Назаровой батюшка не может нарушить тайну исповеди, а ему исповедуется убийца его дочери. И батюшка покрывает убийцу

«Самое лучшее, что вы можете сделать для другого человека — это привести в порядок свой собственный дом и найти свое истинное духовное сердце»

— Какие киноработы, на ваш взгляд, сегодня наиболее показательны в смысле духовного поиска человека?

— Хороших фильмов много. Приведу на удачу несколько наших и несколько зарубежных. Экзистенциальные драмы Юрия Быкова «Жить» и «Дурак». Драмы Ивана Твердовского «Класс коррекции» и «Зоология». Картина «Как я провел этим летом» Алексея Попогребского. Атмосферная лента Алексея Германа-младшего «Довлатов». А вот картины западные. Фильм Мела Гибсона «По соображениям совести», спилберговский «Боевой конь», «Ида» польского режиссера Павла Павликовского. Его последняя лента «Холодная война» мне понравилась гораздо меньше. Вроде бы, «Холодная война» — фильм о любви, но, скорее, все-таки о войне, о войне двух сердец с миром и двух эгоизмов друг с другом.

— Какие ответы дает кино на вопрос о смысле жизни?

— Скорее, уж кинематограф ставит вопросы. Вот вышла замечательная наша картина «Аритмия». Показан врач скорой помощи Олег. Человек очень хороший, но пьющий. Причем пьющий сильно. В каком-то смысле Олег ангел, но долго ли этот ангел сможет пропускать через себя Божий неотмирный свет? Его брак разваливается. Где он возьмет силу для добрых дел? В бутылке? Почему Олег после работы не гуляет со своей замечательной женой в лесу? Ведь они любят друг друга. Почему они не слушают вместе тишину? Дикий вопрос? А, почему, собственно, дикий? Может быть, одичали наши представления о любви? Олег спасает жизни, но сам живет бездарно.

Один мудрец сказал: «Самое лучшее, что вы можете сделать для другого человека — это привести в порядок свой собственный дом и найти свое истинное духовное сердце». Не пора ли нашему киногерою привести в порядок свой собственный дом? Речь не идет о мещанстве. Под Домом я понимаю глубокое сердце. Очень легко все свалить на ужасную социальную действительность. Этим еще Родион Раскольников занимался. Все правильно, свинцовые мерзости жизни никто не отменял. Но есть нечто, что составляет им противовес. Глубокое сердце, царящий в нем Покой, способны перевесить все. Существуют ли такие люди? Да. Работают ли они врачами скорой помощи? Не знаю. Но нам, людям, много чем приходится заниматься. И, живя в миру, мы способны сохранять покой в душе. Я знаю это, и в обратном меня никто не переубедит.

— Как кино сегодня решает конфликт между телом и духом человека? И ставит ли оно вообще сегодня перед собой такую задачу?

— Конфликт между телом и духом — исключительно западное изобретение. Оно досталось нам от средневековья. Буддисты говорят так: «Не имея безграничного дружелюбия к себе самому, далеко не продвинешься». Мы же, люди Запада, везде выискиваем врагов, и врагом номер один объявляем собственное тело. Существует даже такой богословско-психологический термин «грехоцентризм». Противоположностью ему является «христоцентризм». Зацикленность на греховности, а по сути на теле — явление нездоровое.

Будучи соблазняем бабенкой, Отец Сергий отрубает себе палец. Палец-то в чем виноват? Вот князю Мышкину пальцев себе рубить не надо, потому что ему не нужно бороться со своими темными страстями. У него их просто нет. Его дух чист и целен. Но ему изменяет душевное здоровье. То есть, так или иначе, его подводит то самое тело, с которым он оказывается не в ладах. Так европейская культура создает драму, сталкивая два локомотива — дух и тело, идущих по одним рельсам навстречу друг другу. Я бы даже сопоставил, прости Господи, «грехоцентризм» с европоцентризмом. В этом смысле, мы, конечно же, часть Европы, к сожалению. Даосец сказал бы, что дух и тело или дух и природа внутренне взаимосвязаны, поэтому конфликт между ними не может быть абсолютным. Мы же, выращенные в лоне монотеизма, привыкли все абсолютизировать, а значит бросаться в крайности.

Европейская культура создает драму, сталкивая два локомотива — дух и тело, идущих по одним рельсам навстречу друг другу. Я бы даже сопоставил, прости, Господи, «грехоцентризм» с европоцентризмом. В этом смысле, мы, конечно же, часть Европы, к сожалению

В британской драме «Отступник» режиссеров братьев Шаммасян рассказывается о мальчике, который стал жертвой сексуального насилия. Его совратил педофил-священник. Мальчик вырос, жизнь его оказалась изломана. Взрослый уже человек решает отомстить священнику. Но в последний момент прощает его. Священник же, осознав весь ужас того, что случилось, простить себя не может. И что же он делает? Вылив на голову канистру бензина, священник поджигает себя. Нужна ли Богу такая жертва? Едва ли. Этот самосуд творится, возможно, и от имени Бога, но осуществляет его человеческая воля. По сути, священник просто приговаривает свое тело к мучительной и насильственной смерти. Восстановится ли высшая справедливость в мире после его самоубийства? Ветхая справедливость — да, но не евангельская справедливость. Если конфликт между духом и телом абсолютизировать, то за этим последует акт своеволия и даже богоборчества. Как должен был поступить священник? Искупить свой грех жизнью в Боге, а не отшвыривать тело в ад.

— Какие ответы способно дать сегодня кино на вопрос об отношениях мужского и женского?

— Существуют мировые тенденции, связанные с вестернизацией земного шара. Феминизм — одна из них. Недавно я прочитал книгу юнгианского психотерапевта Морин Мёрдок «Путешествие героини». Замечательное исследование, в котором доказывается, что Героиня современного мифа не может усидеть сразу на двух стульях, то есть справляться с традиционными женскими ролями и одновременно преуспеть в мужском мире. Ее цель — обрести гармонию в душе. А это значит принять новые вызовы времени, но принять мудро, не превратившись в жертву своих честолюбивых желаний.

Можно здесь, конечно, всплакнуть и по утраченной романтике. Вспомнить неувядающие «Шербурские зонтики». Да, современные мелодрамы стали жестче, потребности примитивней, рынок грубее, но есть то, что не меняется. Что не меняется? Центр, вокруг которого вращается жизнь. И этот центр находится в нашем сердце. Киноистория, которая исходит из этого центра или направлена в него, забывает о мужском, женском, о равенстве или неравенстве полов. Эта история становится вечной.

Ну, а если опуститься на грешную землю, то здесь есть, о чем попечалиться. В 2017 году вышло два российских фильма: «Нелюбовь» Андрея Звягинцева и «О любви» Владимира Бортко. Честно говоря, я не увидел разницы. В картине Бортко есть только истерия обладания и бездна цинизма, выдаваемые за любовь. Обе картины о переполняющей людей ненависти не только друг к другу, но и к самим себе. Хотя я очень уважаю кинорежиссера Владимира Бортко и считаю эту его работу досадным недоразумением.

Да, современные мелодрамы стали жестче, потребности примитивней, рынок грубее, но есть то, что не меняется. Что не меняется? Центр, вокруг которого вращается жизнь. И этот центр находится в нашем сердце

«Это всегда кино про человека, про его внутренний мир. Это кино о глубине чувств, о тайне этой глубины, о бездонности этой тайны»

— Если обратиться к зарубежному кинематографу, то какими именами и картинами представлен духовный поиск там?

— Прежде всего, это гуманистический кинематограф братьев Дарденн. Они являются продолжателями традиции, заложенной датским режиссером Теодором Дреером и французским Робером Брессоном. Это абсолютно христианский кинематограф, но без религиозного пережима. Хотя, конечно же, «духовный поиск» — понятие очень широкое. Высокохудожественный фильм всегда духовен.

Перечислю относительно новые зарубежные картины, которые произвели на меня сильное впечатление. «О богах и людях» Ксавье Бовуа, «4 месяца, 3 недели и 2 дня» Кристиана Мунджиу, «Великан-эгоист» Клио Барнард, «Поза ребенка» Кэлина Петера Нецера, «Коммивояжер» Асгара Фархади, «Это всего лишь конец света» Ксавье Долана, «Манчестер у моря» Кеннета Лонергана. Я привел то, что вспомнилось сразу. Все это очень частные истории, семейные истории, с очень незатейливой фабулой, но с огромным духовным зарядом.

Вопрос, который ставит хорошая история, таков. Как простить? Простить другого или себя. Как принять? Принять другого или себя. Как признать свою вину, когда признавать ее не хочется? Как полюбить тех, кто тебя не понимает? Да и можно ли их не любить? Как не утратить веру в то, что Господь позаботится обо всем? Как угадать Божью волю и не перепутать ее со своею? Как ни странно, но все это, все вышеперечисленное есть один вопрос. Какой? Как остаться человеком?

— В своих работах вы употребляете такой термин как «трансцендентный кинематограф». Что это такое?

— По-другому я называю это «кинематографом потаенной сердечной глубины». Тут все просто. Это всегда кино про человека, про его внутренний мир. Это кино о глубине чувств, о тайне этой глубины, о бездонности этой тайны. Это такое кино, которое не развлекает, не отвлекает от главного, а собирает дух. Это такое кино, которое становится условием роста нашей души. Это путешествие к центру души. Именно так высказалась кинокритик Вера Шитова о фильме Тарковского «Сталкер». Подобное путешествие не имеет отношения к доморощенной мистике. И о встрече с потусторонним здесь не идет речи. Все, что требуется, это встретиться с тем, что есть, было всегда и пребудет во веки веков. Речь идет о встрече с самим собой. Вот что такое «трансцендентный кинематограф».